"Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?"
В Тифлисе есть поверье: если девушка приложит камушек к надгробью, и он прилипнет, значит, девушка еще в этом году выйдет замуж.
Нино подобрала гальку, прижала ее к надгробью, но камень не удержался и скатился нам под ноги. Нино глубоко вздохнула.
Я посмотрел на ее расстроенное лицо и рассмеялся.
- Видишь? И это всего за три месяца до свадьбы! Значит, прав был наш Пророк: "Не веруй в мертвых идолов".
- Верно, - ответила Нино и замолчала.
Мы вернулись к фуникулеру.
- А что мы будем делать после войны? - спросила Нино.
- После войны? То же, что и сейчас. Гулять по городу, ходить в гости к друзьям, ездить в Карабах, воспитывать наших детей. Что может быть лучше?
- Я хотела бы хоть раз съездить в Европу.
- Непременно. В Париж, Берлин. Причем на всю зиму.
- Да, да, на всю зиму.
- Нино, тебе не нравится наш город? Хочешь, переедем жить в Тифлис?
- Спасибо, Али хан, ты очень заботлив. Будем жить в Баку.
- По-моему, нет в мире города лучше Баку.
- Я знаю, ты скучаешь. Постоянно тоскуешь о древней Крепости и душеспасительных разговорах с Сеидом Мустафой. Ну что ж, я люблю тебя. Оставайся таким, какой ты есть.
- Я люблю свою родину, Нино, люблю каждый камушек, каждую песчинку.
- Знаю, Али. Это удивительно - так любить Баку. Для приезжих - это всего лишь жаркий, пыльный, воняющий нефтью город.
- Правильно, потому что они чужие...
Нино положила руку мне на плечо и коснулась губами щеки:
- А мы с тобой не чужие и чужими никогда не будем. Ты будешь всегда любить меня, Али хан, да?
- Конечно, Нино.
Фуникулер спустился в город. Крепко обнявшись, мы вышли на Головинскую. По левую сторону был разбит уютный садик, обнесенный тонкой ажурной, решеткой. Ворота были заперты. Над воротами сверкал позолотой императорский двуглавый орел. Под ним, как высеченные из камня, стояли двое часовых, потому что сад был частью резиденции великого князя Николая Николаевича.
- Погляди! - сказала Нино, внезапно остановившись и показывая на сад.
По аллее прогуливался высокий худой мужчина с седой головой. Мужчина оглянулся и посмотрел в нашу сторону. Глаза великого князя были полны холодной задумчивости, губы плотно сжаты. Отсюда, из-за деревьев, он казался огромным диким зверем.
- Как, по-твоему, Али хан, о чем он думает?
- Скорее всего, о царской короне.
- Она очень пойдет его седым волосам. Что же он будет делать?
- Наверное, свергнет царя.
- Пойдем, Али хан, я боюсь.
- Ты не должен плохо говорить о царе и великом князе, - сказала Нино, когда мы отошли. - Они защищают нас от турков.
- Твоя родина между молотом и наковальней.
- Моя родина? А твоя?
- Мы в другом положении. Нас не зажали в тиски. Мы лежим на наковальне, а молот в руках великого князя. За то мы и ненавидим его.
- Все вы бредите Энвер пашой. Какая глупость! Ты не дождешься прихода Энвера. Великий князь разобьет его!
- Аллах велик, и это ведомо только ему, - спокойно ответил я.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Армия великого князя стояла в Трабзоне. Захватив Эрзурум, русские войска перешли Курдистанские горы и двигались на Багдад. Они уже взяли Тегеран, Тебриз и даже священный Мешхед. Над Турцией и Ираном нависла зловещая тень Николая Николаевича. Как-то во время встречи с грузинской аристократией великий князь сказал:
- Согласно воле государя я не успокоюсь, пока слава золотого византийского креста не воссияет над куполами Айя-Софии.
Положение в мусульманских странах было сложным. В Баку лишь гочу и амбалы продолжали еще верить в мощь турок и победоносный меч Энвера. Ирана уже не существовало, а в скором времени то же ожидало и Турцию.
Отец был хмур. Он теперь часто куда-то уходил, а если был дома, то читал сводки с театра военных действий в газетах, либо, склонившись над картой, шепотом повторял названия оставленных городов, и потом часами неподвижно сидел, перебирая четки.
Мои же дни проходили в ювелирных, цветочных или книжных лавках, где я покупал подарки для Нино. С ней я забывал о войне, великом князе, нависшей над мусульманскими странами угрозе.
- Будь вечером дома, - попросил меня как-то отец, - к нам придут люди, чтобы обсудить кое-какие серьезные проблемы.
Отец проговорил все это со смущенным видом и смотрел куда-то в сторону.
Я все понял.
- Ведь ты, кажется, взял с меня клятву никогда не заниматься политикой? - насмешливо сказал я.
- Тревожиться за судьбу своего народа - не значит заниматься политикой. Бывают времена, когда боль за судьбу народа становится главным в жизни человека.
Именно в этот вечер мы с Нино собирались в оперу. В Баку гастролировал Шаляпин, и Нино уже несколько дней пребывала в радостном ожидании. Надо было что-то придумать.
Я позвонил Ильяс беку.