Я только сочинитель строк,
В которых хорошо иль плохо,
Но отразилась как-нибудь
Судьба, отечество, эпоха,
Какой ни есть, а все же путь...
К своему семидесятилетию Станислав Куняев пришел почти таким же, как и начинал: с утверждением деятельного добра, которое необходимо защищать. Мне кажется, с подачи своего друга, а в чем-то и наставника Вадима Кожинова, Куняев чересчур поспешно отказался от знаменитых строк "Добро должно быть с кулаками". Я прекрасно понимаю Вадима Валерьяновича, который осознанно делал ставку на совсем иное направление в поэзии и умело влиял на целое поколение поэтов и критиков. Этот пример - скорее доказательство реального влияния талантливого критика на литературу. Кожинов лишь предвидел, предчувствовал по первым всходам развитие более национальной, более востребуемой народом так называемой "тихой лирики" и, используя свою власть над умами молодых поэтов, уже разворачивал их в нужном направлении. Ему явно мешало куняевское "добро с кулаками" - своим максимализмом, кричащей эффектностью. И он сумел даже такого волевого человека, как Станислав Куняев, увлечь своим тогдашним пониманием национальной русской поэзии, увлечь его на путь требуемой народу "тихой лирики". В предисловии к книге Куняева "Путь", вышедшей в 1982 году, Вадим Валерьянович писал: " В 1959 году он написал стихотворение "Добро должно быть с кулаками...", соответствующее всем канонам "громкой лирики". Опубликованное в московском "Дне поэзии" в 1960 году, стихотворение завоевало поистине предельную популярность... Шум вокруг этого стихотворения был настолько внушительным, что он не растворился до конца еще и сегодня, через двадцать с лишним лет. Еще и сейчас имя Станислава Куняева в сознании многих автоматически связывается с фразой "Добро должно быть с кулаками...", хотя поэт давным-давно "отрекся" от собственного произведения и в стихах ("Постой. Неужто? Правда ли должно?..."), и в одной из своих статей. (Станислав Куняев писал, в частности, что стихи эти совершенно "неинтересные", что они явились как порождение модной "словесно лихой, но абстрактной и безличной манеры")..." Я привожу эту длинную цитату как доказательство безусловного и абсолютного авторитета Вадима Кожинова. Ведь на самом деле и стихотворение с "отречением" было у Куняева, и статья была...
Неграмотные формулы свои
Я помню. И тем горше сожаленье,
Что не одни лишь термины ввели
Меня тогда в такое заблужденье...
И я сам вослед авторитетнейшему Кожинову писал в статье о поэзии Станислава Куняева: "Что заставило поэта Станислава Куняева... свернуть с дороги славы, отказаться от громогласных заявлений типа "Добро должно быть с кулаками..."? Может быть, чувство поэтического вкуса... Нашел в себе силы - свернуть на путь свой..." На путь свой Станислав Куняев на самом деле свернул. Но не с отречением от своего программного стихотворения, а гораздо позже. Когда он понял, что путь поэтической тишины не для него.
Вадим Кожинов был и останется навсегда идеологом целого литературного направления. Хотя в своих статьях щедро оставляет друзьям право чувствовать себя первооткрывателями. Вадим Кожинов пишет: "Станислав Куняев обрел бесценных сподвижников на своем новом пути - таких, как Анатолий Передреев, Николай Рубцов, Владимир Соколов. Вместе они создали основу целого направления или, вернее, периода в развитии отечественной поэзии, получившего позднее прозвание "тихая лирика". С середины шестидесятых годов это направление, во многом родственное так называемой деревенской прозе (Василий Белов, Виктор Лихоносов, Валентин Распутин, Василий Шукшин и др.) стало основным средоточием движения русской поэзии..."
Все это, безусловно, так, но не случайно же, как признается уже сейчас в своих знаменитых мемуарах Станислав Куняев, одной тихой лиричности ему явно не хватало по характеру своему, он осознанно шел к борьбе, к ярко выраженной гражданской позиции, к ораторской публичной интонации. И одного поэтического кружка из "тихих лириков" уже в семидесятые годы было ему маловато.
Вадим Кожинов не скрывал своего недовольства ранними стихами поэта: "...Стихи этого рода могли чрезвычайно быстро обрести широчайшую популярность: нужно было только остро, эффектно, кричаще выразить "мысль", уже так или иначе знакомую, близкую аудитории, - и "мысль" эта принималась на "ура". Критик был искренне рад, что "...пройдя по этой дороге, в сущности, всего несколько шагов, поэт вдруг решительно свернул с нее. При этом, он, безусловно, пожертвовал своей уже нараставшей шумной известностью, ибо даже в самом его поэтическом мире словно наступила глубокая тишина - тишина раздумья и пристального, чуткого вслушивания в голоса природы и истории..." Нет, внимательно прочитав все лучшие стихи Куняева, я уверен сейчас, что никогда никаким "тихим лириком" поэт не был. Очевидно, отдавая дань своему учителю Кожинову , он посвятил ряд стихов воцарившейся тишине: "...люблю тишину полуночную", "...темным воздухом и тишиною". Ну, так и Андрей Вознесенский тогда писал "Тишины хочу, тишины. / Нервы, что ли, обожжены..." И это, очевидно, влияние Кожинова. Как оказалось, скорее отречение у Станислава Куняева шло от идеологем шестидесятников, от их революционизма, от их крушения традиций, но волевое, гражданское, бойцовское начало, право на сопротивление - как определяло, так и определяет до сих пор и поэзию, и жизненное поведение Станислава Куняева. И это прекрасно. Это редкий дар, которого были напрочь лишены и многие его друзья-единомышленники, и оппоненты-шестидесятники, подменявшие суровую требовательную социальность в своих стихах сиюминутными выплесками модных сентенций. Именно поэтому то же "Добро должно быть с кулаками" у Евгения Евтушенко абсолютно не прозвучало и не запомнилось. Это была громкая фраза, не более, а в стихотворении Куняева была уже тогда выношенная жизненная позиция. И я с ней согласен на все сто процентов уже сегодня, в третьем тысячелетии от Рождества Христова, спустя более чем сорок лет после написания нашумевших строк:
Добро должно быть с кулаками,
Добро суровым быть должно,
Чтобы летела шерсть клоками
Со всех, кто лезет на добро...
Конечно, глубоко русскому, глубинно русскому поэту Станиславу Куняеву были по-человечески ближе и Николай Рубцов, и Владимир Соколов, и Анатолий Передреев. Он очень быстро устал от изощренной атмосферы Слуцкого, Межирова и Самойлова. Он примкнул к "тихим лирикам" скорее как русский поэт, как боец, как соратник, как друг, как ценитель национальной русской поэзии, но я уверен, что рубцовское блаженное состояние ощущения природы вряд ли его посещало - "тихая моя родина...", или "матушка возьмет ведро, молча принесет воды..." Не куняевское это состояние.
Да, конечно, всем нам в иные минуты хочется полюбить весь мир, простить все грехи и все проступки, как сам же Куняев писал:
Живем мы недолго - давайте любить
И радовать дружбой друг друга.
Нам незачем наши сердца холодить,
И так уж на улице вьюга!
................
Что делать?
Земля - наш прекрасный удел,
И нет среди нас виноватых.
Но, увы, долго в таком состоянии всепрощения нельзя в России находиться. Может быть, в брежневскую эпоху и было какое-то излишнее состояние всепрощения в обществе. Излишнее умиротворение. И что мы имеем?
Надо мужество иметь,
Чтобы золото тревоги
В сутолоке и мороке
Не разменивать на медь.
Надо мужество иметь,
Не ссылаться на эпоху,
Чтобы Божеское Богу
Вырвать. Выкроить, суметь...
Такое мужество на достаточную жесткость в противостоянии злу, в противостоянии врагам Божьим, в конце концов, уличное мужество драчуна поэт имел всегда.
В этом моем споре или размышлении нет никакого противопоставления былых друзей, или, Боже упаси, умаления "тихой лирики". Скорее, речь идет о естественном разнообразии русской поэзии. Никак не сводима русская поэтическая традиция к одной лишь "тихой лирике". Так же, как русский народ не похож на безропотный и терпеливый, смиренный и покорный. Кто же тогда от Мурманска до Аляски дошагал - чукчи, что ли? Или наши цивилизованные всечеловеки? Кто Берлин и Париж брал не единожды? Нет, в Куняеве совсем иная поэтическая воля была заложена. К тому же, и деревенским он никогда себя не ощущал. Даже и дачником, как Владимир Соколов, не чувствовал себя. Скорее первопроходцем, бунтарем или неким хищным зверем. Одиноким волком, как его называла многие годы близкая ему Татьяна Глушкова. Вольным и бесстрашным. И совсем не по-кожиновски создавалось то знаменитое стихотворение "Добро должно быть с кулаками..." - не на заказ и не готовой мыслью из многообразных средств массовой информации. Вернее, заказ был предложен, но он настолько совпадал с его состоянием души, что строчки выкрикнулись как девиз, как призыв. Как программа жизни. Думаю, что и Вадим Кожинов не сводил русскую поэтическую традицию к одной лишь "тихой лирике". Не случайно же именно он приметил еще совсем молодого Юрия Кузнецова и откровенно признал его "наиболее значительным, самым выдающимся поэтом нашего времени", а уж под его же каноны "тихой лирики" Юрий Кузнецов никак не подходил... Впрочем, что мы будем спорить. Надо просто читать стихи. Там все сказано. Вот, к примеру, о шведском короле Карле:
А все-таки нация чтит короля
Безумца, распутника, авантюриста.
За то, что во имя бесцельного риска
Он вышел к Полтаве,
тщеславьем горя...
За то, что он жизнь понимал, как игру,
За то, что он уровень жизни понизил,
За то, что он уровень славы повысил,
Как равный, бросая перчатку Петру...
То, что принимали у Куняева за юношеский максимализм, оказалось его постоянным состоянием души. Его державным максимализмом, его требовательным подходом и к миру и к себе.