- А не доставал ли оттуда? Может, расплатиться хотел. За день покупателей столько пройдет - всех не запомнишь.
- Какой купец! И всем деньги даешь?
- Не помню, чтобы такое было.
- Освежим память!
Султан-Хусейн шевельнул бровью, и палачи накинулись на старика.
Кровь отлила от его лица, шапочка свалилась вместе с тюрбаном. Старик, закрыв глаза, когда становилось невмоготу, вскрикивал:
- Медь, медь, медь!..
Его на минуту отпускали. Султан-Хусейн спрашивал:
- Вспомнил?
Старик молчал, его опять хватали палачи, и снова он пересохшим ртом хрипел:
- Медь, медь, медь!..
Наконец потерял сознание.
Втолкнули следующего. Это был повар Раим. Руки ему связали за спиной, отчего плечи казались еще шире и круче.
Терявший терпение Султан-Хусейн крикнул:
- Говори! Сразу все говори! Иначе...
- А я скажу; чего вам от меня надо?
- Разбойников прикармливал? Задаром, а?
- Моя похлебка. Баранину за свои деньги беру. Баранов сами свежуем. Кого надумаю, того угощаю. С кого надумаю, с того деньги беру.
- А с кого не брал?
- Кто мне по душе, с тех могу и не взять.
- С разбойника в алом халате брал?
- Брал. Он нездешний. Наши шелков не носят. Нашим не до шелков... Дернув большой круглой ноздрей, повар добавил: - Тут у вас и воняет-то, как на бойне.
- Не твое дело. Кто это "ваши"?
- Наши? Хозяева здешней земли. Их и покормим, когда им есть нечего. А пришлые нам на что? Мы их звали сюда, что ли? Кому случится между нами жить, пускай живут, - нашими станут, коль с нами заодно баранов растят. А когда являются наших баранов резать, а своих сами едят, такие не годятся. Их за своих не считаем, это хозяева не нашей земли.
- А где твои дружки, которые с оружием на наших кидаются?
- Таких дружков нету.
- А вот кидались твои дружки. Вспомни-ка! Да и назови.
- Как же назвать? Я не видал, кто из них кидался.
- Вспомнишь!
И опять работали палачи.
Повар крепился. Лишь раз он заговорил, когда его ненадолго отпустили, и Султан-Хусейн спросил:
- Вспомнил?
Покрутив головой, чтобы превозмочь боль, он не ответил, а только удивился:
- Ох, ну и мясники!..
И больше от него уже ничего не смогли добиться.
Третьим ввели, держа за обе руки, рослого рыхлого человека, глядевшего красными ненавидящими глазами.
Султан-Хусейн, все еще никак не напавший на след врагов, сам был готов, отстранив палачей, терзать своих немотствующих узников.
- Признавайся, негодяй! С кем якшался? Откуда с алым халатом в дружки попал?
- Ты, вижу, не в своем уме. Не знаю, как тебя звать.
- Как звать, не тебе знать. Сознавайся, пока спрашивают, где разбойники?
- Ты и есть разбойник! Иначе кто же ты! Кто мирного купца хватает, обирает, терзает. Кто, а? Ошалел?
- Ты сюда на беседу пришел? Где же это ты купец, - у разбойников в берлоге твоя торговля?
- Самарканд не берлога.
- "Самарканд"! Где с алым халатом снюхался?
- Как это?
- На базаре с ним шептался? Денег ему давал?
- Ну, уж это мое торговое дело. Когда велю писцу о товаре письмо написать, сам знаю, чего мне надо. Ты лучше отвяжись, - я до самого повелителя дойду, а вас, разбойников, угомоню.
- Навряд ли дойдешь!
С ним расправлялись с особым усердием: он успел укусить палача, в другого плюнул, третьего лягнул каблуком. Он кусался, бранился и визжал, пока не захрипел, выпучив глаза. Тогда его бросили.