- Сказал ли вам царевич хоть что-нибудь, когда вы видели его в последний раз? - обратился к ним вельможа, когда оба воина предстали перед ним и Артембаром.
Нет, великий, - ответил один из них, молодой, но уже с проседью в густой бородке. - Царевич прикрыл за собой дверь и молча прошел мимо нас.
- Не прохол ли кто-нибудь в его покои? Быть может, вы слышали шум борьбы, разговор, в общем, все, что могло показаться вам подозрительным? Губар был заранее уверен в отрицательном ответе.
- Нет, великий, ничего подозрительного мы не слышали, - отвечал все тот же воин, второй согласно кивал головой. - И за то время, которое мы провели на страже у дверей царевича, никто не появлялся в коридоре. Правда, великий, перед тем, как царевичу выйти из комнаты, я, да и мой напарник, слышали в ней легкие шаги, но это не показалось нам странным и не встревожило нас - царевич часто читает по ночам.
"Читал", - хотел поправить стражника Губар, но вслух произнес:
- Когда царевич вышел из опочивальни, держал ли он что-нибудь в руках?
- Да, великий, под мышкой у него был небольшой сверток.
- Хорошо. Вы мне больше не нужны... - воины развернулись и пошли в сторону ворот. Когда они скрылись, Артембар с надеждой посмотрел на Губара.
- И к какому выводу ты пришел, хитроумный Губар? - спросил он.
- Ты уже был в опочивальне царевича? - вопросом на вопрос ответил тот.
- Нет... Неужели ты думаешь, Губар, что Бардия в своей комнате? В таком случае он давно бы вышел, ведь он не ел уже больше суток!
- И все-таки следует осмотреть опочивальню. Нам следовало сделать это еще вчера.
...Первое, что бросилось в глаза Губару, когда они вошли в покои царевича, был пергаментный свиток, лежавший на низком столике из полированного черного дерева, стоявшем у изголовья неприбранного ложа. Бесшумно шагая по мягкому ворсу ковра, Губар подошел к столику и взял в руки свиток - тот был опечатан цилиндрической печаткой самого Камбиза. "Чтобы Бардия да не прочел письмо от брата? - засомневался вельможа. Значит, оно не попало в его руки, а не попав в его руки, каким образом оно оказалось здесь, в опочивальне царевича? Неужто Прексаспу удалось подкупить кого-то из гарнизона Сикайтавати? Как бы там ни было, но допущен непростительный промах: подброшенно нераспечатанное письмо!" Осторожно, чтобы не слышал Артембар, смотритель дворца ломал печать. Слуга Камбиза, он счел себя обязанным исправить ошибку Прексаспа.
- Появлялся ли кто-нибудь от Камбиза в последние дни?
- Нет, Губар, после того, как владыка отправился походом к берегам Пиравы, никто не приходил в нашу крепость от его имени... - ветеран Астиага стоял у входа в опочивальню, беспомощно опустив свои жилистые руки, покусывая в нетерпении губы.
- Как же так, бесстрашный Артембар, здесь, на этом столике, я нашел письмо от нашего владыки, предназначенное царевичу. Ведь не ветер занес сюда это письмо через раскрытое окно!
Артембар заглянул через плечо Губара.
- Не время сейчас гадать, каким образом письмо попало в покои царевича! Прочти его скорее, и, быть может, благодаря ему, мы наконец-то узнаем, куда и зачем отправился Бардия!
Губара не надо было уговаривать.
- Но имей в виду, Артембар, то, что мы прочтем сейчас письмо нашего владыки, предназначенное царевичу, должно остаться нашей, только нашей тайной. Надеюсь, ты понимаешь, какие неприятности грозят нам в случае, если ты когда-либо проболтаешься об этом и слух о нашем самовольстве дойдет до ушей царя?
- За меня можешь быть спокоен. Так не томи же душу, читай!
- Я готов. Слушай внимательно, - прежде чем приняться за чтение царского письма, вельможа слегка приосанился. - "Брату моему, сыну великого Кира, от владыки персов и мидян, Камбиза. Слышал я, брат мой, что ты, нарушив запрет отца, строишь против меня козни, собираешь вокруг себя злоумышленников, чтобы, восстав, отнять у меня власть, данную мне Ахурамаздой. Не верю я этому, но тревога поселилась в моем любящем сердце, - поспеши развеять ее. Не могу я питать зло против сына Кира, - так торопись ко мне, чтобы я мог заключить в объятия и простить моего неразумного брата"... Это не может быть правдой, храбрый Артембар! Неужели наш царевич готовил мятеж? - даже ко всему привычный и ко всему готовый Губар был потрясен.
- Никогда Бардия не носил подобных мыслей в своем сердце, Губар, я могу ручаться за это собственной головой! - начальник крепости был удивлен не менее смотрителя царского дворца. - Чей-то поганый язык безжалостно оклеветал царевича перед нашим владыкой! Неудивительно, что встревоженный царевич поспешил к Камбизу, - он торопился развеять черные мысли владыки. Спустимся во двор, мне надо успокоить воинов, а то они совсем сбились с ног.
- Подожди, потрудись выслушать меня. Ведь не мог же царевич отправиться в дальний путь один, без телохранителей?! К тому же, как ты сказал мне вчера, он спустился со стены по веревке. Значит, он решил идти пешком? Это смешно, будь благоразумным!
Рано или поздно, но подобные сомнения могли возникнуть и в голове Артембара, поэтому царедворец хотел подсказать ему разумное объяснение "неразумного" поведения Бардии, на случай, если ветеран Астиага сам не сможет найти его. "Раз Камбиз желает, чтобы смерть царевича осталась до поры до времени тайной для персов, значит, о ней пока никто не должен догадываться!" - думал смотритель царского дворца.
- Внизу, в ущелье, пасется наш табун, и Бардия в любое время дня и ночи может взять там любого скакуна. Кто посмеет отказать ему? Наверное, так оно и было на самом деле, не стоит даже проверять. Я уверен, что Бардия, расстроенный этим ужасным письмом нашего владыки, поспешил тотчас же отправиться к нему, забыв о существовании остальных обитателей Сикайтавати. Насчет телохранителей... Царевич сюда прибыл всего лишь с двумя копьеносцами. А как только наш царевич достигнет столицы, то, конечно же, захватит с собою хорошо вооруженный отряд всадников...
Губару хотелось как можно больше побыть в опочивальне, что-то неосознанное, тревожное удерживало здесь вельможу. И когда он увидел маленькое красное пятнышко на белом рисунке ковра, его внимание сразу же отключилось, и он больше не слышал начальника крепости. "Все-таки, как я и подозревал, нить жизни Бардии оборвана именно здесь, в этой попчивальне, подумал он. - Но как убийцам удалось вынести труп? Прексасп не мог довериться воинам, стоявшим в ту ночь на страже, да и как он мог узнать заранее, кто именно будет охранять царевича?! Значит..." Губар подошел к оконному проему и выглянул наружу - внизу был мощенный камнем двор крепости. "Неужели Прексасп оставил тело Бардии здесь, в опочивальне, надеясь, что сюда никто не посмеет войти?! Но ведь он оставил письмо Камбиза на видном месте, рассчитывал как раз на то, что кто-то его обнаружит! Как же мог Прексасп, если он не заручился помощью демонов, проникнуть сюда, убить царевича, вынести тело так, что икто его не заметил?! Конечно же, как я не догадался об этом раньше! К спальному покою подходит потайной ход, и Прексасп знал о нем! Вот и вся разгадка! А письмо понадобилось ему для того, чтобы убедить обитателей Сикайтавати в том, что царевич цел и невредим и торопится сейчас в Мемфис к Камбизу!"
- О чем ты задумался, Губар? - услышал он словно издалека голос Артембара. Тот опять стоял в дверном проеме и ждал его с нетерпением. Нам больше не следует здесь оставаться...
- Если ты торопишься, Артембар, то иди, успокой воинов, да и сам отдохни, ведь ты не сомкнул глаз за всю ночь. А я, с твоего позволения, побуду здесь немного. Быть может, мне удастся найти еще что-нибудь, например, письмо самого царевича, в котором он предупреждает тебя о своем поспешном отъезде.
- Проще было разбудить меня и предупредить, что он решил покинуть Сикайтавати, - проворчал уже совсем успокоенный Артембар, недовольный, однако, желанием Губара задержаться в спальном покое. Но ветеран чувствовал себя обязанным царедворцу, и поэтому не мог ему отказать. Только не задерживайся слишком долго.
Оставшись один, вельможа без труда обнаружил потайной ход. Откинув тяжелый настенный ковер, он увидел отверстие лаза, замурованное двумя объемными прямоугольными блоками из розово-коричневого туфа. Эти блоки, с виду массивные, но на самом деле легкие настолько, что их без труда поднял бы один человек, заметно отличались своей окраской от остальной стены. Убедившись, что потайной ход существует и его догадка верна, вельможа поторопился покинуть опочивальню. Душа царевича где-то здесь: еще сегодня и завтра она будет рядом с телом Бардии, ведь только на четвертый день может она отправиться на небо, где присоединится к остальным душам, тем, что движут планеты по их извечному пути среди мерцающих звезд. И не стоит смертному нарушать ее покой, ведь душа способна слышать и понимать все, о чем говорят поблизости!
В этот день Сикайтавати напоминал собою сонное царство - спали все, в том числе и воины, сопровождающие Губара. Ничем не нарушаемая тишина царила в крепости, и вельможа проводил томительные часы в отведенному ему покое в ожидании, когда его телохранители выспятся и он сможет отправиться в обратный путь. Непривычное бездействие томило его, он вновь и вновь возвращался мысленно к последним событиям, благодаря которым удалось ему проникнуть в тайну царя.
"Значит Бардия готовил мятеж... Но кто они, эти великие, в ком даже царевичу удалось распознать своих единомышленников и затем привлечь на свою сторону? Кто они, эти великие, не испугавшиеся гнева Камбиза?! Я знаю не одного и не двух оросангов царя, кто желал бы видеть на высоком троне Персиды добросердечного Бардию. Но разве кто-нибудь из них, даже самый смелый и отчаянный, решится высказать вслух свое тайное желание? Они не сделают этого даже опьяненные вином, опьяненные золотистой хаомой! Уж не говоря о том, чтобы поддержать царевича в его честолюбивых замыслах. Так кто же они, эти великие, кто притаился до поры до времени под личиной рабской покорности, притаился так, что даже я не смог разглядеть в них врагов Камбиза, я, знающий о них благодаря доносам соглядатаев решительно все! Но они существуют, они уже действуют, раз слух о преступном заговоре достиг ушей владыки персов и мидян!..
И все-таки, несмотря на решительность наших оросангов и великих, я уверен, что планы Бардии были построены не на песке, они не были прихотью слабоумного. Решись он выступить против Камбиза, успевшего противопоставить себе многих и многих, и вся Персия, а за нею и Мидия поддержала бы царевича. И он решился, к моему большому удивлению. Этот царевич был не так прост, каким казался многим, и мне в том числе...
Да и персида не так прочна, как я думал об этом раньше. А сейчас, когда один сын Кира мертв, а другой в любую минуту может отправиться ему вслед там, на песчанных берегах многоводной Пиравы, трон Персиды окажется незанятым. И тогда... И тогда держава Ахеменидов развалится, как брошенная на землю вязанка дров. Если огни восстаний вспыхнут одновременно во всех сатрапиях, персы окажутся бессильны их потушить...
Зародившись в Сикайтавати, слух о том, что царевич отправился в Мемфис после получения письма от венценосного брата, может побудить заговорщиков к решительным действиям. Кто из них будет сомневаться, что царевич обо всем расскажет грозному владыке и назовет их имена? И сейчас все зависит от того, были они связаны между собой, знали они друг друга как участников будущего мятежа, или смерть Бардии прервала все связи между ними. Никто из великих не решится в отдельности на выступление, но если их четверо, или хотя бы трое, и они объединятся... Это будет тем первым камешком, который рождает лавину в горах. Власть над Персидой - о, это цель, заманчивая для многих. Кто бы не рискнул своей жизнью, свободой, достоянием, жизнью и свободой близких в надежде заполучить в свои руки и стать господином Азии? И я готов решиться на смертельный риск, но... меня никто не поддержит ни в Персии, ни в Мидии, разве что брат мой, Гаумата... Постой, Гаумата! - Губар вскочил со своего ложа, - Гаумата! Вот кого не составит труда возвести на высокий трон Персиды! И как я мог забыть, что мой брат как две капли воды похож на царевича! Видно, сами боги хотят, чтобы Гаумата отнял власть у Камбиза, отомстив ему за старую незаслуженную обиду!"
Проверив, по-прежнему ли письмо Пирхума у него в поясе, Губар со всею поспешностью покинул опочивальню. Идея, зародившаяся в его голове, требовала быстрых и решительных действий. Он нашел своих воинов спящими в караульном помещении, тотчас же разбудил их и велел собираться в дорогу. Он сам нашел начальника караула и приказал ему открыть ворота, пока его воины приводили себя в должный порядок. Губара жгло нетерпение, чувство уже давно им забытое.
Гаумата! Губар понимал, что только от решительности и бесстрашия брата зависело сейчас, сможет ли державой, которую выпестовал Дейока, вновь править мидиец, пусть даже на первых порах под личиной перса!
В месяце тайгартиш [месяц, соответствующий маю-июню (древнеперс.)] исполнилось четыре года, как Гаумата не появлялся ни в Сузах, ни даже в Экбатанах. Стыдясь увечья, которое нанес ему Камбиз в порыве гнева, маг предпочитал не отлучаться далеко от своего жилища на берегу горной речки, посвятив все свое время чтению глиняных табличек, доставленных его дедом из разрушенной воинами Киаксара Ниневии, и наблюдению за движением планет среди ночного неба. Лишь изредка выбирался маг в крепость Пишияувади, чтобы навестить своего отца, начальника этой крепости, выстроенной у подножия горы Аракадриш.
В месяце тайгартиш исполнилось четыре года, как Губар в последний раз видел своего обиженного судьбой брата, простившись с ним за городскими стенами Суз. Неотложные дела, обязанности смотрителя царского дворца и распорядителя почты, прибывающего ежедневно со свех концов огромной державы, не позволяли ему покинуть Сузы даже на несколько дней, чтобы навестить родные места, прижать к груди своих престарелых родителей и наговориться вволю со своим умным, наблюдательным и начитанным братом, который обрек себя на добровольное заточение в своем тесном жилище на берегу холодоструйной речки, зародившейся в снегах вечно лохматой горы.
В месяце тайгартиш исполнится четыре года после злополучного, врезавшегося Губару в память, празднования двухлетней годовщины со дня воцарения необузданного Камбиза, когда мидиец Гаумата победил в кулачном бою перса Зопира...
...Третий день подряд царило тогда ничем не омрачаемое непрерывное веселье на переполненных празднично одетой, шумной толпой мощенных камнем улицах Суз. Бородатые, черноголовые жители столицы Персиды и окрестных поселений; именитые гости со всех сатрапий и из-за пределов державы; чванливые, с несгибаемыми спинами и неторопливой походкой номархи и жрецы Египта, прибывшие с дарами от фараона, решившего задобрить грозного владыку презираемых ими азиатов, чтобы отвратить его от помыслов покорить Черную землю, поработить пи-роми [пи-роми (друвнеегипет.) - буквально: доблестный человек; так называли себя древние египтяне; остальные народы, по их мнению, не заслуживали этого названия]. Не привычные к такому шумному многолюдью, одетые в множество разноцветных одежд, и все-таки мерзнувшие по вечерам, немногословные посланцы царя арабов. Загорелые, с обветренными лицами и с мужественным взглядом из-под мохнатых бровей, избороздившие все известные и неизвестные моря то ли купцы, то ли пираты из неприступного, омываемого со всех сторон морскими волнами Тира и далекого Карфагена. Рослые, изнеженно-полные, с неожиданно белой кожей и голубыми глазами, переполненные высокомерием к варварам посланцы сиракузского тирана. Всегда готовые к ссоре, алчные, воинственные, побывавшие во всех концах Ойкумены в поисках плодородных земель, способных снабдить хлебом покинутую родину, создавшие новое искусство, полное красоты, грации и гармонии и возомнившие о себе настолько, что даже собственных богов они видели подобными себе, атлетически сложенные эллины с берегов Эгейского Понта и Понта Эвксинского. Представители многих племен и народов прибыли с дарами к владыке персов и мидян в месяце тайгартиш. Только воинственные саки, разгромившие два года назад полчища Кира, не присутствовали на праздновании второй годовщины со дня воцарения Камбиза.
Тысячи крутолобых баранов, сотни быков, коров и телят, неисчислимое количество всевозможной птицы, горы фруктов, овощей и съедобных трав готовили и подавали на столы не поднимающие глаз, приналежащие царскому дому. Сотни амфор греческого, лидийского, каппадокийского вина и десятки карасу сладкого вина урартов были выпиты в эти дни в домах, на улицах и площадях Суз. Здравицы в честь Камбиза, осененного благодатью Ахурамазды, не смолкали ни днем, ни ночью.
Но в третью ночь опьяненные Сузы словно вымерли, в домах рано гасли огни, на улицах лишь изредка можно было встретить заблудившегося перса или гостя владыки. Все люди спали загодя, устав от непрерывной попойки, чтобы завтра с первыми лучами рассвета оставить свои жилища на попечение женщин и торопиться за город, где утром должны были начаться состязания атлетов. Немало персов, привыкших к тяготам и лишениям нелегкой воинской службы, предпочли в эту короткую летнюю ночь спать под открытым небом, за городской стеной, как можно ближе к царскому шатру - насколько позволяла выставленная для его охраны недремлющая стража. По сравнению с теми, кто спал в своих домах, у этих персов будет немалое преимущество, и они смогут занять лучшие места!
Губар хорошо помнил этот день, словно все произошло только вчера. Как обычно, состязание началось соревнованием конников. Десятка три всадников сбились в тесную группу перед царским шатром, нетерпеливо ожидая сигнала распорядителя соревнований и присматриваясь друг к другу, стараясь понять в эти последние минуты, на что способен каждый из них. Тонконогие скакуны плясали под наездниками, рвали удила, стараясь схватить зубами за круп впереди стоящую лошадь. Губару показалось тогда, что передние всадники тронулись с места прежде, чем успел махнуть рукой распорядитель соревнований, подавая сигнал к началу состязаний. Тут же притихшая было толпа взволнованно зашумела и зашевелилась. Самые нетерпеливые повскакивали с мест, но из сразу усадили.
Губар знал достоверно, что лучшие всадники Лидии и Мидии не было приглашены на эти соревнования, а воин в персидском одеянии, восседающий на огненно-рыжем скакуне, был не кто иной как эламит. Об этом знали немногие из присутствующих, но они не проговорились бы об этом даже во сне. Ведь Камбиз не догадывался о замене и принял эламита за перса. Это Гобрий, желая доставить удовольствие владыке, предпринял затею с переодеванием, договорившись заранее с сатрапом Элама. Казалось, все шло именно так, как задумал Гобрий, когда первые четыре всадника выскочили из-за пологого холма, за которым скрылась вся группа около пяти минут назад. Впереди несся наездник в персидском одеянии, понукая своего скакуна ударами стрекала и голых пяток. Скакун "перса" выглядел совершенно свежим будто только что был выведен из конюшни. За ним, отставая на корпус коня, несся мидиец, непокрытая голова которого скрылась в распущенной гриве скакуна. Третьим следовал бактриец, изо всех сил мочаливший свою лошадь, за ним наездник из Лидии.
Роняя пену, распластавшись над землей, скакуны приближались к той обозначенной короткими вешками черте, за которой наездникам разрешалось применять всевозможные приемы, бесполезные в бою, но способные помочь соревнующимся прийти первыми к царскому шатру: сталкивать друг друга на полном скаку, набрасывать часть своей верхней одежды на глаза скакуна противника и тому подобное. Единственное, что запрещалось соперникам - это касаться собственным стрекалом чужого коня - бдительные судьи карали за это строго и неукоснительно.
Эламит первым пересек эту черту, но, оглянувшись, он увидел, что мидиец с каждой секундой приближается к нему. Конец его стрекала стал совсем невидимым, настолько часто оно поднималось и опускалось над крупом огненно-рыжего скакуна. Персы, которых было большинство среди зрителей, громкими криками поддерживали теряющего свое преимущество всадника. Но их крики и старания эламита оторваться от преследователя оказались напрасными, - мидиец настиг его. Когда они поровнялись, мидиец занес свою правую руку, чтобы ребром ладони ударить что есть силы по обнаженной, тонкой, как у мальчика, шее эламита, но тот вовремя заметил опасность, сделал еле уловимое движение в сторону, и рука мидийца рассекла воздух. Толпа притихла в ожидании скорой развязки.
Не встретив преграды для своей руки, мидиец потерял равновесие на какое-то краткое мгновение и стал съезжать с чепрака. Быть может, ему удалось бы жадержаться, если б его жеребцу не вздумалось схватить зубами левую голень эламита (боевых скакунов в древности специально обучали, чтобы они во время битвы хватали зубами и били копытами вражеских пехотинцев), и она не сделала резкое движение в бок всем корпусом. Падая, мидиец успел схватиться за широкий пояс эламита, и они оба оказались на земле...