- Опасный человек. Свинья не имеет ничего, кроме мяса... Нет у нее голоса, нет ума, чтобы мыслить, нет ни перьев, ни шерсти. Тронь ее - и завизжит. - Он с отвращением вытер пальцы о халат. - Этот господин совсем свинья. Коснись его пальцем, он будет визжать, противно визжать, гнусно визжать...
Весь расплывшись в улыбке, господин помещик семенил по пыли к ним.
Но на кого он был похож! Что за маскарад!
Холщовая домотканая рубаха, длинные рукава, завязанные шнурками синего, грубейшего холста "гавы", едва доходящей до колен, перевязанной холщовым же жгутом. На ногах - такие же груботканые шаровары с завязками на щиколотках, а на плечах шоули - плащ грубой шерсти, удобный в дороге от дождя и пыли. Грубая пастушья обувь - чарой, на голове коллах-и-намади войлочная шапка бедняков. Лишь яркого узора носки и шарф нарушали ансамбль бедняцкой простонародной одежды.
Недоумение разъяснилось, едва Али Алескер открыл рот.
- Аллах акбар! - воскликнул он, широко раздвинув руки, показывая, что он приехал с самыми мирными намерениями и что у него нет оружия. - Я к вам всей душой, господа! О Хусейн святой, говорю вам я, что я к вам с открытой душой, с открытым сердцем. Господин генерал, я сдаюсь. Смотрите советским властям сдается на милость и без всяких условий сам Давлят-ас-Солтане Бехарзц, владетель Баге Багу, негоциант, владелец торгового дома "Али Алескер и К°". Вот я сам, не казните, милуйте!
- Боже, посмотрите на него, - пробормотала леди Гвендолен. - На кого он похож! - Она нервно приложила кружевной платочек к губам и сказала: Слизняк!
Не только в маскарадном одеянии под бедняка крестьянина, но и во всем облике помещика чувствовалась разительная перемена. Ничего не осталось от спеси и наглости, столь свойственной ему. Живот под холщовым одеянием еще больше обвис - про таких в Бухаре говорят: пень с привязанным хумом, волосы на бородке спутались в крученую паклю, щеки посинели от небритой щетины, поля коллах-и-намади бахромкой нависли на самые брови-кусты, выпуклые, покрытые красными прожилками глаза слезились, крупные слезы ползли по скулам, размазывая пыль, из носу тоже что-то капало прямо в приоткрытый пустой рот - зубов в них не оказалось, губы из гранатово-пунцовых стали тощими и блекло-синими... Он шевелил ими совсем беспомощно. И вообще всем своим видом Али Алескер показывал: мы слабенькие, бессильненькие, беспомощные и... совсем не опасные.
- Умоляю, товарищ генерал! Прикажите вашему шоферу убрать автомат. Я очень не люблю автоматы. Они стреляют совсем не туда, куда нужно... О, и господин Сахиб Джелял, не позволяйте вашим белуджам приближаться. Я не люблю белуджей. Мне тошно от белуджей. Прошу вас!
Белуджи действительно уже подскакали к бензоколонке. Они щерили зубы и бряцали затворами винтовок, поглядывая на своего хозяина.
- Умоляю! - скороговоркой выкрикивал Али Алескер, ладонью утирая с лица пот. - Выслушайте меня. Вы уехали поспешно. Вы не поняли меня - я друг Советов, я друг союзников. Даю клятву! Это я... Это по моему приказанию с фашистами так поступили... И генерал-оберштурм... как... штандартенфюрер, и бегство гитлеровских инспекторов, и убитые фашисты... Я отвел их руку от вашей головы, товарищ генерал, я поставил охрану у вашего порога. Я приказал Аббасу... Выслушайте меня. Я прикидывался другом фашистов... чтобы... Но вы уехали из Баге Багу, не позавтракав. Клянусь, вы проголодались. Разрешите пригласить вас на чашечку черного кофе... Умоляю. Там и поговорим... Ну, и корочка хлеба найдется...
Его слушали, ему давали говорить. Его не хватали, не арестовывали, ему больше не угрожали дула автоматов. Белуджи спешились и не выражали намерения приблизиться.
Али Алескер почувствовал себя увереннее. Он еще беспомощно шлепал губами, его речь была похожа на скулежку щенка, глаза бегали и ловили взгляды Сахиба Джеляла и Мансурова, но Али Алескер понял, что он выиграл... Хитрец! Он видел, что Мансурова передергивает от фамильярного "товарищ". Но он выиграл. Пока еще совсем немного, самую малость. Он выиграл время. Теперь он может говорить, доказывать. И он уже потирал свои пухлые ручки и просил:
- Давайте посидим за расстеленной суфрой и вкусим от даров Хорасана. Клянусь, я проголодался и желудок присох к моим позвонкам. Ваша супруга, господин Сахиб, хотела отведать блюда нашей хорасанской кухни. И вы, товарищ генерал, рады будете заморить червячка, как говорят русские. И вы убедитесь, что Али Алескер совсем не тот, каким представило меня ваше воображение. О, вы русские, великолепных способностей люди, но вы, не обижайтесь, принадлежите к племени европейцев, увы, не способных понять душу Востока! И я вас прошу, умоляю за приятным угощением выслушать меня и разобраться, где истина и где ложь. А истина, клянусь, в том, что я, Али Алескер, ваш друг, товарищ генерал, горячий друг. Итак, прошу... Я вас приглашаю...
Ему доставляло истинное наслаждение наблюдать вполглаза, как Алексей Иванович вздрагивает и морщится от слова "товарищ".
- И дервиша? - спросил Мансуров.
- Что вы говорите?
- И дервиша, паломника камней? - резко спросил Сахиб Джелял. - Кто подослал паломника камней с... ручным пулеметом?
- Мы... Я... - бормотал Али Алескер. Он чувствовал, что его снова загнали в угол. Но он не сдавался. - Поверьте, я не мог его подослать. Тьфу-тьфу! Как он мог пробежать восемьдесят верст от Баге Багу, когда... Такое ужасное подозрение, несправедливое подозрение...
Он и взаправду проливал слезы. Совсем казался несчастным перед лицом столь несправедливых обвинений.
- А вон там за домишками... чьи лошади?.. - сказал Мансуров. Он не верил ни одному слову Али Алескера. А тот извивался, чуть ли не становился на колени. И все умолял пойти завтракать. И все восторгался какими-то необыкновенными кушаниями, которые ждут ценителей кулинарии. Он явно трепетал от страха, но своим поведением, своим хлебосольством, искренним, страстным, обезоруживал, растапливал вражду и гнев и доказывал, что ему обидна угроза на лицах Сахиба Джеляла и Мансурова.
- Умоляю! Поедем кушать! Все остынет, простынет, перепреет. Поедем, клянусь, вы не пожалеете, если вы вкусите небесных кушаний нашего Хорасана.
И вдруг Мансуров решился. Только что Али Алескер упрекал его в том, что он не понимает души Востока. Алексей Иванович прожил очень много на Востоке и был до мозга костей восточным человеком. Он знал восточную дипломатию и отозвался на вызов восточного дипломата Али Алескера. Вместо того чтобы отправить его в тот глиняный домик, где ждал решения своей участи каменный паломник, аллемани в дервишском обличье, Мансуров принял приглашение Али Алескера.
Но вкусить даров Хорасана оказалось не так-то просто. Пришлось снова сесть в автомобили и ехать более часа по дорогам, петляющим меж лысых гор.
Но, когда колонна автомашин наконец остановилась, все пришли в восторг. Перед ними среди зелени деревьев высилось беломраморное здание вычурной арабской архитектуры.
- Дворец принца Каджарского! - воскликнул, расплываясь в улыбке восторга, Али Алескер. - Их высочество отсутствуют. Хозяин - мы! Прошу!
Он устремился по широким ступеням, громко отдавая приказы и распоряжения многочисленной челяди, склонившейся в поясных поклонах перед этим суетливым, простонародно одетым толстячком, будто он и был самим принцем.
Пока гости поднимались по роскошной лестнице, пока толпились в великолепном вестибюле, пока осматривали залы дворца, господин помещик и негоциант Али Алескер с чисто восточным красноречием пытался доказать, что он стал жертвой непонимания души Востока.
- Да, каждый европеец с ненасытной жадностью жаждет заглянуть, забраться в самые недра Востока, ощущает сладострастие, осязая грезы и чувственные тайны "Тысячи и одной ночи" и райские миражи коранического рая с благоуханными источниками "зем-зем" и крутобедрыми, разнузданными в своих ласках гуриями, гашишными оргиями Аламута, золотыми и брильянтовыми сокровищами пещеры Алладина. Европеец-ференг, белый человек, жадно, грубо срывает замки со всех тайн Востока. И вы, товарищ генерал, поэтому, наверно, решили, что такие, как я, охотно, ради собственной выгоды помогают - ну, раньше это были англичане, а теперь аллемани - овладевать странами Востока, всеми их богатствами, чтобы самим наживаться на этом. О нет! Мы - лучшие люди нации, лучшие умы Ирана совсем не хотим отдать свои богатства, свои земли, своих женщин и дев, свои ковры, свои имения жадным фашистам только потому, что фашисты оказались сегодня сильнее британских лордов-хищников. Мы - интеллигенция Ирана...
- И потому вы, лучший ум Ирана, открыли двери для всякого фашистского сброда, - не выдержал Мансуров, - и превратили Иран в мост для проникновения фашизма в Советский Союз?
- Нет, товарищ генерал, вы меня не поняли. Я же говорю, что душа Востока, душа восточного человека слишком сложна, чтобы ее быстро поняли. Мы... - Хитрец и восточный дипломат старался вывернуться. - Вот вам наглядный пример полной противоположности культуры, быта, цивилизации Запада и Востока. Запад - сухой, холодный, замкнутый, черствый - оставит путешественника изнывать от холода и жажды у ворот дворцов и замков только потому, что путешественник - из чужой страны, только потому, что у европейца в душе холодный расчет, скаредность, отсутствие теплоты. Восточный человек поделится всем, что у него есть, с любым безвестным путником - нищим или богатым, знатным или последним рабом, накормит, напоит, вырвет у своих детей последнюю хлебную корку, чтобы насытить дорогого гостя, посадить его сытым и напоенным, ублаготворенным на коня и проводить в неведомую даль, зная, вероятнее всего, что никогда этого человека не увидит больше и не услышит его благодарностей. Сделал доброе дело - брось его в воду.
"Да, сухая корочка хлеба, - усмехнулся про себя Мансуров, озирая длиннейший банкетный стол, ломящийся под блюдами и источающий самые соблазнительные ароматы. - А что касается благодарности и разговоров о "добрых делах, утопленных в воде"... наивный ты человек... хоть и дипломат. Именно Восток славится своими гомерическими угощениями, которые считаются там наилучшей формой взятки".
Итак, господин Али Алескер через желудок ищет путей к сердцу и разуму.
А Али Алескер шел напролом. Лестью, угощением, наигранной откровенностью, горькими раскаяниями он пытался завоевать снисхождение.
- Откровенность и честность! Сердце мое омыто кровью преданности и слезами сокрушенности. Мы готовы служить вам. Мы припадаем к стопам Советской власти...
Вполголоса Сахиб Джелял проговорил задумчиво:
- Что с ним? Спесь - непостижимое свойство человеческого тела скрывать недостаток ума... А ума в нем предостаточно.
- Он мне противен, - тихо сказала Гвендолен, - вот я сейчас его спрошу. - И она громко спросила: - Господин Али Алескер, я потрясена. Беломраморные стены зала, бронза люстр и бра, бархат и шелк гардин и портьер... белый стейнвейевский рояль... тысяч в сто долларов, ковры... еще дороже... И мы... за столом в вечерних платьях... - Она, усмехнувшись, посмотрела на американку, надевшую для такого случая прозрачную и неимоверно декольтированную блузку. Сама Гвендолен извлекла из дорожного чемодана превосходное крепдешиновое платье, отлично оттенявшее ее беломраморные руки... - Этот дворец... И все, решительно все - восточная сказка. Волшебство! И среди пустыни, среди развалин обширного города, сметенного века назад жагатайским хищником Тимуром... мне уже рассказали... Вокруг могилы и норы шакалов, любителей трупов... Не подумайте, что я от сентиментальных чувств раскисла, но... почему дворец среди разрушения, развалин?.. Ничто так не убивает хорошее настроение, как кладбище. Развалины цепки, пахнут мертвечиной, вызывают гибельную слабость...
- Наша супруга, - заговорил Сахиб Джелял, - хочет вас, достопочтимый хозяин, спросить: зачем вам, Великолепию мира, - так ведь вас величают при шахиншахском дворе, - зачем вам понадобилось строить этот загородный дворец, да еще столь роскошный, с кондиционными установками, лифтами, в пустыне, в стороне от большой дороги?
Здесь Хорасан сметен с земли без сожаленья,
Чтоб от золы его дворец не различить...
- Поистине от женщин все коварство мира, - поклонился Али Алескер и зашлепал губами. - Очаровательное коварство, прелестное коварство. Но позвольте вам сказать, мадам, что я ждал такого вопроса, когда пригласил всех дорогих гостей сюда. И я готов сейчас ответить. Надеюсь, мой ответ покажет всю глубину моей искренности, бездну откровенности. Прежде всего, эта вилла, этот дворец... Да, я приказал построить ее, но не для себя. Построил я ее для принца низвергнутой старой Каджарской династии, дабы мог он пребывать здесь в покое, вдали от мирской суеты. - Он забегал вокруг стола, засуетился и вдруг, очутившись перед Мансуровым, вцепился в его руку с такой страстностью, что тот даже отшатнулся. В великолепно разыгранном возбуждении, в настоящем трансе с закатыванием глаз под лоб, с дерганием щек и всех мускулов лица, чуть ли не с пеной на губах Али Алескер застонал: - Знайте же, товарищ генерал, любезнейший Алексей-ага, дорогой мой гость, зачем я, помещик и негоциант, пригласил вас и ваших друзей сюда... Я пригласил вас убедиться в моем коварстве, в моих ужасных ошибках, в моей любви и ненависти. В своем раскаянии я готов втоптать сам себя в грязь... Тьфу-тьфу! Смотрите внимательно на всю эту роскошь и великолепие. И знайте, роскошь и комфорт вот этими своими руками Али Алескер, помещик и негоциант, воздвиг, создал, построил, обеспечил для... Вы знаете для кого? Совсем не для принца Каджара. Нет! Горе мне, заблудшему и ослепшему... Для аллемани! Для врагов СССР! Для фашистов, терзающих Россию! Для палачей-гитлеровцев, пожирающих женщин и детей России, той самой России, которая всегда была, есть и будет благодетелем и другом персидского человека, простого, чистосердечного, трудящегося перса...
И он отступил на два-три шага, раскинул руки и красовался перед несколько ошеломленными гостями действительно эдаким простецким хорасанцем - и тут ему удивительно подошло его простонародное одеяние, его холщовые домотканые грубые одежды, его грубая обувка, его плохо выбритые щеки. Бедняк, да и только, трудяга, выходец из недр многострадального народа.
- Артист! - пробормотал Мансуров.
- Обманулся я, - продолжал все так же истерически Али Алескер. - Не обманули меня, а обманулся я, осел из ослов. Поверил, что для народа Ирана так будет лучше. Сам выложил денежки, сам купил материалы, сам призвал мастеров, сам купил за границей всю мишуру, сам построил. И для кого! Для кровожадных аллемани! Каюсь! Вах-вах! Берите меня, товарищ генерал. Прикажите арестовать, расстрелять... - Он опять звонко шлепнул себя по груди, застонал. Настоящие слезы текли по его щекам.
- И много подобных дворцов в ожидании гитлеровцев вы, господин негоциант, изволили воздвигнуть в Хорасане?
- Такой... вах-вах... лишь один-единственный... для генералов, для размещения штаба армии... Есть... то есть мы построили... подрядчиком мы были... сортом пониже по дороге в Кешефруд... Тьфу-тьфу, для господ офицеров чинами пониже... Вы, горбан генерал, его изволили видеть уже... мне рассказали о вашей поездке... доложили, так сказать... Отель "Регина", так сказать... Ну еще есть один-два... кто же ожидал течение реки событий... Каюсь... Вах-вах... Но теперь все-все, и дворец, и "Регину", и... все прекрасные гостиницы с коврами, кондиционерами, швейцарами, поварами, с горничными... горничные там розы. Тьфу-тьфу, передаю... отдаю безвозмездно Красной Армии... Советские офицеры заслужили... пусть отдыхают... наслаждаются... Тьфу-тьфу!
Али Алескер являл олицетворение гостеприимства, хлебосольства, широты натуры, но плевался он слишком часто.
- Примет или нет ваш подарок, господин Великолепие мира, наше командование, это другой вопрос. Вы приготовили мягкие перины и отличную снедь. Остается задать вам вопрос: что вас так разобрало, господин Великолепие мира! С чего это вы вздумали переметнуться к нам?..