Я долго был покорный ученик,
Но с той поры, как вас увидел я,
Мне кажется, я весь переродился.
Вас полюбя, люблю я добродетель
И в первый раз смиренно перед ней
Дрожащие колена преклоняю.
В этой маленькой трагедии герой наказывается не за цинизм или богохульство, а за измену своей сущности. Неверный любовник в конце трагедии предстает верным и пылким влюбленным. И погибает Дон Гуан смело, с именем любимой женщины на устах: “Я гибну — кончено — о Донна Анна!”
Главную мысль пушкинской маленькой трагедии так объяснял И. А. Бунин: “Новое слово, которое сказал Пушкин в своем “Дон Жуане”, заключается в том, что он освободил его от всего случайного. На протяжении всей драмы Дон Жуан Пушкина, в отличие от всех других, говорит только о любви. <…> “Он <Пушкин> хотел сказать, что для него не имели значения, как для других политические и философские мысли Дон Жуана. Что могут существовать, и с правом на счастье, люди, живущие для любви, для одной лишь любви; однако отнюдь не для одной только любви в “высоком” смысле, и еще менее любви к ближнему” (“Русский Дон Жуан”).
Пушкинский герой оказался поэтом подлинной, высокой поэтической любви к женщине. На эту его сущность наслаиваются самые разнообразные качества, вплоть до любви к геометрии (“Дон Жуан, или Любовь к геометрии” называется пьеса швейцарского драматурга ХХ века М. Фриша).
“Мировая культура знает Дон Жуана гедониста и Дон Жуана бунтаря, Дон Жуана циничного и Дон Жуана сентиментального, Дон Жуана закоренелого грешника и Дон Жуана раскаявшегося, Дон Жуана — губителя женщин и Дон Жуана влюбляющегося. Есть Дон Жуаны — теоретики донжуанства. И есть Дон Жуаны стихийные, живущие так, как хочется, послушные своим страстям, порывам и прихотям” (В. Е. Багно. “Дон Хуан и Дон Кихот”).
Толпы многоликих Дон Жуанов, названных своим именем или скрывшихся под национальными псевдонимами, как и полагается вечным образам, продолжают бродить по книжным страницам.
Доктор Фауст: драма познания
Фауст, подобно царю Эдипу или Дон Жуану родился из легенд, народных преданий. В ХVI веке появилась легенда о “знаменитом чародее и чернокнижнике”, который “на некий срок подписал договор с дьяволом”, Мефистофелем, вел с ним долгие беседы о том, как сотворен и устроен ад, как “быть приятным Богу и людям”. Этот вопрос был запоздалым: Мефистофель отвечал, что договором с ним, подписанным кровью, Фауст “потерял лучшее свое сокровище и драгоценность — царство Божие”.
Фауст имеет и реального прототипа: доктор Иоганн Фауст действительно жил в Германии, однако о нем почти ничего не известно. Вечного Фауста создал великий Гёте. Закоренелый, наказанный по заслугам грешник превратился у Гёте в сложный образ-концепцию.
Трагедия (авторское определение жанра) “Фауст” стала главным делом жизни И.-В. Гёте (1749–1832). Он задумал книгу в еще юности и работал над ней около шестидесяти лет. Первая часть была опубликована в 1806 году, вторая часть — в 1825— 1831 годах). Таким образом, даже непосредственная работа над “Фаустом” продолжалась четверть века.
Гёте часто сравнивают с творцами эпохи Возрождения. Он родился в эпоху Просвещения, а умер уже во время, когда развивался реализм, привычной стала научная и даже литературная специализация. Гёте же занимался и наукой (он создал оригинальную теорию цвета), и философией, и государственной деятельностью. В литературе он прославился и как лирический поэт, и как прозаик, и как драматург, и как теоретик искусства. Многие особенности его таланта отразились в “Фаусте”.
Подобно “Комедии” Данте, Гёте создавал универсальную трагедию.
Два ее пролога происходят в театре и на небесах. Среди ее героев — Бог и Дьявол, духи и ангелы, ведьмы и блуждающие огни, немецкие студенты и ученые, влюбленная девушка Маргарита и любящие друг друга старики, Филемон и Бавкида. В изображении и размышлении Гёте хотел охватить весь мир. Но центром этой многоцветной, движущейся панорамы оказывается центральный персонаж, доктор Фауст.
В первом, театральном прологе поэт заявляет о своей власти над миром и историей (об этом у нас уже шла речь в первой главе).
Созвучный миру строй души его —
Вот этой тайной власти существо.
<…>
Кто подвиги венчает? Кто защита
Богам под сенью олимпийских рощ?
Что это? — Человеческая мощь,
В поэте выступившая открыто.
(“Театральное вступление”, перевод Б. Л. Пастернака)
Здесь же, в заключительном монологе директора театра, появляется и очень важная метафора (она есть и у Шекспира):
Мир — театр.
В дощатом этом — балагане
Вы можете, как в мирозданье,
Пройдя все ярусы подряд,
Сойти с небес сквозь землю в ад.
Но в отличие от “Божественной комедии”, следующая сцена развертывается вовсе не в аду, а на небесах. Во втором прологе формулируется главная проблема трагедии. Бог и дьявол, который явился к нему “на прием”, спорят о земном миропорядке, о природе человека, и Фауст становится для них объектом эксперимента.
Господь:
Опять ты за свое?
Лишь жалобы да вечное нытье?
Так на земле все для тебя не так?
Мефистофель:
Да, господи, там беспросветный мрак,
И человеку бедному так худо,
Что даже я щажу его покуда.
Господь: