Я верю, то Бог меня снегом занёс,
То вьюга меня целовала.
Или “Друзьям”
Печальная доля - так сложно,
Так трудно и празднично жить
И стать достоянием доцента
И критиков новых плодить.
Зарыться бы в свежем бурьяне,
Забыться бы снов навсегда!
Молчите, проклятые книги!
Я вас не писал никогда.
Всё это, конечно, мило, но кто же тогда написал 8 томов полного собрания сочинений? – получается комедия. Но это не настоящий Блок, это так, то, что писалось походя. Эти два стихотворения “Друзьям” и “Поэты” - написаны в один день.
Настоящий Блок решает совсем другие вопросы. Настоящее самосвидетельство Блока отнюдь не хрестоматийное, это стихотворение “Художник”.
В жаркое лето и в зиму метельную,
В дни ваших свадеб, торжеств, похорон
Жду, чтоб спугнул мою скупость смертельную
Легкий, доселе не слышанный звон.
Когда Блок перестал писать стихи (примерно с середины 1918 года), то на все вопросы отвечал очень просто – “все звуки умолкли”. То есть, стихи начинаются со звона, вот с того “легкого звона”.
Вот он возник. И с холодным вниманием
Жду, чтоб понять, закрепить и убить.
И перед зорким моим ожиданием
Тянет он еле заметную нить.
Я думаю, что Блока надо читать в параллель с его младшим современником отцом Софронием Сахаровым. Когда отец Софроний пишет о духовных состояниях, то на этом материале можно сделать настоящий комментарий к Блоку. Отец Софроний совершенно правильно замечает, что когда человек восхи́щен (сам не знает куда), он не знает, что это за состояние: истинное (то есть в небесные обители) или ложное.
Творческие энергии только одни – энергии Духа Святого; а вот в каком направлении пойдет душа – это другое дело: потому нам и дана полная ответственность, потому с нас и спросится (творческие энергии можно рассматривать как бензин в автомобиле – бензин один: а куда едет автомобиль – за это отвечает водитель).
Прежде всего, как и отец Софроний нам скажет, идёт совлечение чувственных образов и у Блока тоже.
С моря ли вихрь? Или сирины райские
В листьях поют? Или время стоит?
Или осы́пали яблони майские
Снежный свой цвет? Или ангел летит?
Это просто зрительные образы, которые с него опадают (как шелуха). Но следующее четверостишье идёт уже вполне серьёзно:
Длятся часы, мировое несущие,
Ширятся звуки, движенье и свет
Прошлое страстно глядится в грядущее
Нет настоящего, жалкого нет.
Вот он ключ; и Блок об этом не знает; а знать досталось нам, но только вооружась духовными достижениями XX‑го века и нам удобопонятными.
Отец Софроний пишет, что когда кончается вот это восхищенное состояние (в этом состоянии мир забыт совершенно, то есть, “настоящего нет”) и если на его месте вырастает огромная любовь к людям, то это и есть первый признак, что состояние было истинное; если бывает равнодушие и сухость души, значит, оно ложное.
Когда Блок возвращается из этого состояния – сухость-то душевную он испытывает, любви‑то в нём нет, но вот эта переполненность остаётся.
И наконец у предела зачатия
Новой души, неизведанных сил
Душу, как громом, сражает проклятие:
Творческий разум осилил, убил
И замыкаю я в клетку холодную
Легкую, добрую птицу свободную -
Птицу, хотевшую смерть унести,
Птицу, летевшую душу спасти.
Это уже оголтелое кощунство, это ложное бессмертие, когда искусство подменяет собой Царство Небесное. Очень подробно об этом сказано у Марины Цветаевой в поэме “Крысолов” (Крысолов выдувает на своей дудке и утопляет в болоте сначала всех крыс, а потом и всех детей).
В царстве моём ни свинки, ни кори,
Ни высших материй, ни средних историй,
Ни расовой розни, ни гусовой казни,