Я долго смотрел им вслед.
- Ты герой, Али хан! - воскликнул Мухаммед Гейдар, вскакивая на коня. - Ты дрался, как герой, и поступил так, как должен был поступить.
- Ее жизнь была в твоих руках, - проговорил, склонив голову, Сеид Мустафа. - Ты мог убить ее, а мог и помиловать. Шариатом допустимо и то, и другое.
И Сеид Мустафа мечтательно рассмеялся, Мухаммед Гейдар вложил поводья мне в руки.
Мы молча поскакали по ночной дороге. Впереди ласково светили огни Баку.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
С уступа, нависшего над глубокой пропастью, открывается суровая, но величественная картина: мрачные скалы без малейшего признака растительности, словно некий титан разбросал здесь в беспорядке огромные камни.
А вдоль края пропасти - будто кто-то подвесил их здесь - лепятся один к другому, убегая вверх по скалам, убогие домишки, и плоская крыша одного служит двором другого.
Внизу, на дне пропасти звенит ручей. В чистом, прозрачном воздухе сверкают под лучами солнца скалы. Между ними вьется, теряясь где-то внизу, узкая тропинка.
Это дагестанский аул.
Внутри домика полумрак, на пол брошена плотная циновка. Две деревянные балки подпирают выступающий снаружи козырек крыши.
В бездонном небе застыл, распластав крылья, орел.
Я лежал на небольшом дворике-крыше и с наслаждением посасывал янтарный мундштук кальяна. Чья-то рука заботливо подмешала в табак анашу. Легкий ветерок уносит сизый табачный дым и холодит покрытое испариной лицо. Виски мои холодны, как лед. Клубы дыма плывут в воздухе, образуя удивительные фигуры, чье-то лицо выплывает со дна пропасти, кружась и множась, оно приближается, и я узнаю его - это Рустам 3ал с ковра, висящего в моей комнате в Баку.
Давно ли я лежал там, укутанный теплым одеялом? Болела рана. Я слышал звуки шагов, тихие голоса за стеной. До меня донесся голос отца.
- Прошу простить меня, господин комиссар, - говорил он, - но я сам не знаю, где сейчас мой сын. Думаю, он убежал в Иран и в настоящее время скрывается у своего дяди. Искренне сожалею, господин комиссар.
- Против вашего сына, - рокотал в ответ бас комиссара полиции, возбуждено уголовное дело. Он обвиняется в убийстве. Уже подписан ордер на его арест. Мы отыщем и арестуем его пусть даже в Иране.
- Я могу только приветствовать это, потому что не сомневаюсь - мой сын невиновен, и любой суд оправдает его. Убийство насильника никогда не считалось преступлением. И кроме того...
В соседней комнате воцарилась тишина, и мне показалось, что я слышу шелест новеньких купюр.
- Конечно, конечно, - зарокотал опять комиссар. - Ох, уж эта молодежь! Горячие головы! Чуть что - сразу за кинжал. Я - лицо официальное, но как отец прекрасно вас понимаю. Вашему сыну не следует больше появляться в Баку. А приказ о его аресте я все же вынужден буду переслать в Иран.
Затем послышался звук удаляющихся шагов и снова тишина...
Изящные буквы на ковре переплетались, создавая загадочный лабиринт. Я попробовал проследить взглядом за причудливой линией, которая, изгибаясь, образовывала букву "нун", но опять почувствовал приступ головокружения и потерял сознание.
Продолжалось это недолго. Сознание постепенно возвращалось ко мне, и я видел склонившиеся надо мной незнакомые лица, слышал шепот, но не мог различить слов.
Когда же сознание окончательно прояснилось, я увидел улыбающихся Ильяс бека и Мухаммеда Гейдара. Оба они были в мундирах. Я с трудом поднялся и сел в постели.
- Вот, зашли попрощаться. Отправляемся на фронт.
- Как?
Ильяс бек грустно поправил ремень и начал рассказ:
- В ту ночь я доставил княжну Нино домой. Всю дорогу она не проронила ни слова. Я сдал княжну родителям и отправился в казармы. А через несколько часов все стало известно. На Меликова страшно было смотреть. Он заперся в своем кабинете и пил. На коня своего даже смотреть не стал, а вечером вообще приказал пристрелить его. Наутро он подал рапорт с просьбой отправить его на фронт. Отцу пришлось как следует похлопотать за нас, но добился он только того, что дело не было передано в военный трибунал. Потом пришел приказ о переводе нас в действующую армию. Причём на передовую.
- Простите меня, друзья. Это я во всем виноват!
Но друзья в один голос запротестовали:
- Нет, нет, ты - герой. Ты вел себя, как мужчина. Мы гордимся тобой.
- А как Нино? Вы видели ее?
Ильяс бек и Мухаммед Гейдар помрачнели.
- Нет, не видели.
Ответ прозвучал очень сухо, и я не стал больше говорить об этом.
- Не тревожься за нас, - улыбнувшись, сказал Ильяс бек. - Мы как-нибудь устроимся и на передовой.
Мы рассмеялись, обнялись на прощание, и друзья ушли.
Я снова почувствовал подступающую слабость и упал на подушки. "Бедные мои друзья! - думал я, блуждая взглядом по рисунку на ковре. - У них из-за меня неприятности..."
Липкое полузабытье опять затянуло меня. Как в тумане, возникало перед моими глазами то смеющееся, то печальное лицо Нино. Чьи-то руки тормошили меня.
- Надо дать ему анашу, - сказал кто-то на персидском. - Очень помогает при душевных муках.
В губы мне вложили янтарный мундштук, я вновь погрузился в полудрему и откуда-то издали слышал чей-то голос:
- Почтенный хан, я потрясен обрушившимся на нас несчастьем. Сейчас я хочу только одного - чтобы наши дети поженились как можно скорей.
- Но, дорогой князь, Али хан не может сейчас жениться. Он - кровник. Ведь Нахараряны объявили нас кровными врагами. Жизнь моего сына ежеминутно подвергается смертельной опасности, поэтому я отправил Али хана в Иран. В настоящее время он никак не может жениться на вашей дочери.
- Я умоляю вас, Сафар хан, неужели мы не сумеем защитить наших детей? Они могут уехать отсюда хоть в Индию, хоть в Испанию. Поймите, Сафар хан, честь моей дочери запятнана, и лишь брак может спасти ее доброе имя.
- Но ваша светлость, разве Али хан запятнал честь вашей дочери? К тому же вы всегда найдете для княжны жениха среди русских или армян.
- Хан, мы могли бы представить это просто как невинную прогулку, и никто бы ничего не заподозрил. Ваш сын поспешил. Он слишком погорячился и должен исправить свою ошибку.
- Как бы там ни было, Али хан - кровник, он не может жениться.
- Но, Сафар хан, поймите меня, я ведь тоже отец...
Голоса умолкли. Наступило долгое, тягостное молчание. Я глядел на крупинки анаши, напоминающие муравьев.
Наконец, пришел день, когда с меня сняли повязки. Я осторожно коснулся рубца. Это первая рана, нанесенная мне врагом. Я поднялся с постели и, все еще ощущая слабость в ногах, медленно прошелся по комнате. Слуги почтительно стояли в стороне, готовые в любой момент броситься мне на помощь.