- Я слышал кое-что... - заметил Фриеш. - Говорили о похищении мальчика... Но как получилось, что у русского большевика жена мусульманка? Это невозможно с точки зрения шариата. В любой мусульманской стране за такое казнят без пощады.
Вежливая, снисходительная улыбка не сходила с губ Али Алескера:
- И в Иране законы столь же строги и справедливы. Но бывают обстоятельства. У нас есть неписаный закон: сильный топчет слабого. И потом, муж имеет такое же право на собственную жену, как на любое недвижимое и движимое имущество. Комиссар - муж, и местные власти обязаны содействовать ему в возврате жены на супружеское ложе... А впрочем, в Западной Европе не те ли же законы?
- Да, но...
- К тому же выяснилось, что та джемшидка "девон бача", блаженная, одержимая. И вряд ли она добровольно пожелает вернуться к супругу-кяфиру... Она полна религиозного экстаза. Ну, а там на месте, в кочевье, вряд ли комиссара, да еще русского, встретят с восторгом. Джемшиды - народ меча и копья...
- Остроумно!
- Мы предупредили господина комиссара. Мы не имели возможности дать ему охрану.
Все так же улыбаясь, Фриеш развел руками.
- Остроумно! Блестяще! А не поехать ли нам, скажем, на охоту... Где кочевья, как вы сказали, этих джемшидов? Хотелось бы мне посмотреть на... супругу большевика...
- Нет, ни в коем случае. Сейчас администрация астана будет обладать тем, что называется у юристов "алиби". А если... Словом, вам никак нельзя приближаться к кочевьям и на сто километров. С нас могут спросить, и строго спросить. А что спросишь с джемшида, дикаря, фанатика?
Он осторожно сдерживал буйные порывы господина Фриеша, воинственное настроение которого росло с каждой рюмкой превосходного арманьяка. Али Алескеру пришлось сослаться на то, что в кочевья джемшидов не на чем ехать.
Верховья Кешефруда гористы, местность пересеченная, автомобиль не пройдет, а все кони из конюшни находятся на альпийских пастбищах.
- Да и о чем говорить! Господина комиссара сопровождает уважаемый Сахиб Джелял. Сахиб Джелял исмаилит, враг войны. Но, вы знаете, исмаилиты к тому же и... ассасины!
Напоминание о кровавой секте ассасинов наконец убедило воинственного швейцарца-банкира, и он отправился отдыхать, напевая и безбожно путая мотив "Дранг нах Остен...".
А тот, о ком шел на мраморной террасе этот странный разговор, неторопливой рысцой ехал по степной дороге на прекрасном текинском, чистых кровей жеребце из Алиалескеровых конюшен. Рядом важный и прямой, как свечка, восседал на таком же бесценном коне Сахиб Джелял. В седле и Мансуров и Сахиб Джелял чувствовали себя не менее комфортабельно, чем в машине. Автомобильных дорог в кочевьях джемшидов, куда они направлялись, не было. Свой "мерседес" поэтому Сахиб Джелял оставил в гараже Баге Багу. Аббас Кули, неожиданно присоединившийся к ним, был в восторге от верховой прогулки и, по старой неугомонной привычке, то скакал далеко впереди, то отставал, чтобы покружить по степи.
Воинственные белуджи - личная охрана Сахиба Джеляла - белыми джиннами маячили на самом горизонте и порой совсем сливались с облаками, скользившими по низкому серому небу.
О том, что Шагаретт с сыном по-прежнему живет в джемшидском кочевье, Алексей Иванович узнал сейчас же по приезде в Мешхед. Это подтвердил при первой же встрече и Сахиб Джелял, тоже находившийся по своим торговым делам в столице Хорасана и посчитавший своим долгом нанести визит старому своему знакомцу.
И Алексей Иванович тогда же решил при первой же возможности возобновить поиски своей потерянной семьи, тем более что обстановка в Хорасане была теперь очень для этого благоприятная.
Неожиданно оказавшись в Баге Багу, Алексей Иванович по совету Сахиба Джеляла решил использовать вынужденную задержку, как он сказал, "для устройства личных дел".
Поиски своей семьи Мансуров не прекращал все последние годы. Ему не удавалось поехать самому за границу, хоть он и страстно рвался туда. Он мог действовать только по официальным дипломатическим каналам. Сына и жену разыскивал Наркоминдел. В предвоенные годы отношения СССР и Ирана ухудшились. Все запросы остались безответными. Позже Мансуров получил официальное уведомление, что госпожа Шагаретт не желает возвращаться в СССР. Проверить эти утверждения не представлялось возможным.
В 1940 году Алексей Иванович наконец получил визу и поехал в Иран. Он объездил горы и степи в районе Мешхеда и Кучана. Но в поездках его окружала стена, не оставлявшая ни малейших лазеек. А сам губернатор Мешхеда на одном из приемов не без иронии сказал: "Райская красота и прелесть госпожи Шагаретт повергает в прах всех нас, и было бы в высшей степени несправедливо, чтобы страна Хафиза и Саади лишилась столь дивного украшения, каким является этот божественный цветок".
Так и уехал Алексей Иванович, не повидав жены и сына. А он убежден был, что Шагаретт любит его и рвется к нему. Перед самым его отъездом к нему зашел Аббас Кули. Тот самый бывший контрабандист, преданный проводник водохозяйственной экспедиции у подножия Копетдага, который, как оказалось, впоследствии совершил паломничество к святыне шиитов мавзолею Резы, сделался мешеди, уехал из Советского Союза, что было ему легко сделать, так как по паспорту он был персом, и жил с тех пор, занимаясь коммерцией, в Иране. Узнав о неудачных поисках, Аббас Кули загорелся и пообещал найти Шагаретт.
Именно благодаря помощи нуратинца Мансуров получил от Шагаретт письмо: "Я много раз писала тебе, мой муж и повелитель, в Москву. Но ты не отвечал. Ты забыл свою Шагаретт. Ты забыл маленького Джемшида. Ты бросил нас. Несчастье! Красивое лицо - несчастная судьба. Я знала, что ты приезжал в Мешхед. Мне сказал проводник Аббас Кули. Почему ты поторопился и уехал? Почему ты не дождался меня? Сердце мое трепетало, но ты не услышал. У меня нет крыльев, увы, лететь к тебе. У меня на ногах-руках острые, кровенящие мою белую кожу оковы. Приезжай, не забывай тех, кто любит тебя".
Письмо Алексей Иванович получил уже в военное время. Свое новое назначение в Иран он счел велением судьбы, хотя в судьбу не верил.
Теперешнее свое пребывание в Северном Иране Алексей Иванович использовал для продолжения поисков. Казалось, они с самого начала сулили успех. Тем более что за них снова взялся и Аббас Кули, который знал, где находится семья Алексея Ивановича. От мысли, что он увидит Шагаретт и сына, Алексею Ивановичу делалось то холодно, то жарко. "Слаб человек! думал он, покачиваясь в седле и испытующе разглядывая серые пустынные холмы. - Сердце мечется обезьяной, в голове пчелиный рой... Ничего не скажешь, хорош! Не хватает, чтобы боевой комбриг окончательно вышел из строя..."
ГЛАВА ВТОРАЯ
Рыба, лежа, растет; человек, лежа,
портится.
Г у р г а н и
Запустелый, сиротливо высившийся в голой степи громадный дом в четыре этажа вызывал недоумение. Угрюмые, посеченные песчаными ураганами, давно не беленные железобетонные стены, выбитые стекла в высоких окнах, чахлая, пожухшая осока в заброшенном неухоженном дворе, треплемые ветрами из пустыни Дэшт-и-Лутт, молодые, но уже иссохшие деревца обширного, разбитого со знанием дела парка, - все говорило о размахе строителей и о неосуществленных замыслах. Даже выложенная красным кирпичом над величественным входом по-немецки вывеска обрывалась на полуслове: "Отель "Реги..."
Видимо, каменщик неожиданно ушел с лесов стройки, бросил неожиданно работу. Вместо последних букв "н" и "а" зияли дыры.
Мерзость запустения! Но для кого строилось в пустынных горах великолепное здание? Да еще с кондиционными установками, с рестораном и кухней, с отличными комнатами. Все выяснилось, когда они вошли в высокий двухсветный вестибюль, с дорогим паркетом, так контрастирующим с сухой пылью и комковатой глиной двора. На мраморной гигантской витрине позолоченными готическими буквами надпись гласила: "Для господ офицеров вермахта".
"Операция "Наполеон", - подумал Мансуров. - Вот как основательно, фундаментально готовится фашизм. Граница Советской Туркмении рядом. Климат резко континентальный, и фашисты отгрохали отель-домище для своих кадров..."
Затрещали плитки паркета, и в вестибюль ворвался сухопарый инвалид с костылем. Усы, стрелками вверх а-ля Вильгельм II, седая щеточка коротко стриженных волос, обветшавший старомодный военный мундир - все говорило, что перед ними немец.
- Фельдфебель Бемм, кадровик четырнадцатого года. Состою швейцаром и сторожем отеля "Регина". - Держался он нагло и делал вид, что не узнает ни Мансурова, ни Сахиба Джеляла. - Мейн готт! Каждое утро выхожу во двор. Поворачиваюсь налево кругом к зданию. О, что за пакостное ощущение! Подобное пробуждению опиекурильщика, у которого кончился опиум и приходится возвращаться к дерьму обыденной жизни. Смотрю на отель "Регина", и презренная действительность обнажается во всем безобразии. Я, ветеран битв на Сомме, под Верденом, Белостоком, прозябаю здесь. И я, солдат великого рейха, бессильно смотрю, как растаскивают прекрасное здание, которое должно укрывать от солнца и самума блестящих офицеров, которые поведут армию Наполеона нашего времени на Туркестан, на Индию, на Афганистан! Я бессилен остановить диких кочевников-джемшидов, нашедших развлечение в битье стекол восхитительного, прекрасного отеля. Я жду господ офицеров. Но пожаловали вы. Кто вы такие?
- Вы плохо выполняете свои обязанности, щвейцар. Взгляните на замусоренный двор, - властно сказал Сахиб Джелял. - Взгляните, что с садом. Почему вы его не поливаете? Где тень, в которой будут кейфовать господа офицеры и их дамы? Безобразие!
- О, мейн готт, значит, это правда? - зашептал, опасливо оглядываясь на отошедшего в конец террасы Мансурова, швейцар.
- Что правда?
- Они едут? Скоро они будут здесь! Значит, фюрер уже начинает поход на Индию! О, это правда, что мы, германцы, завоюем всю Азию! О, теперь союзникам капут! Мы разъединим Россию и Британию и возьмем большевиков в клещи! Хох! - Он прыгал, громко треща по паркету грубо сколоченным костылем и жадно заглядывая Сахибу Джелялу в глаза. - О, я сам знаю... это правда... Вчера приезжий купец рассказал: "Радуйся! Идут механизированные дивизии вермахта! Понадобится и твой отель!"
Энергично вышагивал швейцар по обширному холлу. На первый взгляд могло показаться, что, по крайней мере, одна нога у него деревянная, так он отщелкивал по мраморному полу свой гусиный шаг, показывая, что военная профессия наложила на него неизгладимый отпечаток. Швейцар сдерживался в разговорах с такой важной персоной, как восточный вельможа Сахиб Джелял. Но высокомерие и сознание своей значительности так и выпирало сквозь сдержанную почтительность, обязательную в отношениях между важными гостями и маленьким служащим, хотя и великолепного, но захолустного отеля, заброшенного где-то в пустыне.
Надменный прикус губ, железные стрелки усов, жесткий ежик густых седоватых волос, мыском спускавшихся на низкий лоб, густейшие, почти черные брови, волевой выдвинутый подбородок, выбритый до синевы, щеголеватый, в высшей степени аккуратный полувоенный костюм, хоть и потертые, но начищенные до глянца военного образца толстоподошвенные ботинки с облегающими ноги превосходного хрома крагами. Все это изобличало в швейцаре немецкого офицера отнюдь не малого чина. А загрубевшие от ветров и солнца темно-красное лицо, красные, воспаленные веки говорили о его многолетнем пребывании в азиатских степях и пустынях. Внешне ничего общего не было у него с тем ученым-путешественником, за которого выдавал себя несколько лет назад Мориц Бемм.
В рамочках красных слезящихся век зеленые глаза вызывали неодолимое желание обернуться, посмотреть, что у тебя за спиной. Силу своего неприятного, кошачьего взгляда швейцар Мориц Бемм отлично знал и злоупотреблял ею. Да и что с него спросится - с простого швейцара!
Но Мансуров и не верил, что этот бравый, с проницательными злыми глазами немец просто швейцар и сторож отеля.
- У такого внутри и одной прямой кишки нет, - словно сам себе сказал Аббас Кули. Он крутился все время около немца и, видимо, сильно раздражал его.
Усы швейцара угрожающе топорщились, а зеленые глаза пытались пригвоздить к полу бывшего контрабандиста. Но тот успел своим длинным носом разнюхать уже немало интересного. И все время шептался с Мехси Катраном, с которым быстро нашел общий язык, едва они выехали из Баге Багу. Они почувствовали взаимную симпатию, когда выяснилось, что и тот, и другой безмерно любят и ценят лошадей.
На лице Сахиба Джеляла застыло выражение созерцательного покоя. Он расположился на высокой террасе в северной части отеля и попивал свой неизменный чай с сушеным лимоном, мечтательно глядя на сине-фиолетовые горы.
- Вот там долина Кешефруд. Там ваши джемшиды, но там и граница Советской Туркмении. Как ровно и пустынно! Ни одного верблюда, ни одного всадника... Тихо!
Гремя каблуками, на террасе появился швейцар. Он прошел мимо с высокомерно-деловым видом и спросил:
- Не могу ли быть чем-нибудь полезен? Я получил указание оказывать вам полное содействие. - Не дожидаясь ответа, он бросил через плечо: - К сожалению, отель запущен. Кухня не работает. - И, показав на разбитые окна и облупившуюся штукатурку, добавил многозначительно: - Дикари джемшиды не любят построек. Живут в чаппари - шатрах...