Коль "Горе побежденным!" - есть,
И - "Победителей не судят!"...
Его мир - это мир суровых людей, где сентиментальность не прощается и не поощряется.
В окруженье порожистых рек,
В диком мире гранита и гнейса,
Как ни горько, но знай, человек,
На друзей до конца не надейся...
Рухнет камень. Исчезнет стезя,
Друг протянет бессильную руку.
Так не порть настроения другу
И рассчитывай сам на себя...
Куняев отчаянно любит природу. Но не способен ее созерцать, даже наблюдать, он всегда взаимодействует с ней. Резко, жестко, на равных.
Законы охотничьей жажды
Жестоки, а значит, не жаль,
Что в алые нежные жабры
Вонзилась колючая сталь...
И в результате такого взаимодействия форель "бьется, кровавя траву..." А вот уж прямо откровенный дружеский вызов своему старшему другу и наставнику Вадиму Кожинову, с дерзким посвящением ему - стихотворение "Случай на шоссе". Житейский, увы, всем нам известный случай, когда машина на скорости давит мелкую птаху, зверька. С прямотой и присущей ему резкостью поэт старается понять и принять с горечью и печалью, но как неизбежное - диктат человека. "Что мне помнить какую-то птаху, если надо глядеть да глядеть, чтобы вдруг на обгоне с размаху в голубой березняк не влететь..." Поэт признает законы общества, которые с неизбежностью попирают законы природы. И лишь мечтает, чтобы не исчезла вся природа, не исчез последний волк. Не засыпано последнее болото... Нет, считает Куняев, одной любовью и добром человеку не выжить.
Этот мир со зверьми и людьми
Он давно бы рассыпался прахом,
Если жизнь вдруг пошла бы под знаком
Бескорыстной и вечной любви.
Какое уж тут "безмерное добро" из его вымученных "тихих стихов". Все более в зрелой лирике Станислава Куняева намечается противоречие в собственной душе, противостояние внутри себя. Что делать, если и зло ты отстраняешь от себя, подымая глаза к небесам, вспоминая "Возлюбите врагов!"? И на самом деле возмечтается о добре без кулаков, о тихом мире любви,.. "но вспомнишь, как черные дни ползли по любимой отчизне, и все, что вершилось людьми во имя возмездья и жизни", и собственную эмоциональность подавляешь рациональным чувством справедливости: "и вдруг выплывает со дна бессмертное: - Око за око!".
Думаю, природное хищничество охотника сблизило Куняева с таким же, как он сам, одиноким и жестким Игорем Шкляревским. И тот, и другой, наверное, могли бы написать такие строки:
Когда удушье или страх
Берут тебя за горло
Ты локоть сам поставишь так
Что хрустнут чьи-то ребра...
Тогда ты вспоминать не рад
О совести и чести...
В толпе никто не виноват
И все виновны вместе.
Может быть, его самого ждал такой же одинокий путь отвернувшегося от людей поэта?.. Может быть, он сам запутался бы в своей двойственности между миром и войной, между добром и кулаками, между милосердием и свирепостью, между правдой и ложью. Между музыкой Грига и пьяным Витей, калечащим свою подругу. Между всем высоким, за что цеплялась эмоциональная и нежная душа поэта, и всем низким, что вынуждала принимать рациональная, борющаяся за жизнь плоть. Все может быть...
Коль мир суров и столько зла
Еще таится в древнем чреве,
Что даже лайка у костра
Вдруг ощетинилась во гневе.
И потому, хоть сам не рад,
Чтоб сердцу не было тревожней,
Рукой нащупаешь приклад
С ним как-то засыпать надежней.
Конечно, не проста жизнь, где приклад часто заменяет и друга надежного, и подругу нежную. В своих дневниках Куняев в 1974 году пишет: "Рубцов похоронен, Передреев пьет и разрушается. Немота овладела им. Игорь болен, и не видно просвета в его болезнях. Соколов слишком устал от своей жизни. Неужели мне придется в старости, если доживу до нее, залезть в нору, как последнему волку, и не высовываться до конца дней своих?"
Эта жизнь - за чертой милосердия. Она ломала и ломает многих талантливых людей. Станислав Куняев выстоял потому, что за ним был еще угрюмый русский ветер. Все-таки он не был никогда тотально одиноким, ибо даже подсознательно чувствовал себя со своим народом. Его спасал вначале еще не осознанный им биологический русский национализм. Чувство родного пространства, корневая связь и с прошлым своим, с прошлым своего рода. Именно эта "самая жгучая, самая смертная связь" по-настоящему сблизила его и с кругом поэтов, приверженцев "тихой лирики". Уверен, не эстетическая была между ними близость, а общее ощущение русскости, принадлежности к русской культуре. Это же чувство с неизбежностью привело его к разрыву со своими былыми учителями Слуцким и Межировым. Это чувство русскости дало мужество еще в 1964 году писать: "Церковь около обкома / Приютилась незаконно...". Мужество оспаривать ту же постановку "Андрея Рублева" именитым кинорежиссером Тарковским, во время съемок которой живьем сожгли корову ради эффектного кадра. Мужество признания полной потери былого народного христианского сознания:
Реставрировать церкви не надо:
Пусть стоят, как свидетели дней,
Как вместилища тары и смрада
В наготе и разрухе своей...
..............................
Все равно на просторах раздольных
Ни единый из нас не поймет,