Ничего не добившись у Святополка-Мирского, 13 декабря 1904 года отец вернулся в Полтаву и потому не был непосредственным наблюдателем событий 9 января в Петербурге, в которых, по его словам, "как в фокусе, сосредотачивается значение самых глубоких сторон данной исторической минуты".
11 января 1905 года он получил телеграмму из конторы "Русского богатства", вызывавшую его в Петербург, и другую, от А. Н. Анненской: "Приезжайте немедленно, необходимо для журнала".
В дневнике записано:
"13 января. Через Москву я проехал без остановок...
В Петербурге арестованы: Анненский, Пешехонов, Писарев, Мякотин, Горький, Кедрин, Семевский, Кареев и еще немало народу. 8 января было собрание писателей и лиц интеллигентных профессий, которые послали 9 человек депутатов к Св[ятополк]-Мирскому, {139} чтобы убедить - принять депутатов рабочих и не проливать крови... Всю депутацию арестовали...
16 января. Над Петербургом властвует Трепов... Но сам "властитель" не показывается никуда и сидит в Зимнем дворце безвыходно, так как после 5 декабря над ним висит уже приговор "боевой дружины" или, вернее, комитета соц[иально]-револ[юционной] партии...
18 января. Петербург полон рассказами о 9 января. Манифестация, несомненно, носила мирный характер. Рабочие просили, чтобы студенты и радикальная интеллигенция к ним не приставали и не усложняли их мирной манифестации; на предупреждение, что в них будут стрелять, - они отвечали с полной уверенностью, что этого не может быть. С какой стати!
1 февраля. Сегодня в 10 часов вечера внезапно в свою квартиру явился Николай Федорович Анненский. Мы уже его в этот день не ждали, - так поздно других еще не отпускали. Здоров и радостно возбужден. Но в крепости у него был сердечный припадок... Ранее освобожден А. И. Писарев, которому любезно объявили, что он арестован лишь... в качестве свидетеля...
4 февраля. Вечером в комнату Анненских, где мы сидели за чаем, вошла прислуга Анненских, взволнованная, и принесла листок: в Москве, в 3 часа дня, взрывом бомбы убит великий князь Сергей Александрович. Это можно было предвидеть... после того, как в глазах всего общества он стал оплотом реакции; сам он ушел с поста генерал-губернатора, но зато в Петербурге появились его ставленники: Трепов и Булыгин. Первый уже проявил себя разными преимущественно глупостями реакционного характера, о втором еще ничего не знают, но ставят ему на счет, что он - "из Москвы"... Ночью я пошел на Невский в ожидании {140} новых сведений. Но их не было. Прохожие покупали те же листки с кратким известием..."
Отец никогда не был террористом. Несколько позднее в деле Филонова он свою позицию и точку зрения на борьбу и ее смысл установил особенно твердо и ясно. И теперь он высказывается также определенно. 21 марта 1905 года в дневнике записано:
"Арестована "боевая организация". Если полиция думает, что это большое торжество, то, вероятно, ошибается... Террор носится в воздухе, и это-то опасно. Опасно в обе стороны: каждый частный успех ободряет, вызывает подражание, и центр борьбы невольно переносится из сферы, широких, сознательных, общественных сил в. партизанскую борьбу немногих решительных людей... Страсть будится и в обществе и в народе, но сознание растет медленнее быстро развивающегося процесса...
...В числе арестованных названы: Леонтьева, Савенкова, Ивановская... Ивановская - фамилия Паши..." (ОРБЛ, ф. 135, разд. 1. папка № 46, ед. хр. 3.).
Арестована была Прасковья Семеновна Ивановская-Волошенко, сестра моей матери, принимавшая участие в боевой организации. В ожидании суда она сидела в доме предварительного заключения. Дело ее было снято революцией 1905 года.
МАНИФЕСТ И РЕСНРИПТ.
ВОЕННОЕ ПОРАЖЕНИЕ
Время, когда в Полтаве не было газет, миновало. В 1905 году здесь выходила, кроме официозного "Полтавского вестника", еще и "Полтавщина", {141} издававшаяся В. Я. Головней. Впоследствии, в октябрьские дни 1905 года, газета сыграла значительную роль. Напряженно следя за событиями в столицах, отец постоянно бывал в редакции. В дневнике 18 февраля 1905 года записано:
"Сегодня я шел под вечер в редакцию "Полтавщины" и встретил знакомого.
- Идите, идите, - сказал он взволнованно, - там манифест. Приглашают благомыслящих граждан соединяться в боевые дружины для борьбы с крамолой".
В манифесте "говорится о войне, "необходимой для упрочения в долготу веков мирного преуспеяния не только нашего, но и иных христианских народов". Потом о смуте "на радость врагам". "Ослепленные гордынею злоумышленные вожди мятежного движения дерзновенно посягают на... основные устои государства российского, полагая... разрушить существующий строй и вместо оного учредить новое управление страною, на началах, отечеству нашему несвойственных. Злодейское покушение на жизнь великого князя... безвременно погибшего лютою смертию среди священных памятников московского Кремля, - глубоко оскорбляет народное чувство..." "Внутренние нестроения последнего времени и шатания мысли, способствовавшие распространению крамолы и беспорядков, обязывают нас напомнить правительственным учреждениям и властям всех ведомств и степеней долг службы и веление присяги и призвать к углублению бдительности по охране закона, порядка и безопасности..."
Смешав, таким образом, в одно и убийц великого князя и все интеллигентное русское общество, желающее ограничить самодержавие, манифест призывает "всех благомыслящих людей всех состояний, каждого в своем звании и на своем месте,-соединиться в дружном содействии нам словом и делом (!!) во {142} святом и великом подвиге одоления упорного врага внешнего, в искоренении в земле нашей крамолы и в разумном противодействии смуте внутренней, памятуя, что лишь при спокойном и добром состоянии духа всего населения страны возможно достигнуть успешного осуществления предначертаний наших, направленных к обновлению духовной жизни народа, упрочению его благосостояния и усовершенствованию государственного] порядка..."
Все, кто выслушал этот манифест, призывающий неизвестно кого для борьбы неизвестно с кем,- чувствовали угнетение... Только М. В. Рклицкий, смеясь, спросил: "Ну, а указ о созыве собора?" Он хотел сказать, и я с ним совершенно согласен, что это - не система, а случайный мрачно-глупый выпад растерявшегося самодержавия...
В городе тишина и ожидание. Назавтра ждут беспорядков, говорят о еврейском погроме. По улицам уже теперь ходят и разъезжают патрули. В редакции "очевидцы" говорили о том, что к губернаторскому дому привезли... пулеметы...
Я почти не сомневаюсь, что никаких особенных беспорядков не будет...
19 февраля. Утром я с Наташей отправились на почту, откуда прошел на главные улицы Полтавы. Тихо, народу очень мало, евр[ейские] лавки закрыты (суббота), русские открыты, но покупателей почти нет. На перекрестках стоят насторожившиеся полицейские офицеры. Все спокойно.
Отпустив Наташу, я зашел в редакцию. Опять новость: пришла телеграмма с известием о рескрипте на имя мин[истра] внутренних] дел Булыгина: царь поручает ему передать благодарность его и царицы за приветствия "дворянских и земских собраний а также купеческих, городских и крестьянских обществ", {143} которые царю тем приятнее, что "высказанная в их обращениях готовность придти и содействовать успешному осуществлению возвещенных мною преобразований всецело отвечает душевному моему желанию совместной работой правительства и зрелых сил общественных достигнуть осуществления моих предначертаний, ко благу народа направленных. Преемственно продолжая царственное дело венценосных предков моих - собирание и устроение земли русской, я вознамерился с божией помощию привлекать отныне достойнейших, доверием народа облеченных и избранных населением людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений".
...Манифест возлагает надежду на административную опытность и спокойную уверенность характера министра внутренних дел и "признает за благо учредить под его председательством особое совещание для обсуждения путей осуществления сей моей воли..."
Таким образом, М. В. Рклицкий оказался прав: указ действительно ослабляет значение манифеста, и общество переходит от вчерашнего мрачного настроения в прямо противоположное. Указ кажется уже призывом к земскому собору, хотя составлен он так лукаво и неопределенно, что его можно истолковать и в качестве "призыва" для удобства администрации сведущих людей.
Рядом идут зловещие телеграммы с театра войны: японцы уже окружают Куропаткина и, сбив наши передовые позиции, подвигаются к Мукдену... Не оттого ли и "уступчивость"? Манифест и указ подписаны одним числом, вчерашним (18 февр[аля]).
26 февраля. "Русские ведом[ости]" (от 25) сообщают, что в Орловской губ[ернии] уже началось крестьянское движение. По ночам нападают на помещичьи усадьбы и громят их... {144} Газеты дают сведения, будто "манифест" сочинил Победоносцев, а "рескрипт" о призыве выборн[ых] людей - Ермолов и Коковцев. Когда они узнали про "манифест", то пришли в ужас и поскакали к царю. Здесь им удалось добиться "рескрипта".
Таково - самодержавие: изувер, выживший из ума, заставляет царя подписать манифест, который является "неожиданностью для министров". Министры подносят либеральную неожиданность изуверу. Общество схватилось за рескрипт, а манифест остался плохою шуткой...
28 февраля. Известия с театра войны рисуют настоящую картину поражения..." (ОРБЛ, ф. 135, разд. 1, папка № 46, ед. хр. 3.).
После недолгого пребывания в Полтаве отец опять должен был уехать в Петербург по делам журнала. В его дневнике записаны разговоры по дороге, в вагоне, характеризующие настроение в военных кругах.
Запись в дневнике 17 мая 1905 года:
"На улицах расхватывает известие о Цусимском поражении эскадры Рожественского. Этого ждали пессимисты, но такого страшного и полного поражения не ждал никто...
Теперь Япония будет диктовать условия мира... Впечатление огромное и сильное".
ПУТЕШЕСТВИЕ НА СВЕТЛОЯР
Летом 1905 года отец решил предпринять пешеходное путешествие на Светлояр, куда он и в прежние годы ходил наблюдать кипение народных споров по вопросам веры. Ему было интересно посмотреть, как современные события отражаются в среде, которая {145} составляла основной пласт населения и которую он наблюдал внимательно в течение ряда лет. Он хотел видеть, как врывается туда современность, что говорят и думают о войне.
На этот раз он взял и нас с сестрой. Мы заехали в Дубровку к Малышевым. Сергей Андреевич Малышев, спутник отца в последнем его путешествии, теперь присоединиться не мог, так как был связан подпиской о невыезде. Из Дубровки, захватив с собой сына Малышевых, Андрея, мы отправились по железной дороге до Самары, где сели на пароход. В дневнике отца записано:
"...Мы приехали уже вечером с вокзала на пристань "Кавказа и Меркурия" и решили переночевать здесь... Река уже заснула... Только под другим берегом в светлом сумраке передвигался буксир с двумя баржами... На меня пахнуло Волгой и прошлым..."
В письме к жене 20 июня 1905 года, на пароходе, он писал:
"Волга на меня произвела сильное впечатление. Невольно оглядываюсь назад и вижу, что с ней связаны лучшие моменты жизни. Первый раз я увидел ее в 1879 году, в Ярославле, в начале ссылки... Потом Нижний, наши с тобой прогулки, потом туманный вечер в Костроме, когда ты осталась после нашего разговора в каюте, а я долго ходил по палубе "Охотника"... Потом наша свадьба, мой литературный успех, дети... Целый период жизни вставлен, как в рамку, в волжские впечатления... И теперь я на Волге, точно на родине..."
Мы с сестрой в первый раз в своей сознательной жизни ехали по Волге, и так как третий класс был внизу, мы попросили у отца разрешения ехать во втором. Сам он ехал в третьем. Расположившись там на своем месте, он по временам поднимался к нам на палубу и рассказывал о своих встречах и впечатлениях. {146} В путевой книжке записано:
"20-го июня утром часов в 71/2 я проснулся от утреннего холода, для защиты от которого у меня только клеенчатый плащ, который холодит еще больше. Кто-то довольно грубым голосом, но с оттенком сентиментальности поет...
Невдалеке кучка татар приготовляет воду для утреннего намаза. Еврей-караим стоит в углу, повернувшись к стенке, с рукой, перевязанной "тфилимом". Стоит, точно изваяние, неподвижно, с мрачной серьезностью; очевидно, молится про себя.
- А я как испужалася,-говорит нараспев, наклоняясь ко мне, толстая красивая молодая женщина - жена служащего на нефтяных промыслах, нижегородка родом, из Семеновского уезда.- Проснулася: гляжу, стоит... Что такое, думаю... Страшный какой
- Молится,- говорю я.
- То-то молится, я уж вижу... А еврей. Это "а еврей" она произносит с странным выражением. В глазах у нее насмешка. И еврей тоже молится: дескать, что толку?
Вчера она рассказывала о бакинских беспорядках. В Баку произошел армянский погром. Она явно одобряет татар. У них закон строгий. Армян они били по приказу нашего царя. Они, татары, послушные.
У нее нет двух передних зубов и это придает ее лицу что-то детское. Так странно слышать, как она, с этим детским выражением на круглом и добродушном лице, говорит изуверские вещи. - Аны ведь, армяна... что вы думаете,-вредные. Как их и не бить... За дело били... Аны против нашего царя шли. Свово хотели поставить.