- Не знаю, - невнятно пробормотал Утан Бек, - эти аллемани хотели поехать к заставе Ходжабулак, дождаться тех двух из-за границы. Просили дать моих джигитов. Больше ничего мне не говорили.
- Господин Утан Бек, так что же вы мне посоветуете? Ехать мне в Меручак? Встречу ли я свою семью? И можете ли вы ручаться за эрсаринцев? Даете вы мне свое поручительство или нет?
Долго думал старик. Лицо его темнело и темнело.
Начальник уезда скручивал и раскручивал жгуты усов и временами начинал угрожающе вращать глазами.
Наконец старый курбаши превозмог себя и сказал тихо, совсем тихо:
- Знаю - из Меручака, через русские пределы, мимо Кушки и Иолотани проехал один мюршид, тайком проехал, воровски проехал.
Тотчас же Мансуров поднялся с места.
- А ваш совет? - все так же тихо проговорил Утан Бек. Он был подавлен. Он даже не поднимал головы.
- Совет прост, господин Утан Бек. Если вы отец своему племени, если вы любите своих эрсаринцев, не позволяйте фашистам и на выстрел приближаться к эрсаринским юртам. Не позволяйте, чтобы слово "фашизм" касалось их ушей. Аллемани, фашизм - это гибель.
Он поклонился. Произнес благодарственно: "Солыг" - и вышел, не оглянувшись.
...И все же ехать не следовало. Разум подсказывал: "Они так это не оставят. Ни Шагаретт, ни сын в Меручак не приедут. Обман. Ловушка".
Через час Алексей Иванович уже скакал по степной дороге. За спиной он слышал ровный топот и сильное дыхание коней. Начальник уезда тоже не верил ни одному слову Утан Бека - не в обычае пуштунов верить врагу, кто бы он ни был. "Разве мюршид откажется от такой красавицы, разве мюршид так отдаст мальчика? Зачем?" Начальник уезда отвечал за голову советского уполномоченного; стараясь избежать неприятностей, он послал своих офицеров сопровождать его. Офицеры, довольные, радостные, гнали коней и в своих белых развевающихся одеждах походили на чаек, мчавшихся над просторами степи.
В свиту офицеров-пуштунов затесался и швед Генстрем. Он же Мамед Ахунд. У него, видите ли, дела в Меручаке. Что-то он соврал насчет документов, оставшихся у уездного начальника. А может быть, он все же ждал кого-то из-за рубежа?..
Там и тут белели просоленной глиной древние развалины. Поверхность степи иссечена древними арыками - здесь когда-то цвели сады, зеленели нивы. Северные склоны могучей горной цепи Кухи-Баба никак не назовешь даже и теперь пустыней. Пастбища кочевников-джемшидов и хезарейцев там великолепны и не знают себе равных на Востоке.
Трудно сказать, разглядел ли их Генстрем, но он крутил своим длинным носом во все стороны, а когда путешественники перевалили без труда небольшие горы и начали спускаться к Бала-и-Мургабу, он попросил передышки и принялся что-то выписывать в записную книжку, очень засаленную и невзрачную на вид, бормоча:
- Нет. И здесь нет не только деревьев, но даже и кустарника. Джемшиды не занимаются земледелием. Но мы попросим отсюда джемшидов и устроим здесь второй Шварцвальд. О! Здесь отлично прокормится миллион немцев, задыхающихся у себя от тесноты и безземелья.
Долго еще герр проповедник разглагольствовал в таком же духе. Он говорил так много, что у слушателя создавалось невольно впечатление: швед заговаривает зубы. Швед старается отвлечь внимание от чего-то более важного.
Джигиты-эрсаринцы - их было шестеро - ехали на расстоянии. Все они были молодые крепкие всадники, отлично вооруженные. Они держались отчужденно. Оба офицера, снаряженные губернатором в охрану, не отъезжали от комбрига ни на шаг, но тоже почти ничего не говорили. Были все время настороже.
Солнце палило. Жаркого солнца юга Алексей Иванович не боялся. В зной, в жару почти прекращались старые боли в плече и ноге от давнишних ран.
Небо синело ослепительно, с белевших на юге вершин Кухи-Баба дул живительный ветерок, текинец доставлял настоящее удовольствие своей изумительной "ходой" - словом, все способствовало отличному настроению, но настроение портилось все более.
Он предчувствовал, что своих близких он увидит не скоро. И другое... Вдруг он отчетливо понял, что вся поездка - просто ловушка.
Догадка перешла в полную уверенность, когда на привале, за войлочной стеной юрты, у которой он лежал, положив рядом с собой оружие, вдруг послышался шепот. Говорил кто-то на ломаном русском языке, чем подчеркивал, что разговор предназначен для самого Мансурова:
- Ездил по дороге на запад. В Екдарахте, Гульране, Зульфикаре ваших не нашел. Поехал в Персию до Салехабада. Нет ваших. Узнал в Салехабаде мюршид сидит в своем мазаре в Турбети Шейх Джам, молится. Великий джемшид, вождь за угощением... радуется внуку. Из кочевья никуда не поедет.
Войлок зашелестел. На мгновение отчаяние охватило Алексея Ивановича. На мгновение. Но сколько боли причиняет такое мгновение!
Значит, поездка бесполезна. Ехать дальше нет смысла. Надо менять все планы. Он перебирал в памяти весь район Бала-и-Мургаба, от которого он совсем близко, и Меручака, который рядом с советской границей. Но до границы надо доехать. Кто из знакомых людей живет поблизости? Так. Прекрасно. Саид Кули Курбака!
Можно было бы встать сейчас и уехать. Который сейчас час? На светящемся циферблате стрелка показывает без четверти час. Отъезд в такое время покажется бегством. Эрсаринцы наверняка настороже. Бросятся в погоню, охотники звереют в погоне, становятся похожи на псов, гонящих зайца. Участь зайца его нисколько не прельщала. Нет, он поступит по-другому. Он отступит, нападая.
В четыре часа утра он будит офицеров-пуштунов.
- Забыл. Мне надо встретить человека по имени Саид Кули. Саид Кули имеет дела с торговыми организациями Советского Союза: шерсть, смушка, гуммидрагант. Живет рядом. Нельзя пропустить удобный момент. Прикажите седлать коней.
Небо еще черно-бархатное с бриллиантами звезд почти до горизонта. Кони бодры и довольно фыркают. Кони предпочитают бежать по холодку. Эрсаринцы что-то бурчат. Их разбудили внезапно, и со сна - сон у кочевников, да еще на холодке, мертвый - они ничего не соображают. "Великий сардар поедет в сторону от большой дороги. Сделает крюк. Можете оставаться, спать и выехать утром. Встретимся в Меручаке, в караван-сарае Шукура Саудогара". - "Что вы? Что вы? Господин приказал ни на шаг не отставать".
Громко зевая и кряхтя, эрсаринцы едут поодаль, как всегда, они явно сбиты с толку и недоумевают. Ночная поездка не предусмотрена. И что предпринять, они не знают. У них точное указание: ехать до такого-то места, сделать то-то. А теперь надо соображать, думать. Поступишь не так... Страшен гнев старейшины эрсаринцев. Остается ехать, позевывать и не упускать из вида этого странного русского. И как он не побоялся свернуть ночью по козьей тропе в горы? Зная свое задание, чувствуя на своих лицах тень смерти, эрсаринцы поражаются. Храбр этот урус. Недаром говорят про него на Востоке: "Тверда у него челюсть. Все разгрызет". И постепенно трусость овладевает храбрецами эрсаринцами. Дрожь трусости, которую нетрудно спутать с ознобом от предутреннего холодка.
Но они ехали, вслушиваясь в ночную тьму, и судорога зевоты раздирала им скулы.
На рассвете Мансуров переступил порог юрты Саида Кули.
- Дастхуш! Добрая рука! - воскликнул, вскочив с козьей шкуры, плосконосый, кривоногий, похожий на огромную добродушную лягушку Саид Кули. Он разве что не квакал от радости. Он много лет служил в эскадроне, а затем в полку и бригаде у Алексея Ивановича, и его за внешность и квакающий голос прозвали "Курбака" - "Лягушка". А то, как он сидел в седле, как владел наградным золотым клинком, как он гордился боевым орденом Красного Знамени, как провоевал долгие годы и все таким же рядовым бойцом вернулся в родное племя, попал за рубеж, - это особый разговор.
Обманчива наружность. В обличье неторопливого, толстого, пучеглазого, широкоротого существа скрывался воин, честнейший и убежденнейший человек.
Мансуров вошел в юрту, пожал руку Саиду Кули, сказал:
- Аман-аманлук! Благополучны ли твои бараны, твои верблюды, твои сыновья? А ты не забыл, как меня звал?
- Дастхуш! Дастхуш! Так звали мы тебя, красные бойцы-мусульмане. Твоя рука добрая. Ты берег своих бойцов. Мы твои друзья, Дастхуш-командир!
- Я у тебя посижу немного, отдохну.
- Аман! Где хочешь, командир?
- Подстилка у меня земля, одеяло - небо.
Обменявшись по обычаю приветствиями, хозяин и гость помолчали минуты две-три, пили чай.
- Нашел сына?
- Нет.
- Есть племя гёрзеки. Бесподобные воры. Сегодня здесь, завтра в Иолотани... Я скажу им - они найдут.
Девочка принесла кальян. Покурили.
- Славно воевали, - сказал Саид Кули.
- Тебя считали глупым, а ты мудрая змея, - усмехнулся Мансуров. На лбу у него ходили надбровные мускулы, и Саид Кули с тревогой заметил:
- Заботы, товарищ комбриг?
- У тебя сколько сыновей?