Уже в дремоте спросил:
- Как имя, отец?..
- Онорбай.
- Богатое имя!
- Только оно одно богато!.. - усмехнулся хозяин. - Лежи отдыхай.
- А я - Аяр.
- Знаю, воин сказывал... - И опять хозяин усмехнулся, теперь, видно, этому нелестному прозвищу гонца.
К утру у Аяра озноб утих, а днем под напором яркого солнца и теплого ветра сугробы истаяли. Лишь кое-где в тени оставались сизые пятна хлипкого снега. Аяр лежал обессиленный, голова отяжелела, все вокруг казалось непонятным, как во сне: откроет глаза - сидит старик и что-то скоблит ножом; другой раз откроет - уже вечер и в дверях стоит широкоплечая коренастая девушка; третий раз откроет - ночь, где-то грызутся собаки, видно схватились с волками.
Прошел один день, и другой день прошел, и Аяру полегчало. Оставалась лишь слабость да тяжесть в голове. Но больной уже сидел, разговаривал с хозяином, выходил наружу погреться на свету.
Из сырой земли, как зеленые язычки, высовывались ростки тюльпанов, предвещая весну.
Старик, подойдя к росткам, сказал:
- Они уже с неделю как выглянули, поманулись на солнце, да снег их привалил. А они устояли, дальше тянутся. И примечаю: росли и под снегом, не переставали расти.
Но Аяр все еще ленился поддерживать разговор.
Во дворе и в доме домовито хозяйничала широкоплечая рябоватая девушка. Подметала сереньким веником, разжигала кизяк в глиняном очаге, на краю двора, где пекут лепешки; пробегала, стуча тяжелыми кожаными туфлями, посверкивая смуглыми щиколотками из-под румяных шальвар, накинув на голову детский халатик, и небрежно, по обычаю, заслонялась полой халатика от постороннего мужского взгляда. Нередко случалось, что она проходила мимо, заслоняясь полой халатика совсем не с той стороны, откуда на нее смотрел Аяр.
Он молчал, но смотрел на нее. Ему нравилось на нее смотреть: не стройна, не легка, рябовата, и руки измазаны сажей, и на лбу полоска сажи, - видно, провела по лицу рукой, - а смотреть на нее было приятно: как она домовито, ловко хозяйствует среди этой глиняной утвари, где у нее вода, мука, тесто... Приседает перед очагом и, совсем распластавшись на корточках, поддувает огонь под комьями кизяка. Вот вскинулась, ухватилась за пучок сухого бурьяна, подбросила в очаг. Пламя заиграло перед ней. Она не отодвинулась, только заслонилась от пламени ладонью. Вот поплескала из кувшина водой на руки: будет брать тесто. Мало помыла руки, бережет воду.
- В воде нуждаетесь? - спросил Аяр хозяина.
- Колодец есть овец поить. Сами не пьем: солона.
- А где же берете?
- Эна там, в балке, - серые камни где лежат, видишь? Там вода есть. Летом засыхает; летом из колодца пьем.
- Дочь хозяйствует?
- Жены нет.
- Нету?
- Тринадцать лет уже нету. Когда Тохтамыш-хан на Карши ходил, увели жену. А я дочь схватил да за пазуху. Ягненок подвернулся, только что народился, и его за пазуху. Да в балку, там за камнями залег, притаился. Тохтамыш ушел, я вернулся. Дочь выходил и ягненка выходил. Ей три года было. Ягненку - три часа от роду. Обоих выходил. А сыну шесть лет было, он сам спрятался: на кровлю залез, там залег, затаился, его и не приметили. А жену увели.
- Сын жив?
- С повелителем. С самим. Что жив, что нет - разницы нет, когда он с повелителем. Десятник.
- Трудно вам двоим?
- Мне шестьдесят лет было, я все один жил. Шестьдесят лет, а кругом все одно - степь, бараны, колодец. Тут случилось, мимо пленных гнали; много - тысячи людей. Это повелитель Хорезм взял, погнал народ в Самарканд. День мимо шли, другой день шли. Я смотрел: черные, серые, одни глаза краснеют, идут, идут... Пять дней мимо идут, на шестой идут, - вижу, на шестой день одна девушка захромала, ногу вывихнула. И уж ей не идти. А не идти - убьют. Я изловчился, выдернул ее из толпы да за угол. Она догадалась, поползла за стену. Да так и осталась. Вот мне и жена. А и не думал жениться. Чем кормить? Да и выкупить невесту было не на что: отдашь всех баранов, а самому что останется, где шерсть брать? Вот и осталась, и явилась у меня жена. Ха! Ах, какая жена!.. Увели. А теперь где взять? Да и зачем? Лучше той нигде нет. Та - одна была такая! Я весной шерсти наберу, летом она ниток напрядет, в травяном отваре выкрасит, зимой сидит - ковры ткет. Об эту пору я брал у нее ковры да в Карши, на базар. Продам - чего-нибудь для дома куплю, с базара несу. Какая жизнь была! Увели...
- А дочь не ткет ковров?
- Может. А где шерсть взять? Баранов тогда ж угнали. Какие у меня и остались - все черные. А одной черной ниткой какой ковер выткешь? От жены один коврик уцелел. Она тут за домом его ткала, он у нее еще на приколах был растянут, они его не заметили. Да он и не весь был готов. Вот дочь по этому ковру и училась. И поняла. И могла б ткать. Да где же взять шерсть?
- Чем же кормитесь?
- Барашка выращу, сведу на базар, назад зерно несу. Тут муку намелем вон у нас жерновок, - лепешки печем, водой запиваем. А этой осенью волки на проезжего коня кинулись. Конь отбился, да зад весь изорван. Проезжий бросил коня, а мы с соседом коня задрали: коню все одно пропадать. Теперь тут у нас с осени колбаса провисает. Станет тебе полегче, сварю тебе, попотчую.
- Да, отец... не проста жизнь-то!
- Ух, какая!.. Каждый день разная. Как ручей играет.
- Жизнь-то?
- Да.
- Ты и родился здесь?
- Испокон веков. А где ж еще жить? Разве можно!
Вокруг темнела ровная, гладкая каршинская степь. Ни деревца, ни кустика. Только кое-где камень торчит или горбится холмик.
Подошли большие степные собаки, с обрезанными ушами, с пушистыми култышками на месте хвостов. Хозяин, приветливо глянув на них, сказал:
- Ночью они двоих волков тут задрали. Там вон, около камней. Я пошел, хотел шкуры снять. Где там: клочья!
А девушка все ходила мимо, все ходила...
Закрыла жерло печи деревянной заслонкой: там, внутри, лепешки, прилепившись к своду, пекутся над жаркой золой. Начисто отмела сор от печки. Ухватила глиняный кувшин, распрямившись, вольно запрокинув голову, побежала к далеким камням за водой. Ветер отпахивал в сторону полы халатика, раздувал ее широкую, заплатанную рубаху.
- Что ж это она босая?
- В обуже тяжело, - далеко ведь! - степенно объяснил старик.
- Еще снег кое-где... холодно.
- А то и по снегу ходим без обужи: где ее взять?
- Холодно ведь! - повторил Аяр.
- Сын мой обут небось: он воин, десятник. А тут кругом ты обутых видал? У нас добычи нет...
- А все ж вы тут намного богаче живете, чем там! - сказал Аяр, вспомнив покоренные земли.