А между тем всадник из Бактрии, опередивший всадника из Лидии, приближался к царскому шатру. Забыв о своем огорчении, зрители вновь заорали во всю мощь своих глоток, как кричат при затмении солнца или луны, а разгоряченный скачкой счастливый наездник, соскочив с коня, уже спешил к царю за наградой...
Владыка персов и мидян ничем не выдал своего недовольства и щедро наградил победителя.
В соревновании колесниц первой пришла к финишу, как и следовало ожидать, египетская квадрига. Умелые мастера с берегов Пиравы сделали такую легкую, изящную, и в то же время прочную колесницу, что ее без особого труда в случае необходимости мог поднять и нести на плечах один из не поднимающий глаз.
В стрельбе из лука судьи признали победителем молодого перса. Юноша, по всей видимости, совсем недавно достиг возраста, который позволял ему жениться [т.е. возраста 16 лет]. С его широких плеч свешивалась до самой земли барсовая шкура. Юноша с первого же выстрела сбил стрелой митру, прикрепленную к концу вертикально стоявшего шеста. Не было ему равных и в стрельбе по куклам, установленным на расстоянии в двести локтей. Зрители радостно приветствовали каждый его удачный выстрел и разочарованно вздыхали, когда камышовые стрелы летели мимо цели.
Однако выступление этого стрелка было последним поводом для выражения радости собравшимися зрителями. В следующем состязании, борьбе, победил иониец из Милета. Уже при жизни о нем слагали легенды, слава о нем гремела по всей Азии и за омывающими ее морями, и вступающие с ним в единоборство заранее примирялись со своим поражением. И царедворцы Камбиза не сомневались в его победе, поэтому Гобрий распорядился приготовить лавровый венок, чтобы наградить будущего победителя по обычаям его родины и родины его предков.
И тогда...
Но лучше Губару не вспоминать об этом!
Кулачный бой, вобравший в себя все, на что способен человек! Выносливость и упругость мышц, быстроту и точность мышления и реакции, глазомер, умение обуздывать свои эмоции, способность ориентироваться в быстроменяющихся ситуациях, бесстрашие и благородное великодушие к поверженному противнику. Кулачкый бой, тренирующий не только тело, но и дух! Сколько парфироносных владык, не говоря уже о простых смертных, посвящали ему часть своего досуга и с гордостью носили на челе шрамы не от меча или копья, а от кулака соперника, шрамы бестрепетного мужества и отваги.
Было время, когда Губар пытался устыдить своего брата, убедить его, что увлечение кулачным боем постыдно и недостойно священнослужителя. Оправдываясь, Гаумата называл ему имена египетских фараонов, царей Урарту, Ассирии и Вавилона, тиранов греческих городов и колоний, которые любому времяпровождению предпочитали горячий поединок с достойным противником. Многие из них, поверившие в свой исключительный дар вести кулачный бой и возомнившие себя непобедимыми, отправились в страну молчания, пропустив резкий, сильный и точный удар в висок, нанесенный соперником, разгоряченным поединком.
Доводы брата отскакивали от Губара, как отскакивают от боевого бронзового щита глиняные шары, запущенные пращой. И в конце концов он был вынужден отступиться от Гауматы. К тому же и вступивший на отцовский перстол Камбиз, никогда не принимавший участия в подобных состязаниях, был большим почитателем кулачного боя, любил наблюдать за искусными атлетами и всегда щедро награждал победителей.
...Поединки проходили на лишенной травяного покрова, заранее выровненных площадках. Первые пары составлялись по воле слепого жребия. По мере того, как число бойцов уменьшалось, освободившиеся площадки тотчас же занимались наседавшей толтой: при этом впереди на самых лучших местах, оказывалась шустрая вездесущая детвора. Глаза подростков горели неподдельным восторгом, - к концу состязаний они были не способны не только кричать, но даже внятно говорить, и спешили выпить теплого козьего молока, чтобы вернуть голос.
В последнем, решающем поединке, который должен был выявить победителя, встретились мидиец Гаумата и перс Зопир. Могучий перс к этому времени бросил на землю бойцов из Кархемыша и Вавилона, третий атлет, сириец из многолюдного Сидона, благоразумно отказался вступать с ним в бой. В свою очередь Гаумата победил поочередно жителя далекой Каппадокии, атлета из Сард и могучего бойца из островного Тира, чьи волосатые руки, словно надутые воздухом, свисали ниже колен. После боя с ним, продолжавшегося более получаса, у Гауматы оказались рассеченными нижняя губа и правое ухо. Пока мидиец бился в последнем поединке, вкладывая в бой весь свой опыт и умение, Зопир важно восседал рядом с Камбизом, ловя на себе восхищенные взоры многочисленных зрителей. Чтобы сохранить тепло и не дать остыть своим мышцам, перс набросил на себя несколько чистых шерстяных хитонов, так что только голова атлета оказалась непокрытой.
Окончив поединок с бойцом из Тира, Гаумата подошел к своему не поднимающему глаз, который вытер его блестевшее от пота обнаженное тело куском мягкой материи, смазал раны каким-то ароматным снадобьем, от действия которого кровь мгновенно остановилась. И хоть грудь Гауматы еще тяжело вздымалась, красные пятна на разгоряченном теле, следы тяжелых ударов, не успели разойтись, и даже песочные часы, выставленные распорядителем соревнований на всеобщее обозрение и отсчитывавшие время, положенное атлету для отдыха после проведенного поединка, еще не опорожнились, владыка персов и мидян велел бойцам вступить в новый бой, тот который выявит победителя. Милостиво и даже чуть-чуть лукаво он подмигнул Зопиру и что-то шепнул ему при этом, отчего мясистые губы перса расплылись в довольной улыбке. Только отойдя от владыки на несколько шагов, позволил себе Зопир обернуться к нему спиной и сбросить разноцветные хитоны, обнажив свое сильное, мускулистое, прекрасно вылепленное тело, которому позавидовали бы боги греков. Губар, наблюдавший во время поединков только за своим братом и его противниками, и на остальных бойцов не обращавший ни малейшего внимания, впервые рассмотрел могучего перса. Он недовольно вздрогнул, страшась за своего брата, неуверенный в благоприятном для него исходе поединка - Зопир был на голову выше Гауматы и гораздо шире в плечах. О силе его удара и тяжести огромного кулака имели представления все, кто видел, как выносили за задние ряды зрителей потерявшего сознание атлета из Вавилона, у которого закатились глаза и кровь шла горлом после одного-единственного удара могучего перса в грудь зазевавшегося и не успевшего отскочить противника.
Никто не сомневался в победе любимца Камбиза, и меньше всех сам Зопир. То ли он рассчитывал на усталость Гауматы, то ли успел изучить как следует его манеру вести поединок за то время, которое мидиец бился, изнемогая, с опытным бойцом из Тира, а сам перс восседал, важный, рядом с владыкой - как бы там ни было, но самоуверенный перс сразу же пошел в решительную атаку, которая, казалось, через несколько быстротечных минут сокрушит мага. Прижав подбородок к волосатой груди и выставив вперед шишковатый лоб, держа перед собой кулаки-кувалды и опустив локти так, чтобы они прикрывали живот, готовый нанести мощный удар в любую секунду, Зопир напоминал собою дикого ощетинившегося кабана, который, опустив к земле голову и выставив вперед страшные клыки, несется на посмевшего нарушить его покой.
Обнаженное тело мидийца было также внушительно своей силой и пропорциональностью, и все же рядом с могучим персом Гаумата выглядел хрупким, еще не оформившимся юношей. Губару пришла на ум легенда о Давиде и Голиафе, слышанная им в молодости на открытом всем ветрам песчаном берегу моря каспиев, от одного из жрецов племени израилитов, которое поселил в эти края после опустошительного карательного похода в Ханаан грозный ассирийский воитель Саргон Второй. Но если в том неравном поединке, как говорит старинная легенда, победил Давид-Гаумата, то сегодня все шансы, несомненно, на стороне Голиафа-Зопира...
Зрители были довольны началом боя, казалось, он кончится через несколько минут, когда не выдержавший стремительного натиска их соотечественника ошеломленный мидиец пропустит тяжелый удар Зопира и в тот же миг окажется на земле. Обычно в подобных поединках атлеты кружили друг около друга, выискивая подходящий момент для молниеносного и точного, сокрушающего удара, и это напоминающее танец кружение могло продолжаться часами. И никто, даже царь, не смел торопить бойцов или же принудить их к более решительным действиям. Ведь за поединком наблюдают сейчас сами боги, падкие до всевозможных зрелищ и увеселений, и поэтому все должно быть справедливо, честно и не вызывать ни малейших сомнений в том, что победа одержана только благодаря силе или смекалке атлета.
Зопир уже несколько раз бросался вперед, подбадриваемый громкими и страстными криками смертных, - небожители более спокойно выражают свои чувства, когда любуются красотой человеческого тела и поражаются его возможностям. Одна бесплодная атака сменяла собой другую, кулаки Зопира рубили воздух, не касаясь, однако, мидийца. Уже и перс стал тяжело дышать, и сильное тело его блестело, словно смазанное оливковым маслом. Во время очередной бурной атаки, когда зрителям показалось, что наконец-то перс настиг своего противника, Гаумата сделал резкий выпад вправо, выполнив при этом полоборота, и Зопир, не ожидавший встретить пустоту, пронесся мимо, теряя равновесие и все больше склоняясь вперед, напомнив Губару на какое-то мгновение согбенного жнеца, склонившегося с острым серпом в руках над жнивьем. Затем, споткнувшись о какую-то неровность, перс все-таки не удержался на ногах и упал вперед, распластавшись у возвышения, на котором восседал владыка персов и мидян, изодрав в кровь колени и широкие ладони. Взглянув на Камбиза, Губар заметил, как тот побледнел от еле сдерживаемого гнева и закусил губу.
Тяжело поднялся Зопир, не сводя своих налитых кровью глаз с пританцовывающего Гауматы. Мидиец поджидал его в центре площадки, жадно хватая воздух черным от грязи ртом. Теперь притихли все, даже персы. Вся толпа, как единое многоликое существо, затаила дыхание и перестала шевелиться. В таком напряженном поединке один точный удар решает все. Это понимали и Зопир, и Гаумата. И как раз этот молниеносный удар боялись пропустить затаившие дыхание зрители, Камбиз и его оросанги.
Тучный перс потерял к этому времени больше жизненных сил, к тому же он сбил свое дыхание во время смутившего многочисленных зрителей падения. Стараясь восстановить дыхание, атлет стоял на одном месте, только поворачиваясь в сторону беспрерывно кружившего вокруг него Гауматы. Так изголодавшийся волк кружит, бросаясь из стороны в сторону, вокруг отбившейся от стада коровы, ловя тот единственный миг, когда можно будет вцепиться в свою жертву и избежать при этом ее острых рогов.
С каждой минутой восстанавливал перс свои недюжинные силы, дыхание его опять стало ровным и глубоким. Быстрыми семенящими шажками приблизился он к мидийцу, его правый кулак, казалось, пронзит грудь соперника, если тот не успеет отскочить назад или в сторону. Но Гаумата остался на прежнем месте. Он всего лишь слегка присел, наклонив при этом голову, подставляя свой широкий лоб под огромный кулак Зопира. Раздался характерный хруст ломаемых пальцев и рвущихся сухожилий. Рука перса безвольно повисла вдоль тела, гримаса боли исказила его лицо. И в тот миг, когда мидиец сделал шаг вперед и чуть в сторону, направляя кулак левой руки в неприкрытую челюсть перса, над притихшей в ожидании развязки толпой раздался громкий и повелительный голос Камбиза: "Остановись, Гаумата!"
Но владыка запоздал, рука мидийца достигла цели, и потерявший сознание Зопир рухнул к его черным от пыли ногам...
- Подойди ко мне! - царь не заметил в волнении, как привстал со своего мягкого сиденья. Тотчас же, словно подброшенные пружиной, вскочили на ноги те из великих, кто заслужил честь сидеть рядом с Камбизом.
Подбежавший к Гаумате не поднимающий глаз подал ему шерстяной хитон, и мидиец напялил его со всею поспешностью на обнаженное тело, и только тогда приблизился к Камбизу.
- Гаумата, ты победил в честном и равном бою, я восхищен твоим искусством и награжу тебя так, как достойно тебя и твоего господина! Камбиз уже успел взять себя в руки, хоть и был по-прежнему бледен. Царь не скрывал, что его огорчило неожиданное поражение Зопира, его любимца. - Но скажи мне, маг, почему ты ослушался меня и не пощадил соперника? Ведь я крикнул во всю силу моего голоса, чтобы ты остановился и не наносил удара, в котором уже не было необходимости!
- Владыка! - Гаумата еще тяжело дышал. Пот струйками бежал по его грязному разгоряченному лицу. - Чтобы не было никаких сомнений в моей победе, я должен был бросить своего соперника на землю. Этого и хотел я добиться, нанося удар, единственный за все время нашего поединка. Но клянусь тебе, владыка, я не слышал твоего голоса! Даже шума толпы не слышит боец во время боя, мог ли я услышать голос одного человека?!
- Если ты не слышишь голос своего владыки, то зачем тебе надобны уши, Гаумата? - Прищурившись, Камбиз пристально смотрел в глаза мидийца. Именно они виновны в том, что ты, вольно или невольно, ослушался своего господина, и я велю отрезать их и бросить на съедение бродячим псам, чтобы они не подводили тебя больше! Взять провинившегося и исполнить мою волю!
Гаумата дернулся, но цепкие руки царских телохранителей удержали его. "Будь справедлив, владыка!" - крикнул он, попытавшись вырваться. Но Камбиз не ответил; молча покинул он возвышение и удалился в шатер.
Тут же, перед белоснежным царским шатром, когда многие зрители, не пожелавшие лицезреть злодеяние, творимое над победителем, стали расходиться, царские палачи отрубили уши сникшему от сознания собственного бессилия Гаумате...
В начале ночи, когда холодные южные звезды рассыпанной горстью драгоценных камней засверкали на черном бархате небосклона, позволил Губар своим утомленным спутникам искать место для привала - опасался вельможа, что в непроглядной темноте он может легко сбиться с дороги. А утром, с первыми лучами рассвета, наскоро умывшись и позавтракав, они вновь тронулись в путь, и поэтому лишь к середине следующего дня достигли жилища Гауматы. Увидев издали приземистое строение храма огня, неподалеку от которого находился дом Гауматы и дома других магов, вельможа почувствовал, как учащенно забилось его сердце - это были его родные места, эти тополя и кипарисы вместе с ним поднимались к солнцу, здесь, на берегах этой речушки прошли его беззаботное детство и пытливая юность...
Гаумата, как обычно наблюдавший всю ночь движение планет среди неподвижных созвездий, в этот час спал в одном из покоев своего жилища, и Губару ничего не оставалось, как дожидаться его пробуждения. Вельможа сам показал телохранителям помещение, где они могли отдохнуть после дороги, дал распоряжение слугам и рабам Гауматы, чтобы они приготовили поесть ему и его спутникам, и только после этого позволил себе спуститься в прохладу подвала, где прямо на земляном полу стояли высокие, в человеческий рост, сосуды с терпким кисловатым вином. Торопясь к брату, Губар заранее предвкушал наслаждение, с каким он опустошит рог этого освежающего после утомительной дороги напитка.
Вельможа относил себя к тому типу людей, которых еще Спитама Заратуштра называл добронравными, уподобляя их золотому кубку, который становился тем чище, более сверкающим и радующим глаз, чем больше его обжигают в священном огне. Так же действует и вино на добронравного человека: выпитое в умеренном количестве, оно действует облагораживающе зажигает в смертном огонь жизни, разгоняет кровь, улучшает память и обостряет ум. Поэтому Губар всегда пил этот благославенный дар небожителей, когда чувствовал себя утомленным, или же перед долгим и важным для себя разговором.
Торопясь к брату, царедворец не готовил заранее ни речей, ни вступительных фраз, ни всевозможных доводов, чтобы повлиять с их помощью на умонастроение Гауматы, зная, что они бесполезны в беседе с ним. Никакие уговоры, никакие разумные доводы и мотивы не окажут ни малейшего влияния на Гаумату; брат решится на любой поступок, согласится на все, что угодно, только тогда, когда сам приникнется необходимостью и важностью предстоящего действия. Губар ценил это качество в своем младшем брате и уважал его за это. Способный понимать собеседника с полуслова, Гаумата не нуждался в долгих и нудных, утомительных для обоих, пояснениях. Но если собеседник пытался утаить что-либо, Гаумата умело притворялся непонятливым, и обычно выпытывал из него все, что тот пытался скрыть.
Вельможа успел наполнить во второй раз пожелтевший от вина рог, когда в подвал спустился Гаумата. С искренней радостью обнял и расцеловал его в губы [именно так приветствовали друг друга при встрече знатные персы] Губар. Затем отстранил чуть-чуть от себя, чтобы лучше разглядеть - митра на голове Гауматы скрывала увечье, нанесенное ему по приказу Камбиза, и смотритель царского дворца смог еще раз убедиться, как поразительно, неправдоподобно похож его младший брат на царевича, ушедшего в страну, откуда нет возврата.
- Гаумата, Бардия убит по приказу Камбиза, - произнес Губар сразу же после того, как братья обменялись приветствиями. - Один из царедворцев, чье имя Прексасп, оборвал нить жизни царевича, выполняя злую волю нашего повелителя.
- Мне искренне жаль царевича... - отозвался Гаумата. Он поднес правую руку к голове, словно хотел дотронуться указательным пальцем к мочке своего уха. - Как я слышал, он был добр сердцем. Чем на этот раз вызван гнев владыки?
- Бардия готовил мятеж. Но не это важно, брат мой. Никто из персов не догадыввается о его смерти. Ни здесь, в Персиде, ни там, на берегах Пиравы. О ней знает только Прексасп исполнивший волю Камбиза, знаю я, а теперь знаешь ты...
- Каким же образом ты узнал об убийстве? - Гаумата слегка нахмурил свой широкий лоб. Задавая вопрос брату, маг сделал ударение на слове "ты". - Перехватил донесение Прексаспа, посланное Камбизу, или же присутствовал при убийстве?
- Этого донесения у меня нет, да и вряд ли Прексасп писал письмо. Но при мне письмо, написанное каким-то халдеем по имени Пирхум. Оно должно было предупредить Бардию, но немного запоздало. Заполучив письмо в свои руки, я торопился с ним в Сикайтавати, где охотился царевич, но не нашел его среди живых. Артембар, начальник крепости, решил, и я сам навел его на эту мысль, будто Бардия отправился в Мемфис: оправдываться перед Камбизом...
Гаумата ленивым движением нагнулся, взял с почерневшей от времени и сырости лавки рог, наполнил его вином из сосуда.
- Я надеюсь, что не только ради того, чтобы известить меня о смерти Бардии, торопился ты ко мне, брат мой?
Почувствовав в голосе брата сухость и нежелание продолжать разговор на эту тему, Губар нахмурился.
- Да, Гаумата, не только ради этого я торопился к тебе - пусть вымрет род Кира, а заодно с ним и род Ахеменидов, мне нет до этого дела! О смерти царевича ты узнал бы сам рано или поздно, и я спешил к тебе не потому, что был не в силах хранить эту тайну. Я спешил к тебе, чтобы сказать громогласно: "Гаумата! Отомсти Камбизу за обиду, которую он нанес тебе, а значит и всему нашему дому! Займи высокий трон Персиды!"
Прежде чем ответить брату, Гаумата опорожнил рог.
- Я не могу мстить Камбизу, так же как и любому смертному, брат мой. Или ты забыл, что я маг, и обычаи нашего племени не позволяют мне осквернить себя убийством человека. Необузданный Камбиз сам, рано или поздно свернет себе шею. И еще, брат мой, я не честолюбив. За четыре года, проведенные мной в этой тиши, я многое успел понять и переоценить. Но никогда, даже во сне, я не думал и не мечтал о троне Персиды!
Неожиданно для себя Губар вспылил.
- Ты не честолюбив, ты никогда не мечтал о троне Персиды, допустим, это не так уж плохо. Но задумывался ли ты когда-нибудь о судьбе Мидии?! Я имею в виду судьбу ее племен, судьбу тех, кто прославил себя бесстрашием и ратной доблестью во всей Азии и изгнал из ее пределов наводивших на всех панический ужас полчища скифов!
- По вине великих Мидии слава ее канула в прошлое, и вряд ли в ближайшее время ее удастся воскресить, мой Губар. Не тешь себя несбыточными иллюзиями! - проронил Гаумата.
- Согласен с тобою, поскольку все рассуждают так же, как ты сейчас! Оглянись вокруг и ты увидишь, как мельчают наши вельможи, сыновья и внуки тех, от одного взгляда которых трепетали повелители соседних народов! О, они по-прежнему горды! О, они по-прежнему недосягаемы! О, они по-прежнему неприступны и высокомерны, но только в общении между собою, при встречах друг с другом. Их можно уподобить бесстрашному тигру, который рычит и скалит клыки при встрече с другим тигром, но беспомощно поджимает хвост и спешит взобраться на дерево при виде стаи голодных диких собак, сильных своей сплоченностью. Разве не так, разве я утверждаю то, что противоречит истине?
- Я не спорю с тобой, брат мой...