Уже со второй половины IX в. Новгород практически находился в зависимости от киевских князей. Позже князей из Киева стали присылать для управления Новгородом почти регулярно. Но насколько большой властью обладал князь, сколь обширными землями владел и в какой степени имел возможность назначать своих людей на административные, судебные и фискальные должности —достаточно точно неизвестно. Однако в XI и первой половине XII столетия он определенно был больше, чем военачальником и защитником границ, и его присутствие, если учитывать, подчеркивает историк, «поразительную неспособность новгородцев защищаться от врагов самостоятельно, было для них, несомненно, как бельмо на глазу»[291].
Начиная же со второй половины XII века и особенно в XIII столетии, по мере того как возрастало стремление Новгорода к полной независимости и он фактически избавился, вышел из подчинения центральной власти Киева, княжеская власть стала там слабеть. Место посадника (ежегодно сменяемого главы исполнительной власти в городе) стало выборным. Если до этого посадник был правой рукой, ставленником князя, то теперь он избирался на вече из числа новгородских бояр, т. е. тем самым превратился из послушного орудия княжеской воли в потенциальную помеху его власти. Вече добилось также права назначать всемогущего епископа (с 1165 года —архиепископа) — номинального главу города-государства, хранителя новгородской казны, хозяина государственных земель и высшего церковного судью. Наконец, вече отвоевало также право назначать тысяцкого —т. е воеводу новгородского ополчения и главу охраны.
Но самым главным было то обстоятельство, что после восстания 1136 года, которое завершилось изгнанием правившего в Новгороде сына киевского князя, город пользовался правом самостоятельно выбирать себе князя из любого княжеского рода. «Конечно, — отмечает исследователь, — сильные владимирские, киевские или черниговские князья по-прежнему могли оказывать давление на Новгород и принуждать горожан принимать своих ставленников. Но уже была разрушена традиция или неписаный закон, согласно которому именно киевский князь автоматически ставил своего сына или близкого родственника управлять Новгородом»[292]. Это чрезвычайно усложняло положение в городе, где власть отныне сосредотачивалась в руках бояр-олигархов, которые в любой момент могли изгнать по каким-то причинам неугодного им князя[293]. Ибо, как правило, среди бояр-правителей очень редко существовало единство целей. Они делились на много разных группировок, с различными политическими*! торгово-экономическими интересами и, соответственно, поддерживали разных князей: например, одни —князей суздальских, другие —смоленских, а третьи и вовсе стремились к союзу с Западом. Между этими боярскими группировками постоянно происходила то скрытая, то явная борьба, что наносило ущерб прежде всего самому Новгороду, особенно в военное время. Тем сложнее было и приглашенному на новгородский «стол» князю управлять городом в подобных условиях.
Да, лучшей школы политического искусства, нежели та, которую довелось пройти Александру в вольном боярском Новгороде, вряд ли можно было бы придумать. Потому, наверное, став официальным князем-наместником, 18-летний Александр Ярославич действительно в полном объеме сознавал как всю небывалую опасность положения Руси, так и собственную огромную ответственность. Он знал, что, невзирая ни на какие трудности, должен быть щитом, прикрывающим Родину, уже обескровленную первой волной татарского нашествия, — щитом от еще более жестоких, непримиримых врагов, чем азиаты. И готовился к упорной борьбе сам, своими силами. Ибо опять же понимал: если прежние новгородские князья (как, например, отец), постоянно воюя с западными агрессорами, все-таки не испытывали недостатка в воинских силах, то теперь ситуация резко изменилась. Теперь на помощь Новгороду уже не могли быть приведены, как раньше, ни переяславские, ни суздальские, ни прочие «низовские полки»[294]. Теперь Великий князь Владимирский Ярослав Всеволодович вынужден был удерживать все немногие уцелевшие «низовские рати» именно для обороны Нижней Руси, так как в тот момент еще никому не было известно точно, куда направит Батый свои бесчисленные конные тысячи —на Киев или снова на Владимир? Новгород, таким образом, оставался один на один со всем ополчившимся против Русской земли Западом, и выбора у новгородцев не было никакого. Следовательно, не оставалось ни выбора, ни времени и у молодого Александра Ярославича. Едва взойдя на новгородский «стол», он немедленно отдал приказ укрепить русскую границу постройкой города-крепости на реке Шелони, заключить военный союз с угро-финским населением Ижорской земли[295], а также начал внимательно набирать дружину из наиболее сильных, отважных бойцов. Так что летописец с гордостью отметит: «У князя Александра бе множество храбрых, яко же древле у Давыда царя; бяху бе сердца их, аки сердца львов…»[296]
Приготовления не были напрасными. Уже 7 июня 1238 г. в Стенби (где находилась резиденция датского короля Вальдемара II) между Тевтонским орденом и Данией был заключен договор о совместном нападении на Новгород[297]. (Так, словно стервятники, заторопились европейские крестоносцы воспользоваться ослаблением Руси от азиатского нашествия.) В Прибалтику отправился специальный эмиссар Ватикана —апостольский легат Вильгельм Моденский —с целью возможно более слаженной и четкой координации этого нового Крестового похода против «неверных». Немецкие и датские рыцари готовились нанести удар с суши, со стороны своих ливонских владений. Шведов же папа римский Григорий IX благословил нанести удар Руси с моря, через Финский залив.
Но была у «апостольского» агента Вильгельма Моденского и еще одна задача, о которой нужно упомянуть отдельно, ибо, увы, она не утратила своей актуальности даже теперь, почти целое тысячелетие спустя. Как пишет, опираясь на подлинные исторические документы, исследователь Б. Я. Рамм, наряду с созданием внешней широкой антирусской коалиции, посол Святейшего престола предпринимал также активнейшие действия к тому, чтобы найти поддержку внутри самой Руси, а конкретно —в приграничном Пскове и Новгороде. И дальнейшие события показали, что эти усилия, к сожалению, не остались безрезультатными. «Еще в 1228 г., сообщает летопись, во Пскове нашлись бояре-изменники, которые заключили союз с немцами. Позднее им удалось привлечь на свою сторону самого (псковского) посадника Твердилу Ивановича. А спустя еще несколько лет и в Новгороде нашлась кучка бояр во главе с бывшим тысяцким Борисом Негочевичем («Борисова чадь», как их именует летописец), которые пытались в 1232 г. произвести в Новгороде и Пскове переворот, а когда это им не удалось, сбежали к немцам и сомкнулись с крестоносными захватчиками. Подобные изменники, очевидно, подкупленные агентами Вильгельма Моденского, объявились и в последующие годы»[298].
Итак, к весне 1240 г. у организаторов немецко-датскошведской католической агрессии против Руси уже все было готово[299]. Интервенцию предполагалось начать одновременно с двух сторон: с северо-запада —силами Тевтонского ордена, а с севера —шведскими рыцарями под предводительством архиепископа Томаса, ярлов Ульфа Фаси и Биргера[300]. В шведские войска привлечены были также представители покоренных финских племен сумь и емь, и еще мурмане, т. е. норвежцы. Однако… Однако в самый последний момент тевтонские рыцари опоздали, а шведы, пройдя по Неве до устья реки Ижоры, не сумели использовать преимуществ внезапного нападения. Более того, по свидетельству летописца, командующий шведскими войсками королевский зять Биргер, зная, что помощи новгородскому князю Александру ждать неоткуда, даже отправил в Новгород кичливый вызов со словами: «Аще можещи противитися мне, то се есмь уже зде, пленяя твою землю…»[301]
Далее события развивались следующим образом: шведские корабли, вошедшие в устье Невы тихим июльским рассветом 1240 г., сразу засекли сторожевые дозоры, заблаговременно выставленные там, «при крае моря», по приказу Александра Ярославича, и тревожная весть о вторжении немедля ушла в Новгород. Как свидетельствует летописец, молодой князь «не мешкая нимало», сию минуту объявил сбор дружины. Он ничего не стал сообщать во Владимир[302]. Не стал ждать он и сбора общего новгородского ополчения, на что было бы потеряно несколько дней. Как талантливый полководец, он наверняка понял: промедление —смерти подобно. И, как ранее отец, Ярослав Всеволодович, тоже постарался упредить врага. «Братья! — лишь сказал князь дружине перед выступлением. — Не в силе Бог, а в правде! Вспомним слова псалмопевца: сии же во оружии, и сии на конех, мы же во имя Господа Бога нашего… Не убоимся множества ратных, яко с нами Бог!»[303]
Форсированным маршем князь Александр бросился к Неве, преодолев за день более 150 км, и успел застать шведов на привале близ устья реки Ижоры. Причем, отмечает историк, «в том, что успели конные отряды, не было ничего удивительного: это расстояние русские всадники, если ехали «вборзе», «о-дву-конь», обычно преодолевали за 12–14 часов. Но к месту сражения успели и пешцы (пешие ратники)! Значит, возможно, часть пути они проплыли на ладьях (по Волхову)…»[304] В дороге к ним присоединились ладожане[305].
Вражеские корабли стояли при впадении Ижоры в Неву. Шведская знать, рыцари и католическое духовенство ночевали на берегу, в шатрах, даже не выставив караулов, что еще раз доказывает: быстрого подхода противника они действительно не ждали. Но этой-то самоуверенной беспечностью врага и воспользовались русские. За лагерем крестоносцев неусыпно следил со своим небольшим отрядом начальник приморской стражи, ижорский старшина Пелтусий, в св. крещении —Филипп. Летописец свидетельствует: приняв православие и живя среди соплеменников-язычников, он свято исполнял заветы своей новой веры. Пелтусию удалось точно разведать все пункты расположения неприятельского войска и вовремя сообщить эти сведения подошедшему с дружиной Александру Ярославичу.
Тогда же сообщил Пелтусий молодому князю и еще одну весть. Вот как передает летописец его слова: «Всю ночь провел я без сна, наблюдая за врагами, — говорил ижорец, отступив немного в сторону вместе с Александром. — На восходе солнца услыхал я шум и увидел на воде насад (ладью) с гребцами. Посреди насада стояли, положив на рамена (плечи) друг другу руки, святые мученики Борис и Глеб, а гребцы, сидевшие в насаде, были «яко мглою одеяни». И рече Борис: «Брате Глебе! Вели грести, да поможем сроднику своему великому князю Александру Ярославичу». Увидав дивное видение и услышав святых мучеников, я «стояще трепетен, пока насад не ушел от очей моих…». Что ответил Александр, выслушав рассказ потрясенного воина, недавнего язычника? Летопись на века зафиксировала только тихое и задумчивосмиренное: «Не говори никому об этом…»[306]
Битва с крестоносными агрессорами началась утром 15 июля 1240 г., вдень памяти святого равноапостольного русского князя Владимира. (Описание ее оставил нам современник, бывший, как полагают исследователи, дружинник Александра Ярославича. Себя автор называет «самовидцем» события и говорит, что, кроме того, использовал сведения, собранные «от отецъ своих». Позднее это описание было включено в «Житие Александра Невского»[307].) Шведское войско насчитывало 5000 человек, значительно превосходя силы новгородцев (около 1000 человек княжеской дружины и еще 300–400 человек вспомогательной рати ладожан и ижорцев[308]). А потому победу могло принести только одно —внезапность удара, а также умелое использование того обстоятельства, что шведы были разобщены. И, подчеркивает историк, «молодой полководец[309] превосходно использовал обстановку. Сомкнутым строем княжеская дружина неожиданно выехала из леса и ударила в центр спящего шведского стана. Тревожно завыли трубы. Воины на кораблях спешно вооружались, чтобы прийти на помощь гибнущим рыцарям. Но пешие русские ратники под командованием «новгородца Миши» (как его называет летописец) уже бежали вдоль берега, рубили и сбрасывали мостки (сходни), отталкивали суда. Помощи рыцари так и не дождались»[310]. Навстречу шведским стрелам и копьям русские по местам вторгались даже на корабли —над одним, вторым, третьим там стали взвиваться русские стяги. Рыцарей в тяжелых железных доспехах сбрасывали в воду. Одни гибли сразу, других кое-как подбирали с соседних шнек. Три шведских корабля были потоплены.
А на берегу тем временем шла жестокая битва. Русские дружинники везде теснили шведов. Новгородец Савва пробился к златоверхому шатру командующего шведскими войсками и подрубил основной опорный столб —шатер рухнул, вызвав панику в шведских рядах. «Полки же Александровы, видевши падение шатерное, возрадовались». Во главе русской конницы стрелой летел сам Александр. Врезавшись в гущу шведских войск, он ударом копья сразил их полководца —знаменитого ярла Биргера, королевского зятя, некогда основавшего шведскую столицу Стокгольм. «Возложил Биргеру печать на лице острым своим копием…»[311], как передает летописец[312].
Вообще, отчаянная храбрость и богатырская удаль русских ратников была главной чертой этого стремительного и жаркого сражения. Даже вокруг князя кипел жестокий бой. «И ту бысть великая сеча», — передает современник, оставивший нам подробное описание битвы. Например, новгородец Сбыслав Якунович, вооруженный одним лишь топором, «многажды» врывался в ряды шведов и геройски бился, «не имея страха в сердце своем». Конный дружинник Гаврила Олексич так увлекся погоней за одним из знатных рыцарей, что взъехал верхом на палубу корабля. Шведские корабельщики сбросили храбреца вместе с конем в реку, но он сумел выбраться на берег и тут же схватился со шведским «воеводой», пытавшимся собрать вокруг себя рыцарей. Пешие ратники новгородца Миши захватили три шведских шнека (корабля) и потопили их, свидетельствует летописец. Яков, ловчий Александра, лишь недавно попавший к княжескому двору из Полоцка, «наехав на шведский полк с мечом» сражался так отважно и мужественно, что сам князь «похвалил его». Наконец, не отходивший от Александра слуга Ратмир «бился пешь и обету пиша его мнози» шведы, и после яростного боя от многих ран пад, скончался[313].
Сражение продолжалось до позднего вечера. Только к ночи князь отвел своих воинов в лес, чтобы утром довершить разгром врага. Но предводители шведского войска не приняли нового боя —слишком велики оказались потери агрессоров. Разящее копье Александра Ярославича вывело из строя главнокомандующего —ярла Биргера, его с трудом спасли оруженосцы и слуги. Историк пишет: «Стремительно проведенный бой принес блестящую победу русскому войску. Шведы, убравшись на суда, отошли от берега на полет стрелы и готовились к отплытию, терпя насмешки острых на язык новгородцев. У берега покачивались брошенные шнеки. Среди трофейных шатров русские разжигали костры и перевязывали раненых. С наступлением короткой июльской ночи шведы «посрамлени отъидоша». Их пало «множество много» и немало было ранено. Александр, опираясь на меч, смотрел, как его воины, собрав тела наиболее знатных рыцарей, «накладши корабля два», и «пустиша их к морю», и «потопиша в море». Прочих же, что на веки остались на русском берегу, «ископавша яму, вметаша их в ню бесчисла»[314]. «Талант и храбрость молодого полководца, геройство русских воинов обеспечили быструю и славную победу с наименьшими потерями. Новгородцев и ладожан пало около 20 человек»[315]. Таким образом, подчеркивают современные исследователи, Невская битва «не отличалась истребительной кровожадностью. (Но) в военном и моральнополитическом отношении она явилась серьезным ударом по захватническим планам шведов»[316].
Князя-победителя и его мужественную дружину Новгород Великий встречал ликующим благовестом всех своих колоколов. Отныне в сознании народа имя Александра Ярославича навеки соединилось с благодарной памятью о блистательном Невском одолении опасного и многократно превосходившего русские силы врага. «Римляне побеждены и посрамлены! — радостно кричали новгородцы, — передает летопись. — Не свей (шведы), мурмане, сумь и емь, — римляне!..»Ив этом выражении, отметил старый историк, «в этом названии побежденных врагов римлянами народный инстинкт верно угадал смысл нашествия. Народ увидел в нем посягательство Запада на русскую веру. Здесь, на берегах Невы, со стороны русских дан был славный отпор грозному движению германства и латинства на православный Восток, на Святую Русь…».
И пусть была эта Невская битва отнюдь не самой крупной в долгой, изматывающей череде войн и сражений тревожного XIII столетия. Но никогда не следует забывать, что произошла она в момент самой страшной всеобщей подавленности и смятения русского народа. Когда основная часть страны уже лежала в руинах. Когда перед глазами у людей всюду открывались только срытые стены крепостей, разрушенные, опустевшие города, выжженные села и свежие холмы братских могил. И главное, когда не осталось никакой надежды на избавление от жестокого захватчика, полонившего русскую землю[317]. Однако именно у этого выжженного дотла пепелища и дано было свершиться чуду. «Не в силе Бог, а в правде!» —воззвал еще совсем юный двадцатилетний русский князь Александр к своим соотечественникам. И молниеносной, блистательной победой тут же доказал, что так оно и есть. Тем самым в русском народе была сохранена вера, была сохранена воля, решимость одолеть любого, даже самого непобедимого врага. А значит, тем самым была спасена и вся Русь.
Неслучайно, отметит позднее автор «Жития», сама личность молодого князя-витязя производила огромное впечатление на всех, кто его видел. Даже вице-магистр Ливонского ордена Андреас фон Вельвен, незадолго перед Невской битвой посетивший Новгород с визитом, хотел «видети мужество и дивный возраст блаженного Александра, якоже древле царица Южская прииде к Соломону видети премудрость его. Подобно тому и сей Андрияш, яко узре святого великого князя Александра, зело удивился красоте лица его и чудному возрасту, наипаче же видя Богом дарованную ему премудрость и непременный разум, и не ведяще како нарещи его и в велице недоумении бысть. Егда же возвратися от него, и прииде восвояси, и начат о нем поведати со удивлением. Прошед, рече, многи страны и языки, и видех много цари и князи, и нигде же такова красотою и мужеством не обретох ни в царех царя, ни в князех князя»[318]. А ведь это, подчеркнем, говорил враг…
Буквально через месяц с небольшим, в августе 1240 г., к Новгороду подступили немецкие крестоносцы во главе с тем самым вице-магистром Ливонского ордена Андреасом фон Вельвеном, который был лично знаком с Александром Ярославичем, а также датские рыцари под предводительством сыновей короля Дании Вальдемара II —Кнута и Абеля. Началось крупное наступление на Русь уже с северо-запада, со стороны Ливонии. Историк отмечает: наступление это, как всегда, было подготовлено Ватиканом, и для него папской курией, как всегда, использовались сепаратистски настроенные русские князья и бояре. Так, еще в 1239 г. Ярослав, сын перебежавшего к немцам псковского князя Владимира, «подарил» епископу Дерптскому «Псковское королевство»[319]. Теперь этот князь-изменник шел вместе с католическими рыцарями, указывая агрессорам наиболее удобные дороги к Пскову. Точно так, как столетия спустя, пойдет почти теми же дорогами вместе с католическими агрессорами против Руси уже другой князь-перебежчик —АнДрей Михайлович Курбский, снедаемый лютой ненавистью к своему бывшему другу —великому русскому царю Ивану Васильевичу Грозному…
Преодолев ожесточенное сопротивление, неприятель захватил псковский пригород-крепость Изборск. Псковское местное ополчение, получив тревожную весть, сразу выступило к Изборску. Но и оно было разбито более многочисленными ливонскими рыцарями. Восемьсот псковичей пали в сече под Изборском, погиб даже псковский воевода князя Александра —Гаврило Гориславич. Как сообщает ливонская «Рифмованная хроника» Генриха Латвийского, немцы «никого не оставили в покое из русских, кто только прибегал к защите, тот был убиваем или взят в плен, и по всей земле распространились вопли…».
Псков был осажден, однако силой взять его немцы не смогли. Через неделю город сам открыл ворота врагу, хотя современники считали его практически неприступным, и это соответствовало действительности. Ведь за всю историю Средневековья эта мощная русская крепость выдержала 26 осад, ни разу не сдавшись неприятелю. Причина трагедии крылась в том, что на сей раз у осажденных псковичей не оказалось главного для успешной обороны —единства. Как уже говорилось выше, благодаря трудам ватиканского легата Вильгельма Моденского, среди псковских бояр было немало сторонников Ливонского ордена. Во главе этой группы стоял сам посадник Твердило Иванович. Сначала они убедили городское вече в необходимости выдать крестоносцам в качестве заложников детей бояр и купцов, а потом не только сдали агрессорам город, но и помогали им грабить и жечь окрестные русские села и деревни. По словам летописца, посадник-изменник Твердило «сам начал владеть Псковом с немцами»[320]. «Бояре предали Псков, где стали хозяйничать немецкие фогты, — подчеркивает историк. — Власть Твердилы была видимостью… Не согласившиеся на измену бежали со своими семьями в Новгород»[321].
Это падение Пскова, отмечают исследователи, создало крайне напряженное положение для Новгорода, вся система обороны которого с юго-запада опиралась именно на Псков. Псковская земля была отделена от Ливонии лесами и болотами, мало доступными для продвижения большого войска. Наиболее удобная дорога из Ливонии в Псков шла через Отепяа к Изборску. Далее на восток за Псковом открывалось широкое пространство, не имеющее значительных естественных преград вплоть до самого Новгорода. Поэтому второй удар войско крестоносцев нанесло на Водскую пятину, примыкавшую к Финскому заливу, взяв крепость Копорье. Теперь рыцарские разъезды появлялись уже в тридцати верстах от Новгорода Великого, хозяйничали на берегах реки Луги. И, разумеется, всюду, куда они проникали, немцы беспощадно грабили население, захватывая все, что попадалось им под руку. «И по Лузе, и до Сабли вси кони и скот поимаша»[322], —передает летописец. Немцы планировали также захватить и берега Невы, и Карелию. «Папская курия, внимательно следившая за ходом войны, одобрила соглашение крестоносцев с Генрихом, епископом эстонского острова Эзель (Сааремаа), передав ему право ведать церковно-политическими вопросами на землях, лежавших между Эстонией и Русью. Т. е. речь шла именно о Водской земле (Watland), Ижорской земле (Ingria), Неве (Nouve) и Карелии»[323].
Александр Невский ясно видел всю грозность складывавшегося положения, но в то же время понимал и то, что невозможно рассчитывать на большую помощь из недавно разоренной татарами Владимиро-Суздальской Руси. Не имея другого выхода, он прямо потребовал от новгородских бояр средств для набора крупного войска и полной, неограниченной власти для себя, как военного вождя. Однако именно эти жесткие, диктаторские требования и не понравились боярской олигархии, не пожелавшей даже в такой тревожный момент поступиться ни собственными деньгами, ни тем паче собственной властью. И тогда, пишет историк, «Александр вспомнил уроки отца из области новгородской дипломатии». Зимой, на исходе 1240 г. он с семьей и всем своим двором «отъехал» из Новгорода в родной Переяславль-Залесский к отцу[324].
Между тем уже в начале 1241 г. была получена тяжкая весть о падении Киева под ударами полчищ Батыя. Продолжали свое наступление немцы. Торговля Новгорода была подорвана, его западные владения разорены. В сложившихся условиях он неминуемо должен был стать или жертвой немецкой агрессии, или обратиться за помощью к другим русским княжествам. Сознание этой нависшей со всех сторон опасности и вынудило новгородцев на бурном вече принять решение отправить послов к отцу Невского, Великому князю Ярославу Всеволодовичу с просьбой о помощи, с просьбой прислать им князя, способного организовать защиту города. Правда, «будучи тонким политиком, Ярослав Всеволодович в ответ на это прошение отпустил тогда княжить в Новгород не Александра, а своего младшего сына Андрея. Но Андрей явно не подходил новгородцам в столь ответственный момент. Новое вече приговорило направить к Ярославу теперь уже самого архиепископа Спиридона «с мужами» просить к себе Александра Невского. По возвращении на княжеский стол Александр добился от боярской знати денег и оружия, набрал войско из новгородцев, ладожан, карел, ижорян и немедленно выступил против крестоносцев»[325].
План войны, выработанный Александром Невским, был прост и в то же время правилен: опираясь на помощь других русских земель и соседних народностей, общими силами разгромить врага. Прежде всего Александр пошел на Копорье, которое с момента захвата его немцами представляло собой угрозу не только для новгородцев, но и для их соседей —карелов и ижорян. Не дожидаясь, пока подойдет еще одна рать —«низовские полки», отправленные на подмогу новгородцам Великим князем Владимирским, Александр решил собственными силами ударить сначала по Копорью и освободить Водскую пятину, а уже затем вместе с отцовскими полками двинуться освобождать Псков. Кстати, историк А. Н. Кирпичников обращает наше внимание на то, как удачно был выбран Александром момент для начала своего контрнаступления: немцы еще не успели окончательно утвердиться во Пскове и, кроме того, часть их воинов вела в это время боевые действия против куршей и литовцев. Иными словами, агрессор просто не ждал столь быстрого ответного удара[326]. И…
Стремительный рейд русского войска к побережью Финского залива вновь стал полной неожиданностью для захватчиков. Немцы даже не успели предпринять никаких шагов, чтобы оказать помощь своему гарнизону. Копорье русские взяли штурмом. Гарнизон крепости частью погиб, частью попал в плен. По словам летописи, отважный русский князь «разорил город до основания, а самих немцев избил, а иных с собою привел в Новгород». Правый фланг новгородцев был теперь вне опасности. Решительные действия и мужество русских, отмечает историк, сразу отразились на положении врага: в 1241 году под влиянием этой победы вспыхнуло восстание жителей чудского (эстонского) острова Сааремаа (Эзель). Восставшие против крестоносцев, они перебили рыцарей и католическое духовенство. Едва избежал смерти даже главный претендент на русские владения —епископ Генрих. Вице-магистр Андреас фон Вельвен вынужден был послать на остров карательные отряды[327], а затем поспешил подписать с сааремаасцами новый договор, в котором прямо отметил, что подвигнут к тому «нуждой», т. е. успешным контрударом русских[328].
Наконец, до Новгорода добрались владимиро-суздальские полки, и теперь объединенными силами в количестве 20 000 ратников можно было идти на Псков. Поход был тщательно подготовлен. В марте 1242 г. Александр Невский отдал приказ о выступлении основной дружины. А одновременно еще часть его войск перекрыла все дороги, ведущие к городу с Запада. Таким образом, немецкий гарнизон Пскова оказался полностью отрезанным от своих основных сил. Штурм был внезапным и быстрым, как любил Александр Ярославич. Русские воины ворвались в город «изгоном» —очевидно, псковские бояре-предатели не пользовались поддержкой горожан, которые открыли освободителям ворота крепости. Это с откровенной досадой отметил ливонский хронист, писавший о князе Александре:
Туда он прибыл с большой силой; и привел много русских, чтобы освободить псковичей. Когда он увидел немцев, он после этого долго не медлил, он изгнал братьев-рыцарей, положив конец их фогству, и все их слуги были прогнаны. Никого из немцев там не осталось, русским они оставили землю.
В сражении за город было убито 70 знатных рыцарей. Фогтов вместе с другими пленными Александр велел заковать и отправить в Новгород. Бояре-изменники, сдавшие Псков немецким крестоносцам, были повешены. Теперь князь мог продолжить борьбу, опираясь на эту могучую русскую крепость. Ведь для него было совершенно ясно, что со взятием Пскова война с орденом отнюдь не закончится. Еще перед выступлением на Копорье, обращаясь к новгородцам на главной площади города у стен храма Св. Софии, Александр Ярославич сказал: немцы хотят «укорить (покорить) словеньский язык (народ)», и знал, что одним ударом их вторжение на Русь не остановить. Борьба будет тяжелой и долгой.
Излюбленной тактикой немецких рыцарей являлось наступление «свиньей» (как называли этот боевой строй русские). Это был вытянутый вперед тупой клин, впереди и по бокам которого находилась рыцарская конница; сзади тоже стоял ряд рыцарей, как бы подталкивая всю «свинью».
Острие клина, состоявшее из плотных рядов тяжеловооруженных рыцарей, должно было разбить надвое строй противника, а кнехты —пешие воины, стоящие внутри «свиньи», — довершить разгром. Устоять против закованной в железо «свиньи» было, как правило, очень трудно. В многочисленных сражениях с народами Прибалтики рыцари не раз доказали убойную безотказность этой тактики. (Достаточно вспомнить, например, сражение с немецкими рыцарями эстов под Вильянди 20 сентября 1217 г., о котором шла речь немного выше.)
Так что, справедливо подчеркивает историк, перед русским полководцем стояла главная задача —выбрать оптимальную позицию для решающего сражения с врагом и противопоставить немецкой «свинье» такое построение русского войска, которое бы обеспечило победу. А для этого нужны были прежде всего исчерпывающие сведения о расположении и численности противника[329]. С этой целью ранней весной 1242 г. Александр Невский выдвинул несколько разведывательных отрядов «в землю немецкую», под Дерпт (Юрьев, Тарту) дорогами, которые были ему уже знакомы по походу вместе с отцом к берегам Эмайыги в 1234 г. Один из отрядов, под командованием Домаша Твердиславича, столкнулся с рыцарским войском. Отряд был разбит, но уцелевшие воины принесли князю точные сведения: основные силы немцев идут к Псковскому озеру. Именно тогда, видимо, князь Александр и решил заманить своего врага на тающий озерный лед.
Псковское озеро соединено с Чудским озером (эстонское название Пейпус) сравнительно небольшой протокой с берегами, поросшими смешанным лесом. Это Узмень, ныне озеро Теплое. Ледяную поверхность Узмени Александр и выбрал для генерального сражения. Примерно в двух километрах отсюда возвышалась 15-метровая темно-бурая громада Вороньего камня, скалы, с которой хорошо были видны владения ордена на другом берегу, можно было следить за приближением вражеских сил. Было также удобно наблюдать с этой высоты и за ходом сражения. Русские войска начали готовиться к бою.
Самым характерным боевым построением русских ратей было трехполковое сильное «чело» из пешцев и крылья, где стояли конные дружины.
«Чело» должно было принять первый, самый сильный удар противника, остановить его, связать боем, а затем с флангов нападали конные крылья. Князь Александр, конечно, знал об этом построении. Но знал он, подчеркивает исследователь В. В. Каргалов, также то, что победу можно одержать лишь в том случае, если «чело» выдержит сокрушительный натиск немецкой «свиньи». «Уверенности же в этом у Александра Невского не было: пешие ополченцы из новгородских волостей были плохо вооружены и обучены. Нужно было найти противодействие первому, самому опасному удару рыцарской конницы, и молодой полководец нашел его, смело нарушив традиционное построение войска. Основные силы он сосредоточил на флангах, свою отборную дружину поставил в засаду для обхода рыцарской «свиньи», а пешее «чело» прикрывал сзади высокий озерный берег: если даже рыцари прорвутся через пеший строй в центре, они должны будут остановиться перед кручей. А тогда можно ударить по смешавшемуся рыцарскому войску с флангов и тыла.
Надо отметить, что Александр Невский превосходно использовал и другие особенности театра военных действий. Правый фланг русского войска прикрывала Сиговица, где били подземные ключи, отчего лед был хрупким и рыхлым. Если нанести втянувшейся в бой рыцарской «свинье» сильный удар слева и загнать туда тяжеловооруженных рыцарей, лед не выдержит.
Так и было построено войско. Темными рядами застыли в центре сомкнутые щит в щит пешцы, вытянув вперед длинные копья. Перед ними построились лучники. На флангах —конные дружины. Спряталась в лесу, за левым флангом конная дружина князя Александра. Час решающей битвы наступил.
По подсчетам военных историков, вице-магистр Ливонского ордена привел на лед Чудского озера десять —двенадцать тысяч воинства, у Александра Невского было немного больше: пятнадцать —семнадцать тысяч ратников, но надо учитывать, что значительную часть его войска составляли пешие ополченцы новгородской волости, уступавшие рыцарям в вооружении и боевой выучке. Во всяком случае, ни о каком «подавляющем превосходстве» русского войска не могло быть и речи (а ведь ливонские хронисты утверждали, что на одного немецкого рыцаря приходилось по шестьдесят воинов Александра Невского!). Исход сражения решили полководческое искусство молодого новгородского князя, мужество и стойкость простых русских «воев»[330].
Знаменитая битва началась в субботу, 5 апреля 1242 г. на рассвете. Тогда, передает летописец, «мужи Александра исполнишася духа ратна, и бяху бо сердца имъ акы лвом; и ркоша: «о, княже наш честный и драгый, ныне приспе время положити главы свои за тебя». Князь же Александр, въздевъ руце на небо, и рече: «суди, Боже, и рассуди!..»[331] Предоставим еще раз слово историку: «Железный клин рыцарского войска медленно надвигался на русский строй: рыцари ехали шагом, тяжело и безмолвно. Поблескивали в лучах восходящего солнца острия копий и лезвия обнаженных мечей, шевелились над шлемами пестрые перья, кресты зловеще чернели на белых рыцарских плащах. Будто крепостная стена накатывалась по льду на русский строй. Лучники осыпали ее градом стрел и, выполняя приказ князя Александра, начали отступать, смыкая ряды. Немцы ринулись вперед, считая победу уже почти достигнутой, но… Но именно тогда и открылась перед ними вместо широкого поля для маневра —высокая заснеженная круча озерного берега и густой лес над ним. От неожиданности захватчики остановились, смешались, и это показало, что замысел Невского удался целиком. Немецкая «свинья» глубоко втянулась между русскими конными дружинами, рыцарский боевой строй был сломан»[332].
Лишь теперь взметнулся, наконец, над русскими полками стяг с золотым суздальским львом —это ударили по врагу с флангов главные силы Александра. Удар был одновременным: с одного —рванулись в бой новгородцы, псковичи, карелы и ижоряне с тысяцким и посадником во главе, с другого фланга повел в наступление суздальскую рать сам князь Невский. А уже в тыл немцам, совершив мгновенный обходной маневр, бросилась отборная княжеская дружина. Летописец фиксирует: «И бысть сеча тут злая и великая немцам и чуди, и бысть треск от копий ломления, и звук от мечей сечения, и не было видно льда, покрылся он весь кровью»[333].
Поражение тевтонов оказалось сокрушительным. Первыми не выдержали и обратились в бегство пешие киехты, затем —конные рыцари. Дружинники Александра Невского гнали их пять верст. Другая часть рыцарского войска была вытеснена на хрупкий лед Сиговицы. Тонули и всадники, закованные в железные доспехи, и лошади. Всего в том сражении, как сообщает летописец, погибло 500 рыцарей и 50 «нарочитых воевод» князь взял в плен и привел в Новгород[334]. Однако современный исследователь A. B. Шишов считает цифры, указанные в летописи, сильно заниженными и доказывает, что в действительности рыцарей погибло в 4–5 раз больше —не зря ведь этот бой вошел в историю именно как «побоище»[335]. Потери же русских, как ранее и в Невской битве, были значительно меньшими. И этот факт —факт победы относительно малой кровью —тоже ярко свидетельствует о глубоком воинском даре князя Александра[336].
Военные историки и через века не перестают подчеркивать это высокое полководческое искусство, с которым была одержана победа в Ледовом сражении. Многие тактические приемы Александр Невский использовал впервые. Например, пишет В. В. Каргалов, «впервые в полной мере были использованы условия местности: высокий берег, к которому был прислонен русский пехотный строй, не позволил немцам развить первоначальный успех после прорыва пешего полка. Впервые было организовано преследование разбитого противника вне поля боя: раньше русские воеводы этого не делали. Тактическое окружение всего немецкого войска, которое завершило разгром врага, было единственным таким случаем для всего Средневековья. Этот сложнейший маневр требовал умелого руководства боем и решительности. Наконец, впервые тяжелая рыцарская конница была разбита в полевом сражении войском, в основном состоявшим из пехоты. Да и потери немцев оказались невероятными для рыцарских войн. Например, в весьма известной битве под Брюмеле (1119 г.) между англичанами и французами было убито… три рыцаря!»[337]
Победа на Чудском озере имела выдающееся значение и для Руси, и для многих исторически соединенных с ней народов. Исследователь указывает: «Она спасла их от жестокого иноземного ига. Именно этой победой впервые был положен предел грабительскому «натиску на Восток», который немецкие правители осуществляли в течение нескольких столетий»[338], равно как была остановлена и жесткая экспансия Римско-католической церкви, тоже не один век стремившейся к мировому господству. Отныне, писал Н. И. Костомаров, «мысль о покорении северных русских земель, о порабощении их наравне с Ливониею, которое подвергло бы их участи прибалтийских славян, — навсегда оставила немцев»[339]. Хотя с течением времени мелкие пограничные конфликты возобновлялись, но далее предела, положенного Александром Невским, орден пойти более не смог.
Кроме того, отмечает уже другой исследователь, блестящая «победа русских на льду Чудского озера вдохновила на борьбу стонавшее под тяжелым игом немецких крестоносцев население земель, захваченных орденом. Во многих местах вспыхивали восстания. В Пруссии восставшее население, которое возглавил славянский князь в Поморье Свантополк, родственник галицко-волынского князя Даниила Романовича, вышло совершенно из-под власти немецко-католических захватчиков. Свантополк блокировал своими силами устье Вислы, в то время как другие отряды пруссов стали громить немецкие гарнизоны и орденские замки. С большим трудом ордену удалось удержать в своих руках только Эльбинг, Балгу, Торунь, Кульм и Ред, остальные же крепости пруссы заняли, а укрепления уничтожили. На помощь пруссам пришел литовский князь Миндовг. Развивая совместную борьбу против немцев, Свантополк, поддержанный Миндовгом, сумел нанести ордену жестокое поражение в битве на берегу Резавского озера в 1243 году»[340]. От окончательного разгрома орден спасло только прибытие новых пополнений крестоносцев.
Нельзя не вспомнить также и о том, что после Ледового побоища 1242 г. против немецко-католического владычества с еще большей энергией восстали курши. Началось восстание эстов на острове Сааремаа. Ослаблением сил ордена воспользовались земгалы и литовцы, вновь поведя упорную борьбу против западных захватчиков. Таким образом, героическое сопротивление русского народа, возглавленное Александром Невским, имело исключительное значение и для народов Восточной Прибалтики, которые воспользовались военным разгромом сил ордена и возобновили борьбу с немецкими захватчиками.
Мирный договор 1243 г., подписанный между Новгородом и Ливонским (Тевтонским) орденом, зафиксировал официальное признание немцев: «Что есмы зашли Водь, Лугу, Пльсков, Лотьголу мечом, того ся всего отступаем, а что есмы изоимали мужий ваших, а теми ся розменим: мы ваших пустим, а вы наших пустите»[341]. Иными словами, орден открыто признавал свое поражение на Руси, оставлял завоеванные ранее территории и признавал прежнюю новгородскую юрисдикцию над этими территориями —т. е. Псковской, Водьской и Латьгалльской землями. Соглашался он также на размен пленных и заложников.
Независимость Новгородской Руси, таким образом, была отвоевана и от шведов, и от немцев. Победы Александра Невского «предотвратили потерю берегов Финского залива и полную экономическую блокаду Руси, не дали порвать ее торговый обмен с другими странами и тем самым облегчили дальнейшую борьбу русского народа за свержение монгольского ига»[342]. Именно победный Договор 1243 г. лег в основу русско-немецких отношений на долгие века, вплоть до второй половины XVI столетия —до тех пор, когда в ходе Ливонской войны этот орден будет уже окончательно разгромлен и уничтожен войсками праправнука князя Александра Невского —русского царя Ивана Грозного.
Но, думается, главное значение и результаты битвы на Чудском озере все же заключались не только в этом. Главным итогом Ледового побоища 1242 г., как и блестящий разгром шведов на Неве двумя годами ранее, был, прежде всего, духовный подвиг Руси. Подвиг, коим православная Русь свидетельствовала всему миру и (что не менее важно!) доказала себе самой: даже в тяжелейший момент нашествия и полного разорения значительной части страны у ее народа есть способность к сопротивлению и борьбе за свою Веру и землю. Есть воля выстоять перед, казалось бы, неодолимым врагом. И значит, победить этот народ —невозможно.
Не случаен, подчеркивают историки, факт, когда известие о громких победах молодого русского князя над западными агрессорами пришло к Батыю в разгар европейского похода, грозный монгольский завоеватель счел необходимым сразу остановиться. Остановиться и повернуть свои кровавые тумены с берегов Адриатики —вспять, к Низовьям Волги. «Батый, очевидно, опасался иметь у себя в тылу столь выдающегося русского полководца»[343]. Многое скажет внимательному читателю и тот неприметный факт, что мирный договор 1243 г. между Новгородом и Немецким орденом, как сообщает летопись, был подписан уже «без князя»[344]. Да, в сей торжественный момент молодого князя-победителя в Новгороде не было. И причина его отсутствия крылась в том, что в это время Александр Ярославич должен был находиться во Владимире-на-Клязьме, замещать отца. Ибо сам Великий князь Владимирский Ярослав Всеволодович в ту пору уже был вызван на Волгу, в Сарай —главную ставку Батыя. Затем Ярослава Всеволодовича пошлют в далекий Каракорум и злодейски там отравят. Да, теперь князю Александру Невскому предстояло выдержать уже совсем иное испытание…