Аравитянин тоже смотрел на Алексея Ивановича. Он словно что-то спрашивал или от чего-то предостерегал. Поддерживая под белый локоток англичанку с фамильярностью, позволительной лишь чрезвычайно влиятельной персоне, аравитянин приблизился и с глубоким восточным поклоном приветствовал Мансурова словно старого знакомого. Обратившись к нему, назвал его по фамилии и тут же с соблюдением изысканного дипломатического этикета представил его красавице англичанке.
- Советский инженер, мистер Алекс Мансурофф, знаток Азии и азиатских языков, прославленный в прошлом красный офицер, гроза бандитов и басмачей. Ныне специалист по вопросам ирригации. - Алексею Ивановичу осталось только поклониться и поцеловать протянутую выхоленную ручку. - Бегум Гвендолен путешествует по Востоку. Знаток Азии и азиатских языков.
- На каком же языке соизволит беседовать прославленный воин? прозвучал голос молодой женщины, и Алексей Иванович поразился: как может у такой красавицы быть такой тусклый, деревянный голос?
Но раздумывать бегум Гвендолен ему не дала. Она воскликнула:
- О, мы наслышаны о вашем горе. У вас похитили сына. Дикая страна! Дикие нравы! Как я хотела бы вам помочь!
А аравитянин в полупоклоне продолжил мысль бегум Гвендолен:
- Помочь! Помочь трудно, но можно. И мы, - он покровительственно посмотрел на англичанку, - мы, то есть бегум Гвендолен и я...
- Вы, я вижу, еще незнакомы, - проговорила молодая англичанка. Теперь позвольте мне, в нарушение всякого этикета, назвать вам нашего друга. Знакомьтесь - сэр Сахиб Джелял, восточный набоб и британский лорд, - и она рассмеялась звонко и открыто.
- Бегум Гвендолен на днях выезжает в путешествие в Персию, в Хорасан с друзьями-путешественниками посмотреть знаменитый Золотой Купол Резы. У бегум Гвендолен связи и знакомства с самыми знатными и влиятельными домами Мешхеда и Тегерана. Бегум имеет удовольствие дружить с ее высочеством принцессой Ашрафи.
- Поверьте, мне очень приятно, - пробормотал Алексей Иванович вежливо, но холодно, безразлично. Он думал: "Англичанка авантюристка, не иначе. А тут еще крутится около них этот Хамбер... Сияет своей лысиной. Что он имел в виду, когда говорил про моего Джемшида и немцев? Где тут связь?"
- Позвольте прервать вас. Вашего сына похитили, украли, вернее, увели дервиши. Мы не будем сейчас вникать, что послужило причиной, какова их цель. Важно знать, что ваш сын в руках шиитского духовенства, а центр духовенства - Мешхед и Золотой Купол. Наша бегум Гвендолен пользуется популярностью среди жен духовных магнатов Мешхеда. А где тайна, там женщины. Где женщины, там тайна... - Сахиб Джелял галантно поцеловал руку англичанке.
"Что их могло соединить? Невероятно! - подумал Алексей Иванович. - И странно, но кажется, он не на поводке у этой прелестной дамы". И тут же не без брезгливости подумал: "Он ее каприз. Он не молод, этот аравитянин, но красив и могуч..."
Мансуров изучал неожиданных знакомых, стараясь попять, какое отношение к ним имеет новость, сообщенная английским консулом. Ведь он тоже, несомненно, путается и очень тесно связан с высшим шиитским духовенством Мешхеда. Или они расставили ему ловушку, наивную, глупую, но опасную. Хотят дискредитировать его, советского работника, за границей. Он им тут мешает. Или - Хамбер, английская леди и аравитянин используют его беду для откровенного шантажа, хотят сыграть на чувствах безутешного отца? Получить что-то? Что именно? А шантаж прикрывают суевериями. Неглупо придумано. В такой стране, где духовенство всемогуще, игра на религиозных чувствах верующих страшна и трагична.
Но нет. Что-то подсказывает Мансурову - они не из одной шайки. Сахиб Джелял не слишком хочет иметь дело с Хамбером. Да и леди не слишком любезно поглядывает на консула.
Он посмотрел по сторонам, ища глазами своего нового знакомого Хамбера. Нового ли?
И вдруг его словно озарило. Не может быть!
"Райский" аул Дженнет. Комариный рай! Белая юрта. Толстяк в нижнем белье, профессор, хан Номурский с молоденькой женой, яшулли, толпами заходящие в юрту с приветствиями и старательно лицемерно отводящие глаза от соблазнительного зрелища. И один из аксакалов, совсем не скромничающий, а с откровенным любопытством разглядывающий пышнотелую гурию. Тогда еще Мансуров поразился: насколько бесстыдник аксакал не похож на иомуда толстые круглые щеки, рачьи глаза, редкие рыжие усики над тонкой верхней губой... Тогда еще мелькнули у него подозрения, странные, не совсем нелепые: "Не иомуд! Не турок! Кто?"
Так вот это кто! Ряженый британский дипломат.
"Какой-то англичанин или какие-то англичане, - говорил потом Соколов, - имели непосредственное отношение к кровавому событию в Гюмиштепе".
А Шагаретт, его жена, его любовь? Кто направлял ее нежную руку с ножом?
Как все запуталось. Как все тяжело.
"Мне дал нож один человек. Протянул руку. В ней был нож. В темноте я не видела лица. Я слышала голос. Кажется, это был не туркмен".
Бедная. Она ничего не знала.
Он снова посмотрел на стоявшего поодаль в толпе гостей Хамбера. Похоже, он.
Англичанин снова становится на пути Шагаретт. Простая ли случайность?
- Простите, вы задумались. Вы нас не слушаете, - сухо сказала мисс Гвендолен. - Вы задумались. Понимаю вас. Отцы очень любят сыновей. Закон природы. Рада, что смогла сообщить вам хорошую новость.
- Мы рады приподнять хоть немного завесу над тайной, - сказал добродушно Сахиб Джелял. - Леди Гвендолен и я, скромный ваш слуга, будем рады, если сможем быть вам чем-либо полезными в Мешхеде.
Пришлось выразить свою благодарность. Алексей Иванович задал несколько вопросов. Хотел ли того Мансуров или нет звучали они прямо, жестко и, откровенно говоря, напоминали допрос, что, конечно, никому не могло понравиться. Собеседники ничем не выразили неудовольствия, но отвечали кратко, неопределенно. Никаких новых подробностей Алексею Ивановичу выяснить не удалось.
- Я, к сожалению, должна уехать. И очень жаль, здесь мы не сможем продолжить наши беседы. Но... - Гвендолен взглянула на Сахиба Джеляла признательно, почти нежно, - Сахиб Джелял, мой дорогой, не откажите сообщить мистеру красному генералу, где будет находиться наша резиденция в священном городе шиитов - Мешхеде.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
О этот мир неубранных развалин!
У б е й д Ш а к и р И с ф а г а н и
Песок забвения заносит следы тех,
кто шел по нашей земле.
К а б у с
"Смотри же, сумей пройти через горы мусора так, чтобы и пылинка не пристала!"
Конечно, поэт Рухи, живший давным-давно, имел в виду жизненный путь человека. Под мусором и пылинкой подразумевал он порочные дела, которых надо избегать, остерегаться.
Но Алексей Иванович вспомнил поэтическую строфу, преодолевая бархан за барханом. Барханы курились тончайшим соленым песком темно-серого, аспидного, почти черного цвета, и всесжигающее солнце пробивало свои лучи сквозь поднятую в небеса эту аспидную стену с трудом. Но от этого не делалось путникам легче. Соль ела лицо, соль ела глаза и заставляла их непрерывно слезиться. Язык и губы трескались от соли, острых песчинок и саднили отвратительно, нудно.
Жажда! Сколько писали о смертельной жажде в пустыне, о жалкой гибели от жажды! Какая ирония судьбы! Человеку, совершеннейшему в мире созданию, не хватает глотка обыкновеннейшей воды, и вот... жалкие останки его занесены песком, чтобы через сколько-то там времени забелеть костями, отполированными песчинками и ветрами.
А пустыня подлинно грозна. Сколько за один только день разгоряченным, напряженным взглядом уловил Мансуров с высоты своего седла улыбок безглазых, безносых черепов, желтых и белых, больших и маленьких! Скольким людям, бодрым, крепким, полным жизненных сил и энергии, пустыня преградила дорогу, сколько оборвала на полпути стремительных надежд! Вот валяются в песке черепа - драгоценные шкатулки, в которых, быть может, рубинами и алмазами сияли совсем недавно благородные мысли.
Сколько валялось черепов, полузасыпанных песком, вдоль пустынной тропы с севера на юг; сколько высохших голов людей, ринувшихся в пустыню смерти в жажде испытать неведомое и не задумавшихся о том, что опасность поджидает их здесь, вот в этом самом месте, у этого жалкого, треплемого иссушающим гармсилем кустика саксаула! Застывающий взгляд умиравшего от жажды ползал по листочкам этого кустика и в угасающем мозгу, занесенном раскаленным песком, чуть теплилась мысль: "...чтобы... и песчинка не пристала..." Сколько людей погибало и погибает в этих пустынях! И все же люди рвутся сюда, во что-то веря, на что-то надеясь, хоть и знают, что ждут их тяжкие испытания. Сколько путников пытаются преодолеть крестный путь паломничества, забывая, что надо быть осторожней с раскаленным солнцем, горячим песком, солеными бурями!
Кто ты, пустыня? Зачем ты существуешь? Сколько на лице твоем скалящих зубы черепов, в черных проваленных глазницах которых еще, кажется, мерещатся мечты необычайного поиска, жажды открытий! Черепа! Большие и малые. Взрослых людей и младенцев. Вон из серой волны песка выступают черные пряди... Их треплет ветер. Нет, это не трава, а прядь длинных женских волос. Кто была та неведомая путница? Куда стремилась она через море барханов? Спасалась ли от опасности, силой влекли ли ее в рабство, стремилась ли она в объятия возлюбленного? Пустыня зверем ринулась на тебя, задавила, иссушила.
Нигде не чувствуешь себя так одиноко, бесприютно, как посреди песчаной пустыни.
Конь подергивает бренчащую чуть слышно узду, конь чуть кряхтит, вытягивая ноги из зыбучего песка.
Всадник наедине со своими мыслями.
И снова думы о смерти, о гибели. Опять из песка смотрит череп. Сколько их тут? И нет ли среди них черепа его сына? Холодно делается на сердце.
Бросился он через пустыню по одному только намеку, на поползший откуда-то слух. Шепнули на мазаришерифском базаре, что надо искать мальчика на севере, в селении на берегу Аму. Видели якобы там того мюршида - разносчика молока.
Нетерпеливое сердце отца сжалось, болезненно забилось. Он вскочил на коня и поехал в пустыню. Опрометчивый поступок? Мальчишество? Пусть.
Он уже долго ехал по пустыне и ни разу не подумал, что совершает глупость за глупостью. Но разве это глупость, когда жаждешь прижать к сердцу теплое, барахтающееся тельце малыша, посмотреть в его глазки, почувствовать ладонью жесткие, такие родные волосики, узнать, что он жив, твой сынишка, сказать ему: "А ну, Джемшид, ты победил своих врагов, Джемшид".