Только теперь все обратили внимание, что и у связанного контрабандистами Бай Мирзы и у его охранников - а то, что это охранники, теперь поняли все - на рукавах чернели повязки с белой паучьей свастикой. Охранники не сопротивлялись. В винтовках у них не оказалось патронов. Своим людям Бай Мирза не слишком доверял, и вся экзекуция им была затеяна, как он потом признался, "чтобы поднять дух в колеблющейся сволочи, зараженной ядом свобод".
"Зараженные ядом свобод" - сбежавшие из Узбекистана за границу кулацкие и байские сынки, спекулянты, валютчики - скапливались в Баге Багу, в самом юго-восточном углу Ирана. Здесь Туркестанский центр устроил еще в начале двадцатых годов, по почину британского генерального консула, перевалочный пункт в райском, благословенном поместье господина Али Алескера. За долгие годы в Баге Багу и его окрестных селениях собрались беглецы из Ташкента, Бухары, Каттакургана, Керков, Ферганской долины. Одни бежали от революции, неся с собой полные хурджины денег, кожаные мешки с николаевскими червонцами. Другие пригнали еще в начале двадцатых годов через степи Балха и Меймене многотысячные стада овец, табуны кобылиц, караваны верблюдов. Состоятельный, богатый человек находил в Хорасане у местных персидских властей ласку, гостеприимство.
За эмигрантами потянулись позже "обиженные" и "недовольные". В друзьях и компаньонах Али Алескера состоял, в частности, сбежавший из Туркестана довольно-таки знаменитый купец Хикматуллаев Ачилбай. Рассевшись на бархатной тахте в гостиной дворца, он вещал: "Умру от радости, если придется увидеть гибель Советской власти". Почтеннейший Ачилбай имел все основания так говорить. Он еле унес ноги, попавшись на спекуляции в Каттакургане - скупил золота на тысячи червонцев.
Тут же, в Баге Багу, отсиживались трое удивительно похожих друг на друга козлобородых старичка из партии "Мелли иттихад" - Мирза Юсуп Аминов, Захид Маджитов, Насреддин Гиясов. После разгрома так называемой "Кокандской автономии", подобрав полы белошерстных своих халатов, они бежали в Персию, проклиная рабочих и батраков. И теперь по вечерам вгоняли в зевоту господина Али Алескера, пытаясь в своих пространных философских рассуждениях втиснуть учение Корана в рамки розенберговских теорий об универсальности фашизма.
Частенько из Мешхеда сюда наезжал в своем лакированном "шевроле" некий Шукрулла Азизуллаев. Он передавал эмигрантам "директивы" таинственного Саттархана, имевшего прямое отношение к британскому консульству. А в последнее время господин Шукрулла все теснее общался с прятавшимися по всем углам астана фашистскими офицерами. Появлялся здесь и сам Саттархан - коричневоликая, благообразная, неопределенных лет личность, судя по бархатной темно-фиолетовой туппи, ташкентец. Он постоянно шептался с проживавшим в четвертом флигеле дворца громогласным, чернобородым, черноусым, с устрашающими густыми черными бровями Абдукаримом Мингбаши, любившим напоминать, что он жал руку "самому Гитлеру, который назначил его фюрером всех мусульман-узбеков от Кундуза до Тегерана".
Но и наводивший на всех трепет Мингбаши делался тихим и сахарно-ласковым, едва раздавался клаксон "ситроена" весьма представительного, по-военному подтянутого господина Мирбазарова, доверенного человека англичан, советника эмира бухарского. Мирбазаров был "человеком власти". Он часто ездил в Кабул, Герат, Бомбей, Тегеран, бывал запросто у эмиров и шахов, якшался с губернатором провинции, выезжал и в Париж на совещания с главой русской белой эмиграции генералом Кутеповым, а когда тот бесследно исчез - с его преемником Миллером. Поговаривали, что в доме Мирбазарова в Мешхеде собирались царские генералы и полковники. А когда ветер подул из гитлеровской Германии, Мирбазаров повел разговоры, что фашизм и ислам дети одного отца - пророка Мухаммеда.
Но такие, как Мирбазаров или Хикматуллаев, Мингбаши или старички меллииттихадисты, только проповедовали, призывали к послушанию рабов божьих - райия. А рабы божие копошились в Серахской степи и по окраинам пустыни Дэшт-и-Лутт, бегали черными жуками туда и сюда всякие там мелкие торгаши и спекулянты, на карачках переползавшие границу в поисках заграничного рая. Мамед Сами, Мамед Назар, Якуб Юсуф, Худайберды Баратов и многие другие не хотели дома трудиться честно, искали сладкой жизни, а здесь прозябали, скитались батраками по имениям персидских вельмож, торгуя жевательным табаком, занимаясь мелкой контрабандой, переправляя по заданию всяких сатреддинханов, мирбазаровых, мингбашей, контрреволюционную литературу вроде чокаевского "Ени Туркестана". Они жадно прислушивались к вестям с родины, нищенствовали, голодали и ловили бальзамом лившимся в сердца слова вновь прибежавших сюда через границу: "Глаза на вас смотрят и ждут". А вестники были всякие, вроде некоего Джумы, бывшего работника советской милиции. Он попался на взятках и спасался в Серахсе от суда и наказания.
Именно этот Джума взялся помочь Бай Мирзе сколотить из всякого эмигрантского сброда Тамерлановскую дивизию. Но Джума мечтал о чинах, славе, сытой жизни. И когда вдруг Бай Мирза предложил ему отправиться в Бухару и Самарканд "на рекогносцировку", да еще предложил взять с собой взрывчатку и бикфордов шнур, Джума не на шутку перепугался. "Да там военное время. Да там меня живо прихлопнут. С большевиками шутки плохи".
Джума призвал на помощь своих земляков, втянутых им в "дивизию", и попросил их разъяснить Бай Мирзе, что и как... Эффект получился ошеломляющий. Бай Мирза приказал тут же казнить недовольных. Ропщущим, по старому эмирскому обычаю, перерезали горло, а Джуму распяли на стене, и лично Бай Мирза запорол его плетью насмерть. Бай Мирза показал, что шутить он не намерен и что опыт карательных экспедиций, которыми он командовал в Западной Европе, научил его беспощадности. "Урок Баге Багу всякий сброд запомнит навсегда. Тамерлановской дивизии железная дисциплина и беспрекословное подчинение фюреру!" - заявил он сбившимся в стадо, ошеломленным, дрожащим от отвращения и ужаса тамерлановцам.
...Все разбежались, едва Бай Мирза был схвачен и связан. Никто и не подумал оказать Мансурову сопротивление. Винтовки валялись в раскаленной пыли меж черных кровяных луж. Острая сладковатая вонь стояла в воздухе.
Бледный, возмущенный Аббас Кули подошел к трупам.
- И ты, Худайберды, попался, - сказал он. Лицо его перекосилось то ли от отвращения, то ли от жалости. Он посмотрел на Мансурова и добавил: Худайберды не кочакчи. Разбойник. В России на каторге был. За убийство. Потом в басмачах ходил. Отчаянный был. И вот теперь его Бай Мирза, какой-то молокосос, зарезал. "Гитлер, - орал-кричал Худайберды, - Гитлер принесет узбекам свободу и богатство!" Вот твое богатство! Тебе Гитлер кровь выпустил. - Он передернул плечами, словно ему было холодно, и подошел к Мансурову. - Что делать будем? Уезжать надо. Немцы, конечно, попрятались сейчас. Такой скандал им ни к чему. Генерал уехал, и потому...
- Куда уехал генерал? - встрепенулся Алексей Иванович.
- Генерал распорядился подать себе автомобиль. "Я лично поеду на границу, - сказал. - Посмотрю..." Генерал хочет проверить склады оружия фирмы "Люжр". Говорит, с юга из Кума привезли сотни две ящиков лекарств. На самом деле в ящиках разобранные пулеметы. Мне караванбаши рассказывали. Оружие для джемшидов и бербери. Среди них есть опытные солдаты, служившие в англо-индийской армии.
- Генерала нет. Тем лучше. Мы быстро покончим со всей шушерой в Баге Багу.
Покрасневшее, растерянное лицо Аббаса Кули Мансурову не понравилось. Он и сам не понимал, как это получилось, что он возлагал столько надежд на Аббаса Кули с его кочакчами. С какой стати контрабандистам лезть в драку с фашистами, подставлять головы под пули немцев? Контрабандисты достаточно наслышаны уже об Алексее Ивановиче. "Лютый лев от страха перед ним залезает в лисью нору, дикий слон закапывается в муравейник". Для кочакчей Мансуров был таинственной, страшной фигурой, представителем могущественного северного соседа. А кто там разберет, правда ли так силен Гитлер и когда еще немцы утвердятся в Хорасане, да и утвердятся ли? Не подавятся ли? А Мансуров - сила. Вон он как без малейших колебаний разделался с присланным из самого Берлина свирепым, кровожадным начальником тамерлановской дивизии. Нет, торопиться нечего. Темноликий, покрытый рубцами славы русский - настоящий великий сардар, он воду под седьмым слоем земли видит. Тут не то слово скажешь - погубишь себя напрасно.
Контрабандисты отчаянные люди, но плохие воины. Они сражаются за фунт опиума, рискуют из-за двух сотен рублей золотом, но идти в бой за отвлеченную идею? Нет, конечно!
С сомнением и мучительной тревогой Аббас Кули поглядывал на свою шайку. Всех он знал, все на него отлично работали, все увешаны были оружием, все стреляли отлично и все отлично скакали на коне, ужом ползали среди скал, неслышно прокрадывались мимо пограничных застав, все смелы, но... ради одного - чистогана. Поднять таких людей на бой с фашизмом в Баге Багу - бессмысленная затея!
А Алексей-сардар ведь такой человек, безумной смелости человек! Он один пойдет против аллемани. У мысли нет дна, у слова нет предела. Алексей-ага пойдет сейчас требовать, чтобы немцы сдались, и они его убьют. Аббас Кули закричал от горя:
- Не ходите! Они... они звери... У них полно оружия. У них даже на террасе под чехлами пулеметы. Лучше уехать. В степи джемшиды с конями... Ждут.
- Он дело говорит, - сказал быстро Сахиб Джелял.
- Бросьте. Аббас Кули спасовал. А вы, Сахиб Джелял, я вижу, дипломат. Жаль... Сам разделаюсь с нацистами. Они трусы. Ну, а если... Чем больше шуму, тем лучше. Надо здесь все перевернуть. И пусть грохот и шум дойдут до Керманшаха и Мешхеда. Тогда всем планам гитлеровцев каюк. В два дня все астаны прочистим, ни одного пивника-бюргера не останется на развод. Вот и надо разъяснить это господам фрицам... И гостеприимному нашему хозяину, господину негоцианту. Но у него один выход - мне помогать. Иначе...
Его прервал захлебывающийся, взволнованный фальцет Али Алескера. Он выбежал из-за угла, не глянул даже на жертв кровавой расправы и в радости зашепелявил:
- Уехали! Ах, как хорошо! Уехали!
- Легок на помине. Кто уехал?
- Вох-вох! Бросили в машину саквояжи и уехали.
- Кто уехал?
- Господа инспекторы рейха Шульц и Кноппе. Уехали. В пять часов у Семи Родников приземлится самолет. Они улетят. Мир и тишина воссияют над бедным моим жилищем.
- Какой мир, господин Али Алескер, еще неизвестно.
- Но, клянусь, я друг, я преданный друг Советского правительства. Я доказываю это каждым своим вздохом, каждым движением пальца, каждым... Генерал тоже уехал. Я принудил фон Клюгге уехать. Я! - И он ударил себя в ватную грудь ватной ладошкой. - И фон Клюгге уехал!
- Вы доказали бы свои чувства, если бы приказали схватить Шульца и Кноппе и засунуть их в подвал в компанию к палачу Бай Мирзе.
- Вы не видите, что он наделал... - сказал мрачно Сахиб Джелял. - Бай Мирза такой же палач, как и Шульц. Я узбек, проклинаю таких узбеков и объявляю, что он не узбек, а дерьмо. И такого я прикончу своей рукой, чтобы он не позорил, предатель и гадина, имя узбека. Сегодня же оборву нить его гнусного существования.
Тут накал беседы достиг высоких градусов. Гранатовые губы хозяина Баге Багу посинели, посиреневели, зашлепали, разбрызгивая слюну. Али Алескер вдруг начал заикаться:
- Несчастье! Увы, он сбежал. Сломал решетку вот из таких прутьев. Нет... сорвал замок. Открыли ему дверь дружки-аллемани... Ушел, уполз, оставил вонь... кучу дерьма... Увы... Бай Мирзы нет. Господин Сахиб Джелял... нет... вы не захотите пачкать руки. Не придется увидеть больше этого слизняка. - Голос у него срывался. Он выставил перед собой руки, точно защищался от ударов.
- Выпустили его вы! - надвинулся Сахиб Джелял всей своей величественной фигурой на хозяина Баге Багу, который с трясущимися, уже посеревшими губами пятился прямо на трупы у стены. Еще мгновение - и он ступит ногами в кровь... Он испугался по-настоящему.
Но философ и мудрец возобладал в душе самаркандца. "Море успокоения залило костер гнева". Сахиб Джелял не застрелил пунцовогубого, толстощекого любителя попить и покушать персидского негоцианта. Али Алескеру не суждено было в тот день пасть бездыханным телом на раскаленную землю рядом с несчастными жертвами безумия и садизма Бай Мирзы.
Бай Мирза ускользнул. Карателя и убийцу Бай Мирзу очень ценили гитлеровцы. Шульц и Кноппе пошли на риск. Они разогнали трусливую челядь Баге Багу, а возможно, слуги просто поспешили исполнить распоряжение своего хозяина, сами вывели палача из погреба, со всей предупредительностью усадили в автомобиль, на котором поспешили скрыться инспекторы Гитлера.
Шульц и Кноппе были все-таки достаточно сообразительны. Они поняли, что в Баге Багу слишком жарко. Шульц и Кноппе бежали. Они бросили на произвол судьбы поспешившего уехать из имения генерала и даже не оставили для него никакой записки.
А следовало бы: шофер алиалескеровского автомобиля перехватил по своей рации берлинскую сводку с фронтов войны, в которой появились нотки неуверенности. Под Сталинградом у германского вермахта возникли осложнения, и на Кавказе нацисты терпели неудачи.
Генерал фон Клюгге отправился в инспекторский объезд до того, как была получена радиосводка, и еще ничего не знал.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
А что касается плена, то бывают
цепи из роз.
Х а ф и з
Надежда - цветок в бутоне.
Верность - свет во мраке. И неизбежно,
чтобы цветок расцвел, а свет зажегся.
Н а с ы р-и-Х о с р о в
Желтый день сменился непроницаемой тьмой хорасанской ночи. Мягкими чернобархатными лапами ступали по светлым дорожкам парка гигантские чудища - деревья и кусты. Белая колоннада Баге Багу выплескивалась серебристыми бликами из обширного, скрывавшегося своим дальним краем где-то в темноте бассейна.