Причем данный шаг был сделан как раз тогда, когда само Польское королевство переживало свои далеко не лучшие времена, постоянно находясь под угрозой агрессии с запада, со стороны Германской империи. Исследователи подчеркивают: восточная авантюра Болеслава Храброго была изначально крупной ошибкой польской дипломатии. В конечном итоге она оказалась выгодной именно только для злейшего врага Польского государства —немецкого императора Генриха. Неслучайно последний на съезде германских князей в Мерзебурге всячески поощрял Болеслава к походу на Русь, отвлекая его, таким образом, от жизненно важных задач защиты польских земель на западе, в частности, Силезии. Но, видимо, польский король этого действительно не понимал…
Летом 1018 г. Болеслав вместе со своим войском, а также отрядами, присланными германским императором Генрихом[151], открыто вторгся в пределы Киевского государства, поддерживаемый с юга печенегами, с которыми он вступил в сговор. Главной целью этого похода было для короля восстановить на киевском великокняжеском престоле своего зятя Святополка. Но, кроме этого, еще одной весьма существенной для польских властей задачей похода на Киев в 1018 г. являлся захват Червенских городов, через которые проходил важнейший торговый путь в Восточной Европе, связывающий Киев с Краковом и Прагой. Наконец, не исключено даже, что после этого захвата Болеслав Храбрый прямо рассчитывал присвоить себе киевский княжеский стол. Разбив на реке Буг войска князя Ярослава, король Болеслав затем подступил к Киеву и 14 августа 1018 г. занял город. Вместо Ярослава к власти в Киеве был приведен Святополк Окаянный.
Своей огромностью и богатством древнерусская столица, судя по восторженным отзывам хрониста Титмара Мерзебургского, писавшего рассказ о походе 1018 г. на основе показаний очевидцев, произвела ошеломляющее впечатление на польских и немецких участников вторжения. По их словам, это был один из величайших городов Европы, с огромным по тому времени, количеством населения, город не только невиданных в соседних западнославянских странах роскоши и блеска, но и крупнейший центр ремесла и торговли. Однако долго удержаться в городе захватчикам не удалось. Против ненавистных иноземных агрессоров в Киеве поднялось возмущение. Киевляне вооружились, чем могли, и, как свидетельствует русский летописец, народ стал избивать поляков «отай», т. е. тайно от властей. И в конце концов Болеслав был просто вынужден покинуть город, захватив, однако, с собой богатейшую добычу. А еще некоторое время спустя оставшегося в Киеве Святополка выгнал Ярослав, подошедший с новгородской дружиной. Замысел польско-католической агрессии против Руси полностью потерпел крах…
Но произошла в XI столетии и еще одна попытка Святейшего престола, используя внутренние настроения на Руси, руками польских захватчиков ввести на ее землях католицизм. В 1068 году на Киевское государство обрушилось первое большое нашествие половецких орд со стороны южных степей. Совместно правившие тогда Русью трое сыновей Ярослава Мудрого —Изяслав, Всеволод и Святослав попытались дать отпор степнякам, но, потерпев поражение в кровопролитной битве на реке Альте, возвратились в свои владения: Изяслав и Всеволод в Киев, а Святослав в Чернигов. Однако ввиду того, что угроза нашествия нависла теперь уже непосредственно над самой столицей, собравшееся в Киеве народное вече немедленно потребовало от Изяслава, как от Великого князя, продолжить борьбу с половцами. И когда князь отказался выполнить это требование[152], в столице вспыхнул бунт. Восставшим народом был выпущен из заточения и провозглашен Великим князем Всеслав Брячиславич Полоцкий, арестованный Изяславом после одной из стычек. Всеслав Полоцкий и возглавил оборону города. В то время как сам Изяслав, выгнанный из Киева, спасаясь от народного гнева, тайно бежал в Польшу, к своему племяннику и кузену —королю Болеславу Смелому[153].
Несколько месяцев спустя, в 1069 г., Изяслав с Болеславом во главе большого польского войска вторглись в русские пределы, двинулись к Киеву. Князь Всеслав бежал в Полоцк, а захватчики торжествующе вошли в город 2 мая 1069 г. Изяслав жестоко покарал всех участников киевского восстания 1068 г. и распустил польское войско на постой в дома жителей столицы и ее окрестностей. Но неожиданно для агрессоров дальнейшие события почти с точностью повторили то, что произошло в Киеве ровно 50 лет назад. Размещение поляков «на прокорм» по домам киевлян незамедлительно вызвало возмущение, и снова началось массовое избиение ненавистных населению иноземных захватчиков «отай» (тайно). Король Болеслав вынужден был спешно бежать из Киева.
Как отмечает историк, «Изяслав поддался влиянию чужеземных сил, подчинил свою политику интересам польского короля, в свою очередь находившегося под сильным воздействием католического духовенства и политики папской курии». Его действия носили характер прямой измены интересам православной Руси, о чем говорит в своем «Слове о вере хрестьянской и о латынской» знаменитый игумен Киево-Печерского монастыря Феодосии и которое он посвятил именно князю Изяславу Ярославичу[154]. Игумен первого православного монастыря на Руси открыто упрекал князя Изяслава в его ориентации на латинян-поляков[155].
Однако, вернувшись в Киев благодаря поддержке иностранного войска, князь-изменник так и не смог до конца утвердиться на отцовском престоле. В 1073 г., когда возникли новые разногласия между братьями Ярославичами, Святослав с Всеволодом, поднявшись на Изяслава, Заставили его во второй раз покинуть Киев. И он вторично же отправился за помощью к королю Болеславу Смелому. Правда, пишет исследователь, цена той помощи, которую хотел получить изгнанный князь, оказалась теперь значительно выше, чем он рассчитывал. Летописец рассказывает, что из Киева Изяслав ушел «со имением многим», т. е. с большой казной, и надеялся вернуться с большим войском наемников. Памятуя, очевидно, урок 1069 г., польский король принял кузена Изяслава холодно, взял у него деньги, но военной помощи не оказал[156].
И тогда, получив отказ родича-католика, Изяслав из Польши прямо отправился в Майнц, к врагу Болеслава —германскому императору Генриху IV, чтобы просить помощи уже у него, о чем рассказывают немецкие хронисты. Кроме того, находясь в Майнце, Изяслав вел переговоры не только с императором. Одновременно он отправил своего сына Ярополка с посольством еще дальше —в Рим, куда Ярополк Изяславич действительно прибыл весной 1075 г., чтобы от имени отца искать поддержки непосредственно Святейшего престола. Факты, думается, комментариев не требующие…
Заметим, это был 1075 год —время, когда римским понтификом только что стал уже упоминавшийся выше и знакомый читателю Григорий VII (Гильдебранд) — один из самых рьяных сторонников идеи превосходства духовной власти над светской и создания всемирного универсального церковного государства под главенством католического Рима. Именно Григорий VII наиболее упорно и систематически осуществлял грандиозную программу подчинения римскому престолу всей Европы, буквально заставляя владетельных государей различных стран одного за другим приносить себе ленную присягу и отдавать свои владения «в лен св. Петра». Открыто соперничать и противостоять этому напору осмелился тогда лишь германский император Генрих IV —разумеется, для защиты своих собственных экспансионистских замыслов в Европе. Между папой и императором разгоралась жестокая борьба. Как раз в этот момент и появился в Риме сын беглого русского князя —Ярополк Изяславич. Появился и, конечно, немедленно был взят под прицел цепких ватиканских стратегов. Обращение русского князя-изменника являлось как нельзя удобным поводом для прямого вмешательства во внутренние дела Руси с целью ее порабощения.
Документы, свидетельствующие об этом, доныне хранятся в Ватиканском секретном архиве. Достоянием исторической науки они стали благодаря тому, что еще в середине XIX века их извлек и опубликовал А. И. Тургенев. Согласно древним латинским манускриптам, Ярополк, явившись ко двору римского понтифика, просил от имени своего отца помощи в возвращении Киева и дал даже присягу папе в том, что в случае благоприятного исхода этого дела он подчинится духовной власти папы и сделает Русь «леном св. Петра». Так, письмо Григория VII от 17 апреля 1075 г. на имя Изяслава и его жены (причем в тексте письма, как и во всех других западноевропейских источниках, Изяслав именуется «Дмитрием, королем Русским») гласит: «Сын ваш, посетив город апостольский, пришел к нам и, желая из рук наших получить королевство в дар от святого Петра, выразил должную верность тому же блаженному Петру, князю апостолов… Мы согласились на просьбу и обещание сына вашего, которые казались нам справедливыми, как потому, что даны с вашего согласия, так и по искренности просителя, и передали ему кормило правления над вашим королевством от имени блаженного Петра, с тем намерением и повелением, чтобы святой Петр своим ходатайством перед Богом хранил вас и ваше царство и все ваши блага и содействовал вам до конца жизни вашей удержать царство ваше во всяком мире, чести и славе»[157].
Во имя исполнения этих проникнутых «отеческой любовью» слов, папа срочно организовал начало новых переговоров между Изяславом и польским королем Болеславом. Специально направленный к королю папский легат просил Болеслава Смелого оказать русскому беглецу всяческую помощь в завоевании великокняжеского престола. И король Болеслав, незадолго до этого уже принесший вассальную присягу Святейшему престолу, не имел права не исполнить сию настоятельную «просьбу» —приказ, пришедший из Рима. Между ним и Изяславом было заключено соответствующее соглашение, по которому польский король дважды, в 1077 и 1078 годах, действительно оказывал военную поддержку отправившемуся на Русь Изяславу. Правда, пользоваться этой помощью короля Болеслава князю пришлось совсем недолго. Уже 3 октября 1078 г. Изяслав погиб в битве на Нежатиной ниве (близ Нежина). Его тело привез в Киев, чтобы похоронить, сын Ярополк. А великокняжеский престол по праву старшинства занял брат Изяслава —Всеволод Ярославич.
Так практически ничем завершилась и эта попытка распространить на Руси влияние и власть Римско-католической церкви. Думается, вышеприведенные события как нельзя лучше свидетельствуют о том, что за немногими исключениями уже первыми Рюриковичами изначально четко была осознана экспансионистская угроза западной «цивилизации». Точно так же, как были глубоко поняты и агрессивные цели главного на тот момент идеологического центра этой «цивилизации» —Римской церкви, стремившейся к установлению широчайшей, универсальной, или (как сказали бы теперь) глобальной, Власти над миром. Именно поэтому русскими князьями и была начата тогда, тысячелетие назад, борьба с агрессией Запада. Борьба, которая не завершена для России и сегодня…
Хотя дипломатическое, а отчасти и военное наступление, организованное Римской церковью против Руси в конце X–XI в., было пресечено Великими князьями Киевскими, но попытки распространить католическое влияние на обширнейших русских землях, разумеется, не прекратились. Новая вспышка агрессивных замыслов Ватикана по отношению к державе Рюриковичей приходится на XII —начало XIII в. И опять эти замыслы самым тесным образом увязаны были с той общей политикой папства, с тем упорным стремлением католического Рима к господству над всем миром, которые уже отмечались выше.
Так, наиболее «выдающимся» успехом Римской церкви стала в этом смысле организация папой Иннокентием III[158] еще одного грабительского Крестового похода на Ближний Восток, во время которого, словно бы «попутно», западные крестоносцы захватили Константинополь[159]. Во время этого похода, отмечает исследователь, на первое место уже со всей очевидной циничностью выступила «не религиозная, а политическая идея. (Поход) отличается хорошо обдуманным и искусно проведенным планом», направленным против Византии[160].
Об этом с особенной яркостью свидетельствует тот факт, что весной 1204 года, когда 20 000 войско европейских рыцарей-крестоносцев уже вело осаду древних стен Константинополя, предводители этого войска —Энрико Дондоло, Бонифаций Монферратский и др. подписали между собой совершенно откровенный договор о разделе византийского наследства, которое, как отмечает исследователь, «они уже видели в своих руках»[161]. В частности, в этом соглашении, подписанном в марте 1204 года, «были подробно разработаны условия дележа будущей добычи —движимого имущества, земель и власти в том новом государстве, которое задумано было основать на месте Византии». Мартовский договор предусматривал основы государственного устройства и все детали территориального деления бывшей православной империи. Например, было постановлено, что после взятия Константинополя это государство получит выборного императора. И право выбора его предоставлялось исключительно комиссии из 12 человек —шести венецианцев (так как именно Венеция предоставила главную финансовую поддержку в осуществлении Четвертого крестового похода) и шести рыцарей. «Денежные люди Республики св. Марка[162], —пишет историк, — не хотели принимать на себя обременительную честь занятия императорского трона. Их вполне устраивали руководящие посты в доходном церковном управлении, поэтому по настоянию венецианского дожа в договор внесли условие, что та сторона, из среды которой не будет избран император, займет пост римско-католического патриарха Константинополя». Что же касается непосредственно земельных владений, то самому «императору предоставлялась четвертая часть территории империи, остальные три четверти делились пополам между венецианцами и крестоносными рыцарями», Таким образом, «заключение договора означало, что закончена дипломатическая подготовка к захвату Византии. Вскоре были завершены и военные приготовления: приведены в готовность осадные механизмы, укреплены лестницы, расставлены баллисты и катапульты…»[163]
Первая попытка штурма Константинополя произошла 9 апреля 1204 года. Город был атакован с моря, но византийцы отбили удар. Со стен на рать европейских захватчиков обрушился град стрел и камней. Один из хронистов гордо заявляет, что за все время осады византийской столицы погиб лишь один рыцарь. В действительности потери агрессоров были значительно серьезнее. Только 9 апреля при попытке захватить одну из крепостных башен было убито около сотни крестоносцев.
Через три дня, в пасхальный понедельник 12 апреля, захватчики ринулись на второй штурм, который и принес им победу. С помощью перекидных мостков, переброшенных на стены города, рыцарям удалось взобраться туда; одновременно другие воины произвели пролом в стене и потом уже изнутри города разбили трое ворот. Крестоносцы ворвались в Константинополь, заставив войска византийского военачальника Мурцуфла отступить. Сам он под покровом ночи бежал из города[164]. Так 12–13 апреля 1204 года произошло падение древней византийской столицы. Падение, которое ознаменовалось невиданным разрушением, разграблением и массовой резней[165], учиненной там западноевропейскими «рыцарями Христа» к «вящей славе Божьей», что было полностью одобрено Римско-католической церковью. Как пишет историк, «накануне штурма Константинополя епископы и священники, находившиеся при войске крестоносцев, беспрекословно отпускали грехи всем участникам предстоящего сражения, укрепляя их веру в то, что овладение византийской столицей —это правое и богоугодное дело… «Константинопольское опустошение» —так называется одна из латинских хроник, описывающая разбойничьи действия западных рыцарей в византийской столице. И действительно, озлобленные долгим ожиданием добычи и ободренные своими духовными пастырями, рыцари, захватив Константинополь, набросились на храмы, дворцы, купеческие склады. Они грабили дома, разоряли гробницы, разрушали бесценные памятники искусства, предавали огню все, что попадалось под руку. Буйное неистовство воинов, насилия над женщинами, пьяные вакханалии победителей продолжались три дня… Французский мемуарист, участник похода Жоффруа Виллардуэн передает, что крестоносцы захватили огромную добычу и поубивали массу людей: по его словам, «убитым и раненым не было ни числа, ни меры»[166]. Другой очевидец, детально поведавший о погроме 1204 года, грек Никита Хониат, как бы в оцепенении вспоминая дикие сцены, разыгравшиеся тогда в Константинополе, писал впоследствии: «не знаю, с чего начать и чем кончить описание всего того, что совершили эти нечестивые люди»[167].
«Алчность западных рыцарей поистине не знала границ… (Они) словно соревновались друг с другом в расхищении богатств великого города»[168]. Крестоносцыфранки не давали пощады никому, говорит Никита Хониат, и ничего не оставляли тем, у кого что-нибудь было. Ибо, как и Анна Комнина, подчеркивает Хониат, «первой чертой их нации является сребролюбие, и для обирательства они придумали способ новый, и никакими прежними грабителями не применявшийся. Открыв могилы императоров и усыпальницы при великом храме учеников Христовых, они ночью ограбили саркофаги и беззаконно присвоили себе все найденные золотые украшения, жемчужные нити и драгоценные камни, лежавшие нетронутыми и нетленными. Найдя тело императора Юстиниана, несмотря на долгое время оставшееся целым, они подивились, но все убранство все-таки себе присвоили». А ведь, подчеркивает историк Ф. И. Успенский, «перечень драгоценных царских саркофагов из порфира, зеленого и белого мрамора, стоявших в усыпальнице и в самом храме Апостолов, дошел до нас…Ряды роскошных, громадных саркофагов содержали драгоценности, утрата которых невознаградима для археологии…»[169] Потревоженным оказался даже саркофаг императора Константина I Великого, откуда тоже унесли драгоценности. «Жадных рук крестоносцев не избежали ни церкви, ни предметы религиозного почитания. Европейские «воины Христовы», по рассказам хронистов, разбивали раки, где покоились мощи святых, хватали оттуда золото, серебро, драгоценные камни, «а сами мощи ставили ни во что»: их просто забрасывали, как писал Никита Хониат, «в места всякой мерзости». Не было сделано исключения и для самого знаменитого храма Св. Софии. Рыцари растащили его бесценные сокровища. Оттуда были вывезены «священные сосуды, предметы необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которыми были обложены кафедры, притворы и врата». Войдя в азарт, западные варвары заставили танцевать на главном престоле храма обнаженных уличных женщин и не постеснялись ввести в церковь мулов и коней, чтобы вывезти награбленное добро[170]. Ревнители христианской веры, таким образом, «не пощадили не только частного имущества, но, обнажив мечи, грабили святыни Господни»[171]…
От погромщиков, закованных в рыцарские латы, отмечает историк, также «не отставали и грабители в сутанах. Католические священники рыскали по городу в поисках прославленных константинопольских реликвий… Так, аббат Мартин Линцский, присоединившийся к банде рыцарей, совместно с ними разграбил знаменитый константинопольский монастырь Пантократора. По словам хрониста Гунтера Парисского, повествующего о достославных деяниях этого аббата в своей «Константинопольской истории», аббат Мартин действовал с величайшей жадностью —он хватал «обеими руками». Безвестный хронист из Гальберштадта передает, что, когда епископ этого города Конрад вернулся в 1205 году на свою родину в Тюрингию, перед ним везли телегу, доверху нагруженную константинопольскими реликвиями. В целом с момента взятия Константинополя, отмечали современники, в Западной Европе не осталось, вероятно, ни одного монастыря или церкви, которые не обогатились бы украденными реликвиями»[172]. Украденными католиками именно в Константинополе, поверженной столице православного мира. Без комментариев.
Этот дикий разгром довелось увидеть русскому современнику, новгородскому дипломату Добрыне Ядрейковичу, оказавшемуся в тот момент в Константинополе. И Новгородская первая летопись старшего извода до сих пор хранит его скорбную повесть о том, как «папежские воины» в Царьграде «вся разбиша и ободраша»[173]. Ибо варварское поведение западных агрессоров, распаленных видом богатств великого города, обрекло огню и мечу не только храмы и религиозные святыни. Погибли бесценные произведения искусства, архитектуры, библиотеки[174].
Отныне православная Византийская империя как государство была уничтожена, большая часть ее владений оказалась подчинена Западу[175]. На этих землях срочно создавалась так называемая Латинская империя, и уже 9 мая 1204 г. в Константинополе на трон византийских императоров взошел католический ставленник Балдуин Фландрский —«апостол истинной веры в борьбе с еретиками-схизматиками», как называл его папа римский Иннокентий III. Сам же папа сразу приглашен был лично посетить Константинополь, чтобы «торжественно заложить первый камень» новой, «окончательно объединенной христианской церкви»[176].
Правда, отмечает исследователь, «торжествовать папе было рано. Скоро завоевателям пришлось убедиться, что Византия отнюдь не покорилась власти Рима. Хотя в храмах Константинополя греко-православный обряд богослужения заменили латинской мессой, хотя главой церкви, «патриархом константинопольским» был провозглашен венецианец Томмазо Морозини», но… местное православное духовенство, как и весь народ, относились к захватчикам с острой враждебностью. «В разных частях страны вспыхивали восстания, заметное участие в которых принимали и православные священники. Подавляющее же большинство высшего клира спасалось бегством, уходило от завоевателей на не захваченные еще крестоносцами территории страны, в частности, город Никея (Малая Азия), ко двору знатного грека Федора Ласкариса, ставшего императором образовавшейся в 1204 г. Никейской империи[177]. Вот именно с этой наследницей Византии и стала поддерживать церковно-дипломатические отношения молодая православная Русь. Подчеркнем: отнюдь не с Римом, но именно —с уцелевшей и не утратившей независимости греческой Никеей.
И все же с захватом Константинополя Иннокентий рассчитывал явно на другой поворот событий. Так как с момента принятия христианства Киевской державой созданная тогда Русская православная митрополия находилась в каноническом единстве с Константинопольской патриархией, то теперь, после подчинения (пусть и формального) Константинополя Риму, Иннокентий III полагал, что под его духовную юрисдикцию переходит не только Византия, но и вся Русь, Православная церковь которой была частью Православной константинопольской патриархии[178]. Как раз поэтому он весьма настоятельно и убеждал русских людей уже 7 октября 1207 г в послании к «духовенству и мирянам в России»: «Возвратиться от своих заблуждений на путь истины, от которого они упорно отклоняются». «Хотя вы (русские), — писал понтифик, — до сих пор были удалены от сосцов вашей матери, как дети чужие, но мы, по возложенной на нас, недостойных, от Бога пастырской обязанности просвещать народ, не можем подавить в себе отеческих чувств и не заботиться о том, чтобы здравыми убеждениями и наставлениями привести в соответствие члены, сообразно главе…» Ибо ныне, прозрачно намекал Иннокентий III на подчинение Константинополя Риму, когда «греческая империя и церковь почти вся вернулась к почитанию апостольского (римского) престола и смиренно приемлет от него повеления и повинуется приказу, разве не будет несозвучным, если часть (т. е. русская церковь) не будет сообразоваться со своим целым, и отдельное не будет в соответствии с общим…»[179] Однако, как уже было сказано, Русь предпочла не откликнуться на эти горячие изъявления «отеческих чувств» со стороны кровавого покорителя Константинополя и остаться верной каноническому единству с православной Никеей…
Примерно в это же время агрессивный папский Рим предпримет и еще один шаг к завоеванию мира. Совершит агрессию на Север Европы, в Скандинавию. Там войска шведских крестоносцев начнут захват земель будущей Финляндии, и особенно тех территорий, где расселялись небольшие финские народности сумь и емь. Народность емь (Центральная Финляндия) уже издавна поддерживала очень тесные торговые, политические и культурные связи с Новгородской Русью. Благодаря этим взаимовыгодным отношениям, среди финских язычников исключительно мирным путем начало даже распространяться православное христианство с Руси. А потому, когда на финские земли обрушились шведско-католические завоеватели, емь, отмечает исследователь, сразу получила в борьбе с ними активную поддержку и вооруженную помощь со стороны новгородцев[180]. Так молодая православная Русь все зримее начинала выступать на международной арене в качестве сильного и непримиримого противника католической экспансии…
Далеко не случайно поэтому еще в 1130 г. епископ Краковский Матвей писал, обосновывая настоятельную необходимость «обращения русских» и искоренения их «нечестивых религиозных обрядов»: «Народ же русский неисчислим по множеству своему, подобно звездам, веры они православной, и установлений истинной религии (католической. — Лет.) не соблюдают»[181]. Как отмечает историк, в этом «послании епископа Краковского явственно слышатся воинственные призывы к открытой агрессии против русского народа и употребляются такие энергичные выражения, как «искоренить нечестивые обряды» (exstirpare impios ritus)». He требует пояснений, что краковский папист выражал взгляды не только свои, но и католического духовенства в целом[182].
Собственно, этим зловещим замыслам и следовали шведские крестоносцы, когда, варварски поработив финское племя сумь[183], в мае 1164 г. шведская флотилия из 55 шнек появилась перед древней русской Ладогой. Подвергнув разорению посад вокруг крепости, шведы многократно, но безуспешно пытались взять ее штурмом, пока подоспевшая новгородская рать не нанесла им сокрушительный удар, обратив в бегство за пределы Руси[184]. Причем, указывает исследователь, поход шведов «совпал по времени с крупной агрессией против поморских славян, предпринятой коалицией, возглавляемой герцогами и королями: Генрихом Львом (Саксония), Адольфом Гольштинским, Альбрехтом Медведем Мекленбургским, Вальдемаром I Датским. (Об этой коалиции уже было сказано выше. — Авт.) Несмотря на значительные силы, они были разбиты в сражении при Дымине. Таким образом, шведское нападение на Русь было как бы одним из ударов, по-видимому, согласованно намеченных организаторами очередного Крестового похода, осуществленного по благословению папы римского Александра III, писавшего, что «миссионеров» необходимо поддержать войском»[185].
Но такое угрожающее положение складывалось не только на севере, в районе русско-финского пограничья. Столь же опасно для Руси развивались события и на ее западных рубежах. Как мы видели, ко второй половине XII столетия немецкие рыцари, окончательно покорив и захватив земли прибалтийских славян, вышли на юго-западный берег Балтийского моря, где ими был основан город-порт Любек. Теперь началась борьба за ту небольшую, но стратегически становившуюся крайне важной область земель, лежащих к востоку от Балтики. Как уже было сказано выше, земли эти издавна заселяли литовско-латышские племена, а также финское племя эстов. Именно чтобы содействовать скорейшему захвату эстонской земли католическими «миссионерами», папа римский Александр III объявил отпущение грехов всем сражающимся «против эстов и других язычников в тех местах». Специальная папская булла еще 17 сентября 1171 г. призывала всех «истинно верующих» в Дании, Норвегии и Швеции «протянуть руку помощи эстонскому епископу Фулько, всеми силами способствующего обращению неверных»[186]. Прибалтийские народности были уже самыми непосредственными соседями Киевской Руси. А потому здесь нам необходимо остановиться особенно подробно…
Во-первых, как отмечает историк, между Русью и Прибалтикой нет и никогда не было резких ландшафтных границ, нет даже сколько-нибудь приметных географических вех —это единая равнина, служащая продолжением русской системы конечных морен, тот же рельеф, те же болотца, те же озерца, что и на Псковщине или Новгородчине. Гидрографическая сеть связывала, а не разделяла народы. Для русских и эстонцев Чудское и Псковское (Пейпус) озера —общие. Реки Эстонии (Эмайыги) и Псковщины (Великая) связывают два края. Сквозные общие водные пути по Западной Двине (Даугаве), соединяющей Смоленщину и Белую Русь (Полоцк, Витебск) с Лифляндией (Латвией), и по р. Нарове с ее притоком р. Плюсой, служащей для эстов и новгородцев единой дорогой к Финскому заливу.
Все эти водоемы издревле составляли в хозяйственном отношении общий район рыбных промыслов местного, коренного населения —новгородских словен, кривичей, ливов, корси, чуди (эстов), летьголы, води (вожан), пользовавшихся каждый своим участком и не испытывавших от этого никакого недостатка в неисчерпаемых природных богатствах края.
И наконец, главным географическим фактом в отношениях Руси к Прибалтийскому региону было то, что для всей огромной сухопутной Северной и Северо-Восточной Руси Прибалтика служила единственно возможным и естественным выходом к морю, и изменить этот факт ничто не могло[187].
Так сложилось, что вышеназванные народы Прибалтики, живущие небольшими отдельными племенами или племенными союзами, с первобытных времен сохраняя свое этническое своеобразие, находились в «умереннодружественных» или «умеренно-союзных» отношениях с соседними славянскими и угро-финскими народами, не испытывая никаких особых проблем. Хотя они жили в этом регионе рядом, бок о бок, но в то же время не тесно и изолированно друг от друга, вплоть до конца XII века. Именно эта изолированность, подчеркивает исследователь, обеспечивала прибалтийским народам вполне самостоятельную жизнь, причем мощным и надежным средством этой естественной изолированности, сдерживающей взаимопроникновение племен, были не укрепления, не оружие, не воинственность и не войско, а только разный у всех национальный язык. Тогда, на заре исторического развития, прежде всего язык как бы «оправдывал» и «объяснял» причину «замкнутости» и замедленного исторического развития прибалтов, их слабые контакты с соседними народами. И для соседних славян этот «языковый изолятор» был вполне достаточным основанием для того, чтобы сохранять «сдержанные контакты» с прибалтами. Их племена, перечисленные в Повести временных лет —корсь, либь, чудь, земгола и летьгола, — хотя и являлись данниками первых русских или варяго-русских государственных образований (т. е. Новгородского и Псковского княжеств), но эта дань была «факультативной», необременительной, и обычно исключительно натуральной. В числе продуктов Прибалтики, ценимых восточными славянами, были рыба (вяленая, сушеная) и янтарь. При том изобилии природных богатств, которые существовали в этом краю в IX–X веках, такая «дань» не отягощала народы, а являлась, по сути дела, символическим знаком принадлежности Прибалтики к территории варяго-русского государства[188].
Например, согласно русским летописным свидетельствам, в 860 —1015 гг. даннические отношения народов Прибалтики с Новгородским княжеством как частью Киевской Руси поддерживались в основном регулярно и добровольно. Начиная с 907 года и на протяжении всего X столетия чудь (эсты) принимали участие в заграничных походах Олега и других русских князей на Царьград (Константинополь), что также было явным проявлением добровольных дружеских отношений чудских племен с русскими. С 1015 по 1030 г., в период междоусобиц сыновей Владимира I Крестителя, взимание дани русскими князьями со всех прибалтийских племен совершенно прекратилось. И лишь в 1030 г. Великий князь Киевский Ярослав Мудрый вновь восстановил этот обычай. В этом году он впервые строит на чудской и леттской земле крепости Юрьев (Тарту) и Герсик (Ерсику), задачей которых являлась оборона дальних подступов к русским границам, конкретно —от скандинавских викингов, которые нападали более всего на корсь, расселявшуюся на западном побережье Балтийского моря в Ирбенском заливе. Основной целью этих нападений было достижение Полоцка, расположенного далеко от моря на Западной Двине. Богатое Полоцкое княжество также имело свой активный форпост в Ливской и Леттской землях на нижнем течении Даугавы (Западной Двины) — крепость Кокнес (Кукейнос, Кокенгаузен) и распространило фактически свое влияние на всем течении Даугавы.
Исследователь подчеркивает: все эти обстоятельства создавали у русских князей уверенность, что дальние подступы Новгорода, Полоцка и Смоленска надежно защищены от вторжения, а у союзных Руси народов Прибалтики —уверенность, что в случае агрессии русские князья не пропустят захватчиков в свой регион, и, следовательно, сохранится неизменным и племенное статускво для ливов, леттов и чуди. Однако в начале XII столетия положение в Прибалтике резко изменилось, хотя опасное значение этих перемен не было сразу замечено и должным образом оценено ни местными народами, ни князьями Киевской Руси. «Из земли окраинной, тихой, неизвестной Прибалтика в какие-нибудь три-четыре десятилетия превратилась сразу в «проходной двор», в арену ожесточенных войн, в район разорения и истребительных набегов заморских пришельцев»[189].
А ведь началось все довольно просто, даже случайно. В 1158 г. к устью Западной Двины был прибит бурей корабль немецких купцов, которые таким образом открыли для себя новый, неизведанный край, населенный немногочисленным слабым племенем «язычников», настолько наивных и далеких от тогдашней европейской цивилизации, что у них с огромной выгодой можно было выменивать необходимые немцам товары. Ну а вслед за купцами в Прибалтику, разумеется, тотчас явились немецкие католические миссионеры из архиепископства Бременского.
Явились с целью завоевать и окрестить этих «язычников». Началась стремительная военно-церковная колонизация края, наталкивавшаяся на ожесточенное, отчаянное, но совершенно недостаточное и, подчеркивает историк, технически наивное сопротивление аборигенов[190].
Собственно, так, с истории немецкого вторжения на территорию данников Руси —ливов и эстов, — и начинается политическая история Прибалтики. Ввиду того что первыми жертвами вторжения были именно ливы, то и все захваченные далее территории получили название Ливонии (по-латыни Livonia, по-немецки Livland). Быстро разобравшись в отсутствии прямого административного управления этими территориями со стороны Киева, немцы в течение всего трех десятилетий, с 1186 по 1219 г., крестом и мечом покорили и подчинили себе прибалтийский край, создав там первые государственные образования. Но, понятно, что принадлежали эти новообразованные государства отнюдь не местным, коренным народностям, к тому времени так и не развившим свое общество до создания государственности, а исключительно немецким пришельцам, «импортировавшим» в Прибалтику государственные порядки Священной Римской империи германской нации. Историк В. В. Похлебкин выстраивает следующую хронологическую картину этих событий. 1158 г. — первое вторжение немецких купцов. 1186 г. — образование в нижнем течении Западной Двины «Икскюльского[191] епископства в Руси». 1201 г. — перенесение епископской резиденции из Икскюля в Ригу и отделение «епископства Ливонии» от Бременской епархии. 1202 г. — создание викарного Земгальского епископства.
Таково, вкратце, было начало захвата Балтийского плацдарма западными агрессорами. И, подчеркивает исследователь, с самого начала захватническими действиями немецких, а впоследствии датских и шведских завоевателей-крестоносцев в Прибалтике руководила Римскокатолическая церковь так же, как мог видеть выше читатель, руководила она откровенно захватническими Крестовыми походами европейцев на Ближний Восток. Это объяснялось тем, что «немецкие, шведские, датские крестоносцы видели перед собой лишь ближайшие цели, ближайшие объекты захвата. Напротив, руководство католической церкви, стоявшее над светскими властителями и духовными князьями, могло ясно обозреть общую ситуацию и широко планировать политику «продвижения на Восток», политику захвата и порабощения целых стран и народов. Именно католическая церковь являлась той организующей силой, которая объединила толпы «крестоносцев», создала в Ливонии духовно-рыцарское государство и возглавила завоевание прибалтийских земель. За грабеж и порабощение прибалтийских народов, за потоки крови, пролитые завоевателями, римская курия несет не меньшую ответственность, чем немецкие, шведские и датские рыцари»[192].
Ни в коем случае нельзя также забывать о том, что, отмечает уже другой исследователь, «вторжение в Прибалтику, а затем в Литву, Польшу и Русь немецкие крестоносцы осуществляли тогда, когда борьба их бывших союзников, крестоносцев-франков в Передней Азии была еще в полном разгаре. Действия крестоносцев и на Средиземном, и на Балтийском, и на Черном морях направляла папская курия. Курия отлично понимала взаимосвязь всех направлений этих походов. Крестоносцы, вторгшиеся в Прибалтику, сумели обеспечить себе достаточно широкий приток людских подкреплений и средств в немалой степени потому, что этот Крестовый поход был сразу же официально приравнен курией к походу на арабов. Германская империя хотя и враждовала с курией, но в прибалтийском вопросе их интересы совпадали. Политические цели и германских императоров, и папской курии требовали создания здесь постоянных феодальных колоний для контроля над балтийской торговлей и политического давления на Швецию, Норвегию, Данию и Польшу, а главное —для наступления на Русь, чтобы обеспечить алчное немецкое дворянство новыми землями, а католическую церковь —источниками богатых доходов…»[193]
Например, особо «выдающуюся» роль в захвате Прибалтики сыграл такой яркий представитель католической церкви, как немецкий монах-проповедник Мейнгард, викарий архиепископа Бременского, прибывший в устье Даугавы на торговом корабле около 1180 г. Формально эта местность входила тогда в состав русского Полоцкого княжества и была заселена ливами. Именно Мейнгард является создателем и первым епископом упомянутого выше «Икскюльского епископства в Руси». Ливы оказали Мейнгарду упорное сопротивление, не давая превратить себя в данников католической церкви. И тогда Мейнгард прямо обратился за помощью к папе римскому, который в 1193 г. объявил первый Крестовый поход против ливов. Однако поход полностью провалился. Только преемнику Мейнгарда Бертольду удалось силами крестоносцев летом 1198 г. победить ливов, хотя сам он был убит в кровопролитном сражении. Правда, рассказывает средневековый хронист, как только крестоносцы вернулись назад в Германию, ливы немедленно «смыли» в реке насильно навязанную им веру и прогнали со своей земли ненавистных им католических священников.
В 1199 г. архиепископ Бременский посвятил в епископы Ливонии своего родственника Альберта Буксгевдена, крайне властолюбивого и не стеснявшегося в выборе средств человека. С того момента в течение тридцати лет именно он был непосредственным организатором самого жестокого покорения и подчинения немцами ливов, эстов, леттов и других народностей Прибалтики. Весной 1200 г. 23 корабля с крестоносцами, завербованными Альбертом, появились в устье Даугавы. В Икскюле и Саласпилсе силой оружия крестоносцы снова принудили ливов креститься. Местная знать, специально приглашенная на устроенный немцами пир, была вероломно захвачена и заточена. Попавшие в западню были освобождены лишь после того, как они оставили в качестве заложников 30 своих сыновей, которых Альберт приказал отправить в Германию. Там их воспитывали в духе покорности немцам и готовили к роли проповедников католицизма.
Рим оказывал действиям Альберта Буксгевдена неизменную идеологическую и финансовую[194] поддержку. Предоставляли деньги и корабли для осуществления захватов и немецкие купцы. Со своей стороны епископ Альберт хорошо понимал, что силами одних крестоносцев, которые прибывали в Ливонию весной, а осенью поскорее убирались восвояси с награбленной богатой добычей, ему не удастся полностью покорить этот край. Он приступил поэтому к созданию на месте прочного опорного пункта и постоянного войска. В качестве опорного пункта Альберт в 1201 г. выбрал расположенную близ устья Даугавы маленькую земгальскую гавань, носившую название Рига, где по его приказу был выстроен мощный замок, который стал центром агрессии крестоносцев против Прибалтики. Одновременно, чтобы иметь в Ливонии постоянное войско, Альберт начал раздавать часть завоеванных земель немецким светским крестоносцам, преимущественно рыцарям, в ленное владение. Ленник получал право собирать подати со своих крестьян, зато в случае надобности обязан был являться на войну в сопровождении определенного количества своих людей. В 1202 г. по благословлению и поддержке папы Александра III эти рыцари были объединены епископом Альбертом в так называемый Орден меченосцев[195] (или, иначе, Ливонский орден). Отличительным знаком Ордена меченосцев стал герб с изображением меча и креста. Военное значение нового ордена стало быстро расти, и уже в 1207 г. по соглашению с Рижским епископством в безраздельное владение ордена была передана треть всех завоеванных в Прибалтике земель (а две трети отходили самому епископу). Во главе ордена стоял магистр, выбираемый из числа рыцарей. В провинциальных замках, которые возводились на захваченных территориях, суд и управление вершили фогты —орденские военачальники. Завоеванные земли орден раздавал своим вассалам и духовенству, подчиняя их власти местное население, которое было обязано содержать своих поработителей, работать на них и участвовать в их военных походах.
Кроме того, следует отметить, что немцы действовали в Прибалтике по излюбленному для всех завоевателей принципу «разделяй и властвуй». Например, чтобы ослабить сопротивление местного населения, они натравливали одни балтийские народности на другие. Так как вначале объектом агрессии немецких крестоносцев было нижнее течение Даугавы, первые заключенные Альбертом договоры были направлены прежде всего против ливов и их союзников. Так, в 1201 г. Альберт заключил договор с литовцами против полоцких князей, которым ливы платили тогда дань. А уже в 1202 г. последовал военный союз Альберта с земгалами против ливов. Епископ старался в то же время использовать земгалов для борьбы с литовцами.
Закрепляясь на нижнем течении Даугавы, немцы задевали уже непосредственно интересы Руси. Полоцкий князь Владимир терял выгодный торговый путь по Даугаве в земли, где проживало значительное количество его данников. Появление там крестоносцев прямо грозило распространением германской агрессии далее на восток, на русские земли. Именно это активное продвижение немецких завоевателей уже в 1203 г. заставило полоцких князей совершить первый военный поход на Ригу. Почти одновременно на Ригу совершили поход и литовцы во главе с князем Виссивальдом, правителем Ерсики. Князь просил у русских помощи против подступающих к его городу крестоносцев. В 1206–1210 гг. вновь происходят военные столкновения между немцами и полоцкими дружинами. Причем русских поддерживали, поднимая восстания, ливы и эсты, обращенные в рабство крестоносцами. Но… Но, как отмечает исследователь, эти походы и столкновения уже «обнаружили лишь военную слабость и запоздалость всех мер против немецкой агрессии со стороны полочан»[196]. Крепостные укрепления Риги оказались для русских неприступными.
В то же время епископ Альберт получил в союзники местного князька Каупо, правителя ливской области Турайда. Будучи крещенным, Каупо побывал на Западе, посетил в Риме папу и, ослепленный его обещаниями, стал на путь предательства своего народа, сделавшись верным союзником католической церкви и немецких крестоносцев. Собрав в 1205 г. значительный отряд рыцарей, Альберт направился вверх по Даугаве и силой заставил принять католическую веру всех ливов в Доле, Саласпилсе, Икскюле, Айзкраукле. Ранее во всех этих местах насильственно крещенные ливы отпали от католичества во время похода на Ригу полоцкого князя. Чтобы заранее пресечь возможное сопротивление ливов в будущем, немцы сожгли их замки и взяли много заложников.
И все же это не сломило сразу дух сопротивления ливов. Они снова обратились за помощью к «полоцкому королю Владимиру». Епископ Альберт также отправил в Полоцк своих послов с целью оправдать насилия немцев и действия самого епископа на землях ливов. Но случилось так, что ранее прибывшие в Полоцк посланцы ливов разоблачили действительные намерения захватчиков. Полоцкий князь в мае 1206 г. назначил общий совет ливов и латгалов у реки Огре, на который предложил явиться представителям рижского епископства, чтобы обсудить создавшееся положение. Так как представители немцев на этот совет не явились, его участники решили организовать поход против Саласпилса и Риги, чтобы изгнать захватчиков. Узнав от предателей об этом решении, немецкие рыцари немедленно напали на ливов в Доле и Саласпилсе, убили или захватили в плен представителей местной знати. Так как ливы из Турайды тоже участвовали в этом совете и постановили бороться с немцами, Альберт, пригласив на помощь земгалов, организовал военную экспедицию против Турайды. В задачу этой экспедиции входил, между прочим, и захват торгового пути по реке Гауя. Частью войска командовал изменник Каупо, который повел его против собственного замка, где укрылись его родственники и дружина. Замок был взят, разгромлен и сожжен, а гарнизон —перебит. Находившийся же неподалеку замок представителя местной знати Дабреля в Сатезеле защищался столь героически, что нападавшие вынуждены были отступить.
Узнав об этих событиях, полоцкий князь Владимир снова пришел со своим войском и осадил выстроенный немцами замок в Саласпилсе. Князь разослал гонцов и призвал к борьбе ливов и латгалов. Однако на помощь русским пришли только ливы из Турайды (Трейдена). Латгалы не явились. Осада Саласпилса, длившаяся десять дней, к успеху не привела. Кроме того, князю стало известно, что в устье Даугавы появились новые корабли крестоносцев. Пришлось прекратить осаду и вернуться в Полоцк, которому, в свою очередь, угрожала опасность литовского нападения. Угроза Полоцку со стороны литовцев крайне затрудняла дело оказания помощи ливам против иноземных захватчиков. Сопротивляться дальше ливы оказались больше не в силах и приняли католичество. Как уже отмечалось выше, в 1207 г. епископ Альберт и Орден меченосцев поделили между собой захваченные земли ливов.
Используя далее трудное положение русского князя в борьбе с литовцами, епископ Альберт стал захватывать все новые и новые опорные пункты вдоль торгового пути по Даугаве. Как пишет историк, «беспощадно подавляя или истребляя латышское население и умело привлекая на свою сторону часть ливской знати, крестоносцы в короткий срок, несмотря на упорное сопротивление латышских и русских воинов, овладели главными опорными пунктами полоцкой власти в Нижнем Подвинье —крепостью Кокнес (1207), Селпилс (1208)»[197] и захватили последний оплот русских в Ливонии —город Ерсику (выше на 20 км по течению Даугавы от впадения р. Дубна). Кокнесский князь Ветеске (Вячко) вынужден был подчиниться верховной власти Альберта и уступить ему половину своего замка и территории. Жившие по соседству с Вячко немецкие вассалы в провокационных целях завязали с ним спор. Весной 1208 г. они напали на замок Кокнес и захватили в плен Вячко, обвиняя его в измене. Правда, некоторое время спустя, епископ восстановил князя в правах на владение. Но Вячко понимал, что положение безнадежно. Не будучи в силах продолжать борьбу, он отомстил немцам, сжег свой замок и ушел вместе с дружиной на русскую землю. Впоследствии он неоднократно храбро сражался против немцев на территории эстов. Посланная епископом карательная экспедиция нашла только руины сожженного замка. Совершая разбойные набеги на окрестности Кокнеса, рыцари истребили большую часть местного населения, селов и латгалов, не успевших скрыться в лесах. Вместо сожженного замка Вячко Альберт приказал выстроить новый, каменный, ставший для завоевателей одной из сильнейших опорных крепостей в Ливонии. Вскоре после этого войско епископа заняло Сельпиле —главный центр селов —соседей латгалов. Территория селов была предварительно разорена, а многие жители перебиты[198].
Касательно завоевания последнего укрепления русских в Ливонии —Ерсики следует сказать, что она была взята главным образом благодаря неожиданности немецкого нападения. Внезапным ударом войску епископа Альберта удалось с ходу занять и сжечь замок, а богатую добычу и множество пленников крестоносцы отправили в Ригу. Хроника Генриха Латвийского сообщает, что немцы увезли из Ерсики также церковные колокола и иконы, а это свидетельствует о том, что в данном случае дело шло не о борьбе с изменниками, а именно о грабеже народа, уже давно принявшего православие. Лишившись поддержки Полоцка, Всеволод, князь Ерсики, не мог более продолжать борьбу и вынужден был согласиться на мир, условия которого продиктовал епископ Альберт. Став вассалом епископа, князь отказался в его пользу и от части своей территории. Однако это не спасло Всеволода от жадности немецких завоевателей. Вскоре его владения урезаны были еще больше, а замок разграблен. Когда, (приблизительно в 1230 г.) Всеволод умер, вся территория Ерсики окончательно перешла в руки епископа и ордена.
После превращения Риги в основную базу немецкокатолической агрессии, епископ Альберт добился от папы римского специальной буллы, которая под страхом отлучения от церкви запрещала поездки купцов по реке Лиелупе и посещение ими гавани земгалов. Одновременно это запрещение было направлено против Полоцка и Смоленска, поскольку нижнее течение Даугавы, по которому шла торговля с островом Готландом (на Балтике) и Западной Европой, оказалось под контролем завоевателей. Дальнейшие усилия Альберта были направлены уже на прямой захват и блокирование древнерусских торговых путей по реке Гауе и через земли эстов, которые связывали Псков и Новгород с Балтийским морем. Этим епископ рассчитывал обеспечить за немецкими купцами монопольное положение в торговле с русскими городами.