Все помолчали после этой песня. Наконец старец сказал:
- Он родился вашим земляком. Умер нашим земляком.
Халиль, сожалея о покойном поэте, вздохнул:
- Да, Камол Ходжентский.
- Я видел, как он бедствовал, как нищенствовал, как умер в Тебризе, не имея пристанища, на голой циновке, с камнем под головой вместо подушки. И нам нечем было ему помочь. Хромой все разорил вокруг. Все ходили босые, голые, голодные. Камол!.. Двенадцатое лето идет, как он умер. Они с Хафизом, как два соловья, перекликались. Камол у нас, в Тебризе, Хафиз - в Ширазе. И почти вместе покинули мир, чтобы петь в садах аллаха.
Низам Халдар шепнул:
- Они говорят "Хромой". Слышали?
Халиль провел ладонью по руке Халдара:
- Молчи. Послушаем.
Старец вспоминал:
- Он жил среди нас в Тебризе. Явился Тохтамыш-хан. Слез, и крови, и горя не меньше было, чем от Хромого. И Тохтамыш увел Камола к себе в Орду, в Сарай. Тохтамышу был нужен собственный соловей в Сарае. Лет пять мы ничего не знали о нем. Но он вернулся. Вернулся к нам, чтобы бедствовать вместе. Только нам довелось его пережить. А переживем ли мы бедствия?.. Переживем ли? А ведь Камол мечтал об этом! Ты, милый Имад-аддин, пел эту песню. Спой нам, Имад-аддин!..
Молодой голос откуда-то из мглы негромко предостерег старца:
- Отец! Рядом, у Паука, пируют. Там цареныш появился. Если они услышат, не было б беды.
- Им не до наших песен. А вокруг простые люди, сами не смея петь, запершись у себя по домам, прислушиваются. Пусть и гости из Мавераннахра послушают своего Камола, - ведь этот поэт учился в Самарканде, к нам оттуда пришел.
Молодой человек высунулся, чтобы взять дутар. Ненадолго его лицо приблизилось к светильнику, и Халиль увидел желтоватое, словно выточенное из слоновой кости, лицо юноши, но не уловил взгляда его странных, показавшихся раскосыми глаз.
Маленькая, с короткими пальцами рука протянулась к дутару, и, откинув другую руку, Имад-аддин задумался, припоминая слова.
Вскоре он уже пел, отодвинувшись во мглу:
Самому султану не покорить тебя, влюбленный.
Ни цепям, ни темницам не смирить тебя, влюбленный...
Он пел о милой, но казалось, что милая эта не простая девушка, что не любовью юноши рождена эта песня, что поет певец о любимой родине и что нет в мире силы, чтобы сломить эту любовь.
Но Халиль слышал в ней только славословие стойкой силе простой любви.
Песня взволновала Халиля. Милая была так далеко - за грядами гор, за песками степей, за волнами широких рек... Но где бы ни была она, а он - с ней. И это незыблемо. Чуть закроешь глаза - и видишь эти серые створки бедных ворот. Низенькая, с высоким порогом калитка. Виноградные лозы на корявых опорах. Прудик под раскидистым деревом...
О Самарканд!
Резвые ноги, оставляющие на песке узкий след. Быстрый, сразу все понимающий взгляд веселых глаз. Быстрый, чуть хрипловатый и чуть растягивающий слова голос... О Шад-Мульк!
Песня взволновала Халиля. Он тихо повторил Халдару:
- Поговорим потом. Пока послушаем.
Его слух, обострившийся в походах, уловил легкий стук кольца в воротах, скрипнула створка, кто-то пришел и поднимался, постукивая каблуками по каменным ступеням.
Вскоре на крыше показались еще трое азербайджанцев.
Имад-аддин, отложив дутар, обратился к старику:
- Может быть, мы проводим уважаемых приезжих гостей и тогда побеседуем о наших делах?
Халиль отклонил намек Имад-аддина:
- Нам некуда спешить. Жаль покидать людей, с которыми нас побратала песня. Разве мы помешаем вашей беседе?
- Мы беседуем здесь о наших друзьях, - ответил Фазл-улла. - Вам скучно слушать о нашей нужде и о тех, кто огорчает нас.
- Разве могут быть враги у вас? - любезно спросил Халиль. - Кто видит вас, становится вашим рабом.
- А разве враги друзей не враги нам?
- Враги друзей? Значит, вы подтверждаете, что друзей у вас много!
- Все, кто любят родину, друзья мне. А родина наша хороша и несчастна.
- Мы не хотим мешать вашей беседе, но если мы не мешаем, нам некуда спешить, - упрямо повторил Халиль.
Старец заколебался, но к нему придвинулся Имад-аддин и зашептал что-то.
Тогда старец отстранился и громко и твердо возразил ему:
- И в Мавераннахре есть простой народ. Пусть посидят с нами.
Месяц вонзился в облака. Мгла сгустилась. Халиль не видел лиц троих, поднявшихся на крышу последними, хотя они опустились на коврик совсем рядом. От ближнего остро пахло какой-то степной травой.
Не дожидаясь вопроса, а может быть, торопясь, один грубовато спросил:
- Отец! Нас послали за хлебом. Где взять? Ведь там и дети с нами. Не хватает на всех.
Имад-аддин резко прервал его:
- Поговорим потом. Подождите.
- Нам до света надо туда вернуться. Нас ведь ждут. Как быть?
Имад-аддин встал и сердито ответил:
- Пойдемте. Отец к нам попозже придет.