В те давние времена знахари проводили хирургические операции, имея в своем распоряжении лишь каменные ножи, костяные иглы и сухожилия; даже на самые глубокие раны швы накладывали без наркоза. Но если при такой операции больной вскрикивал от боли, это считалось у алеутов признаком слабости и отсутствия характера.
Закончив свой рассказ, Андрей грустно покачал головой.
Раньше его народ был сильным и гордым. Алеуты многое знали, владели секретом лекарственных трав. Теперь же все изменилось.
- Большинство алеутов предает старинные обычаи забвению, - сказала мне Клара. - Только моему отцу и еще немногим алеутам известно, какие травы являются лечебными. Староста нашей деревни старик Диркс советует не болтать на этот счет. Он считает, что белые только смеются над нами. Поэтому мы не говорим о них, и они постепенно забываются.
- Но вам отец расскажет, - добавила она.
Мы засиделись до позднего вечера, и, когда я поднялся, все продолжали смеяться над рассказанной мною историей о сердитом лисенке, которого мы во время войны считали своим талисманом; он пристрастился к пиву и однажды ночью, опьянев, вылез из своей клетки и сорвался с отвесной скалы.
- Ну, точно как алеуты, когда они напьются, - сказала Клара, придя в веселое настроение.
Я пожал руку Андрею и распрощался.
- Ахакдали-дак, - сказала Клара мне вслед. - Приходите опять.
- Хаксгазихук, - ответил я (спасибо). И на этот раз меня поняли.
Весть о моем посещении Снегиревых быстро облетела деревню. На следующий день меня остановил на дорожке старик Диркс и пригласил вместе с Бобом посетить его дом. Я был приятно удивлен. Старик Диркс фактически являлся старостой деревни, хотя ввиду преклонного возраста он передал свои полномочия сыну, Биллу Дирксу-младшему; но тот уехал из деревни работать на военном буксире, поспешив отделаться от всякой ответственности. Билл редко приезжал на Атху и, по-видимому, был весьма обеспокоен тем, как избежать неприятностей, связанных с почетной должностью старосты.
В отсутствие Билла Диркса-младшего обязанности старосты исполнял алеут по имени Билл Голый, который тоже относился к ним без большого восторга, и Денни Невзоров - лавочник, почтмейстер, служитель культа и всеобщий связной - взял эти функции на себя.
Но на деле старостой оставался старик Диркс. Возраст, внешний вид, репутация и поведение сделали его самым уважаемым человеком в деревне.
Его рост считался высоким для алеута, чем он был несомненно обязан примеси крови белокожих. Из-за артрита и солидного возраста ему трудно было передвигаться, но он продолжал выходить в море за палтусом и снабжал свое семейство рыбой. Старый Диркс произвел на меня впечатление человека уравновешенного, обладающего чувством собственного достоинства и тонкого юмора. Мы выпили чаю и поговорили о рыбной ловле, которой он интересовался больше всего. Он искренне радовался нашему приходу и, казалось, понимал, что нам нужно. У нас было с собой несколько растений, и Диркс перечислил их названия.
- У него русское название "лопушки", - сказал он, взяв из рук Боба стебель борщевика. Затем он объяснил, как у алеутов принято нагревать широкие листья борщевика и класть припарку на больные места. Стебли этого растения годятся в пищу, но сначала надо содрать с них кожицу, потому что от ее сока образуются такие же болячки, как и от ядовитого плюща. Подобные болячки я видел на губах у деревенских ребятишек, евших неочищенные стебли лопухов.
Старик Диркс взял ветку тысячелистника - растения с белыми цветочками, распространяющими сильный аромат. Это растение часто встречается в луговинах.
- По-алеутски оно называется самихайакс, очень хорошее лекарство. - Он оторвал несколько пушистых листьев и растер их между ладонями. Накладывается на порез, и сок сразу же приостанавливает кровотечение.
Он рассказал нам, что, когда идет кровь из носу, листья самихайакса закладывают в ноздри, а если его заварить как чай, то получится верное средство от болей в желудке и в горле. Я с любопытством разглядывал тысячелистник. Михи тоже говорил мне об этом народном средстве.
Особенно приятно было старику, что мы собрали немного гравилата, научное название которого Geum calthifolium. Он сказал, что это одно из самых сильных лекарственных средств. Когда-то алеуты прибегали к этому растению при лечении незаживающих ран. Рану покрывают мокрыми листьями гравилата, перевязывают, и вскоре она начинает затягиваться и заживать.
Алеуты знали также, что настойка из корней дикого ириса является сильным слабительным средством. Сок корней другого растения - анемона давался больным, перенесшим кровоизлияние. Считалось, что охотник, который ест "олений мох", растущий на высоких склонах холмов, избавляется от одышки при дальних переходах. Диркс нагнулся, чтобы шепнуть по секрету, что одно растение - лютик - помогает избавляться от врагов. Достаточно налить врагу в чай немного едкого сока, и он начнет "сохнуть", пока совсем не зачахнет.
- Этим же способом избавляются и от ворчливой жены, - пошутил Диркс.
Многое из того, что рассказал нам старик об использовании лекарственных растений, было совершенно ново. Дальнейшие поиски в этом направлении могли бы привести к поразительным открытиям, потому что немало наших современных чудесных медикаментов ведут начало от подобной примитивной фармакопеи.
Пока он говорил, мы с Бобом записывали каждое его слово в блокнот. Неожиданно Диркс умолк, потом вдруг засмеялся и сказал:
- На сегодня хватит. Может быть, потом расскажу еще.
Наша беседа закончилась.
Перед уходом я попросил у старика Диркса позволения сфотографировать его на фоне навеса для вяления рыбы, на что он очень охотно согласился и даже улыбался в объектив, словно актер, привыкший позировать. Когда мы уходили, он закричал вслед "погодите, погодите!" и быстро заковылял к себе в дом, а через минуту появился, сияя улыбкой, со старым, помятым Истмен-Кодаком-116 в руках. Затем он попросил нас установить его фотоаппарат так, чтобы и он мог нас заснять.
После нашего визита к старику Дирксу я заметил, что атханцы изменили свое отношение к нам. Казалось, что теперь все относились к нам дружелюбно. Нас стали навещать даже те, кто раньше и не подходил к нашему дому.
- Вы едите с нами вместе, стараетесь ничем не выделяться. Вы нравитесь нам, - говорили они.
Мы с Бобом завоевали дружеское расположение этих людей тем, что садились с ними за один стол. Раньше я не понимал, насколько было важно соблюдать подобную вежливость.
Белые, в частности американцы, сплошь и рядом полагают, что люди других рас и национальностей, все, кто отличается от них цветом кожи, якобы не столь чувствительны к обидам, как они сами. А может быть, наоборот, мы считаем так потому, что сами по своей натуре менее обидчивы, чем другие народы.
Но алеут прекрасно понимает, когда его оскорбляют, и, будучи живым человеком, возмущается и немедленно платит за обиду обидой. Большинство белых, с которыми алеутам приходилось соприкасаться, не считались с их самолюбием, отчего у алеутов выработались недоверие к белым и постоянная готовность к самозащите.
Клара рассказала нам о книге, которую недавно написала белая женщина, прожившая некоторое время на Атхе. Она излила в ней всю свою нелюбовь и отвращение к алеутам. В резких выражениях описала она только их худшие стороны. Алеуты восприняли такой поступок как прямое оскорбление их народа и его образа жизни. Они не могут забыть этого.
Алеуты выработали способы расплаты с белыми за их пренебрежительное отношение. Они не выдают своей обиды и не доводят до открытого столкновения, которого предпочитают избегать. Но, оставшись в кругу своих, они сами высмеивают белого, нанесшего им оскорбления. Тут не обходится без самых презрительных эпитетов: зачастую внешний облик жертвы описывается самыми неприглядными красками. Белый человек, которого они невзлюбят, всегда будет испытывать среди них неловкость, и если он идет следом за молчаливой группой алеутов - они будут делать вид, что не замечают его. Стоит же ему обогнать алеутов, он услышит перешептывание, а затем громкий смех.
Другой распространенный прием заключался в том, чтобы, прикинувшись другом, терзать приезжего, передавая ему несуществующие сплетни, вплоть до явной выдумки. Конечно, потом эти сплетни, ложь и то впечатление, какое они произвели на жертву, расписываются и излагаются в кругу своих со всяческими подробностями. Таким образом, если алеут и не может дать отпор белому в открытую, то он по крайней мере сумеет сделать своего врага смешным в глазах всей общины.
Спустя некоторое время после моих визитов к Андрею и старику Дирксу, когда я работал дома, Кулачи, наш юный атхинский осведомитель, проговорился, что народ "дурачит нас", сообщая неверные сведения.
- Дурачит нас? - спросил я удивленно. - Как это понять?
- Они не хотят, чтобы вы и другие доктора что-нибудь узнали, а некоторым просто нравится обманывать, когда вы задаете вопросы. А потом они об этом рассказывают и над вами смеются. - Кулачи был доволен собой. Моя недогадливость делала меня объектом шуток.
А я-то удивлялся, почему собранные нами сведения столь противоречивы! Я относил это сначала за счет омонимики алеутских слов или их устаревшего значения. Боб же высказывал предположение, что люди, информирующие нас, не слишком точны: таким образом, он был ближе к истине.
Мы оказались жертвами алеутской игры "Дурачь белых", которой они выражали свой протест. Представляю, как они радовались, что и впрямь провели вторую экспедицию.
Вскоре мне стало ясно, что многие местные жители, охотно вызывавшиеся помогать нам, в большинстве случаев сами оказывались малосведущими в интересовавших нас вопросах. Просто они проявляли любопытство ко всем этим делам не менее нас самих, но при этом старались выглядеть "всезнайками", вплоть до того, что сочиняли на наши вопросы любые ответы, лишь бы только не выдать своей неосведомленности. Кроме того, пока я не побывал в доме у Снегирева и не показал искренности наших чувств, алеуты не верили тому, что мы рассказывали о целях нашего приезда. Старик Диркс даже наказывал всем и каждому не сообщать ничего, что могло быть использовано с целью выставить алеутов отсталыми или глупыми.
К счастью, во избежание подобных неожиданностей мы прибегали к некоторым общепринятым мерам предосторожности. Для порядка мы подвергали проверке все сведения, которые нам сообщались. Теперь, советуясь с несколькими надежными и осведомленными алеутами, такими, как Андрей, мы могли быстро разоблачать отдельных обманщиков. Разговор с Кулачи послужил нам уроком: в дальнейшем мы никогда не принимали на веру ни единого слова даже из уст самых сведущих людей, с которыми нам приходилось сталкиваться, не сверяя полученных данных с сообщениями еще одного-двух информаторов. Но это оказалось излишним. После моего посещения старика Диркса нас никто уже не пытался вводить в заблуждение. Похоже было на то, что жители Атхи отнеслись к нам благосклонно.
ГЛАВА XII
Вскоре после нашего приезда в деревню мы стали развлечением для детей. По-видимому, гарвардцы в часы работы прогоняли их от себя, и они переключились на нас. Куда бы мы ни шли, по пятам за нами следовала стайка безнадзорных ребятишек в лохмотьях. Когда мы засушивали растения, они заглядывали через спинки стульев, непрерывно сопя носами прямо нам в уши. Если мы выходили на экскурсию, они весело бежали впереди, подобно своре щенков, и всегда умудрялись сесть как раз на те образцы, которые мы искали. Когда мы не пускали их в дом, они глазели через окна, а оказавшись в помещении - трогали и рассматривали все наши вещи.
У этих ребятишек всегда был неисчерпаемый запас вопросов. Когда мы делали вид, что не замечаем их, они стояли небольшими кучками поблизости и следили раскосыми глазами за каждым нашим движением, то хихикая, то переговариваясь картавым шепотком, что больше всего и раздражало нас, так как мы не понимали по-алеутски и не знали, о чем они шепчутся. Наконец, их поведение стало мне так действовать на нервы, что, начиная заниматься делом, я выгонял их из дому. Зато Боб любил этих ребят всех до единого и легко сносил их присутствие. Что касается детей, то они боготворили Боба. Он был большой, сильный, добродушный и постоянно шутил с ними.
Один мальчик по имени Джой представлял собой экземпляр особого рода. У него была манера неожиданно выскакивать из каких-нибудь потайных мест. Иногда я просто пугался. Случалось, что я работал один в темном доме, прессуя растения при мерцающем свете единственного фонаря, а этот смуглый мальчонка внезапно с диким криком выскакивал из темного угла и тут же со злым смехом убегал. Еще он любил чем-нибудь кидаться. Частенько во время работы в поле в нашу сторону неожиданно летел камень или старая рыбья кость, а Джой стремглав убегал по дорожке, смеясь и торжествуя.
Впервые я встретил его на следующий день после нашего приезда в деревню. Он подкрался ко мне сзади и ущипнул через штаны ржавыми клещами. По словам Михи, мне еще очень повезло. Желая привлечь чье-либо внимание, Джой прибегал и к более опасному оружию.
Возможно, что его поведение объяснялось своими причинами. Он был одним из тех немногих встретившихся мне алеутских детей, которых взрослые сурово наказывали. Большинство алеутских ребят не знают наказаний, и они самые счастливые дети на свете. Родители почти не вмешиваются в то, где они бывают и что делают. Стоит им очутиться утром за порогом - и весь день напролет они предоставлены самим себе, а домой возвращаются только для того, чтобы есть и спать.
Одна из любимейших игр алеутских детей - скатываться с головокружительной быстротой с крутых, поросших травой склонов; второе место в их развлечениях занимает борьба. Такого рода игры и полнейшее невмешательство родителей, очевидно, приучают малышей стоически относиться к порезам и синякам. Когда ребятишки, играя и кувыркаясь на улице, ушибаются, алеутские матери не очень тревожатся. Жаль, говорят они, но ребенок должен привыкать. Как же иначе наши дети узнают, что может причинить им боль?
Когда бы мужчины ни возвращались с рыбной ловли или охоты на тюленя, дети тут как тут, встречают их на берегу, разглядывают улов и учатся у взрослых. И любопытство, которое ребятишки проявляли к нам, постоянное подглядывание тоже являлось частью их самовоспитания.