— Науку использовали, чтобы сказать, что некоторые люди имеют низкий коэффициент интеллектуальных способностей, — ответил он резко. — Так что все используется различными способами. Наука — чтобы атаковать разные типы других людей.
— Но разве преподавателям не следует указывать, что научные теории отличаются от религиозных мифов? — спросил я.
— Конечно. Я сказал бы, что наука сегодня очень популярна, — ответил он. — Но затем следует дать и другой стороне представить как можно больше доказательств, потому что другой стороне всегда дают на это мало времени.
В любом случае, так называемые слаборазвитые народы часто знают гораздо больше об окружающей среде, например о местных растениях, чем так называемые эксперты.
— Так что говорить, что эти люди необразованны — это просто… необразованность!
Я выпалил свой самоопровергающий вопрос: разве нет ничего противоречивого в том, каким образом он использовал методику западного рационализма, чтобы атаковать западный рационализм? Фейерабенд не заглотил наживку.
— Ну, они просто инструменты, а инструменты можно использовать так, как считаешь нужным, — мягко сказал он. — Они не могут обвинять меня в том, что я их использую.
Фейерабенд казался скучным, отвлекающимся. Хотя он не признавался в этом, мне показалось, что он устал быть радикальным релятивистом, защищая различные системы веры, существующие в мире, — астрологию, креационизм, даже фашизм! — от быка-рационализма.
Однако глаза Фейерабенда снова заблестели, когда он заговорил о книге, над которой работал. Предварительно она была названа «Покорение излишества» (The Conquest of Abundance) и направлялась против человеческой страсти к редукционизму.
— Все людские предприятия, — пояснил Фейерабенд, — пытаются уменьшить естественное разнообразие или «излишество», присущее реальности. Прежде всего, сама система восприятия разбивает это излишество — или мы не смогли бы выжить.
Религия, наука, политика и философия представляют наши попытки еще больше сжать реальность. Конечно, эти попытки покорить излишество просто создают новые излишества и новые сложности.
— В политических войнах погибло много людей.
Я имею в виду, что определенные мнения кое-кому не нравятся.
Как я понял, Фейерабенд говорит о нашем поиске Ответа, теории, которая отметет все остальные.
Но, по Фейерабенду, Ответ навсегда останется — должен остаться — за пределами, которые мы можем достичь. Он насмехался над верой некоторых ученых в то, что они когда-нибудь смогут охватить реальность в единой теории, объясняющей всё.
— Пусть верят, если это приносит им радость. Пусть говорят об этом. «Мы коснулись бесконечного!» А некоторые утверждают — голос его стал унылым — «Да-да, он говорит, что коснулся бесконечности». А некоторые говорят — взволнованным голосом — «Да, да! Он говорит, что коснулся бесконечности!» Но заявлять детям в школе: «Вот истина» — это уже слишком.
Любое описание реальности обязательно является неподходящим, утверждал Фейерабенд.
— Вы думаете, что этот мотылек-поденка, это ничтожество человек — в соответствии с современной космологией — может всё понять? Мне подобное кажется сумасшествием! Это не может быть правдой!
Они выяснили одну частную реакцию на свои действия, и эта реакция дает вот такую Вселенную, а реальность, которая стоит за описанной, просто смеется: «Ха-ха! Они думают, что нашли меня!»
Философ Дионисий Ареопагит, сказал Фейерабенд, доказывал, что прямо увидеть Бога — это означает не увидеть ничего.
— Вот это для меня имеет смысл. Не могу объяснить почему. Это огромное, из чего все пришло, а у тебя нет возможностей. Язык возник от того, что ты имеешь дело с вещами, стульями, несколькими инструментами.
И на этой крохотной Земле! — Фейерабенд замолчал, словно растворился в восторженном состоянии. — Вы знаете, что Бог — это эманация? И они спускаются вниз и становятся все более и более материальными.
И в конце, в самом конце последней эманации можно увидеть маленький след и догадаться, что это такое.
Удивленный этим взрывом, я спросил у Фейерабенда, религиозен ли он.
— Не уверен, — ответил он. Его воспитывали как католика, затем он стал воинствующим атеистом. — А теперь моя философия приняла совсем другую форму.
Не может так быть, что Вселенная — бах! — и развивается. Нелепость какая-то.
Конечно, многие ученые и философы спорили, что незачем рассуждать о смысле или цели Вселенной.
— Но люди-то спрашивают, так почему бы и нет?
Пусть все это войдет в книгу и будет представлено как теория излишества, но написание займет у меня много времени.
Когда я собрался уходить, Фейерабенд поинтересовался, как прошла вечеринка по поводу дня рождения моей жены. (Я сказал Фейерабенду о дне рождения жены, когда договаривался о встрече.)
— Отлично, — ответил я.
— Вы не отдаляетесь друг от друга? — не унимался Фейерабенд, пронзая меня взглядом. — Это не последний день рождения, который вы празднуете вместе?
— Почему он должен быть последним? — в ужасе уставилась на него Боррини.
— Я не знаю! — воскликнул Фейерабенд сдаваясь. — Потому что так бывает! — Затем он повернулся ко мне. — Вы давно женаты?
— Три года.
— А, только самое начало. Все плохое еще впереди.
Просто подождите лет десять.
— Да, сейчас вы говорите как настоящий философ, — заметил я.
Фейерабенд засмеялся. Он признался, что трижды женился и разводился, перед тем как познакомиться с Боррини.
— Теперь я впервые счастлив, что женат.
Я сказал, что слышал о том, что его женитьба на Боррини сделала его более покладистым.
— Ну, тут две причины, — ответил Фейерабенд. — Когда стареешь, у тебя просто нет энергии не быть покладистым. Да и она сама сыграла немалую роль.
Он широко улыбнулся жене, она улыбнулась в ответ.
Повернувшись к Боррини, я напомнил о фотографии ее мужа рядом с горой немытой посуды и его приписку о том, что выполнение этой обязанности теперь является самым важным делом его жизни.
Боррини хмыкнула.
— Раз в сто лет, — заметила она.
— Что ты хочешь этим сказать? Какое «раз в сто лет»? — закричал Фейерабенд. — Я каждый день мою посуду!
— Раз в сто лет, — твердо повторила Боррини.
Я решил поверить физику, а не релятивисту.