Так или иначе, Ольге Петровне удалось ввести такой порядок, что каждый поступающий на лечение прежде всего проходит через санобработку и выходит оттуда гололобый, с наголо остриженной головой.
Кавалеристы воспринимали стрижку как кровную обиду, как большое несчастье. Казалось, им легче бы было, если бы отрубили начисто голову! Они стыдливо кутались с головой в одеяло, а некоторые спокойно, без звука давали промывать и обрабатывать страшные зияющие раны, резать куски живой кожи, но горько плакали, увидев на полу безжалостно обкромсанные свои кудри - мужскую красу и кавалерийскую гордость.
Когда же дело дошло до командного состава, то Ольга Петровна наслушалась и грубостей, и оскорблений.
- Да что ты контрреволюцию разводишь! - кричал в ярости какой-нибудь командир эскадрона. - Да чтобы я позволил оболванить себя на посмешище всем конникам?! Дисциплину хочешь подорвать?
- Постой, постой, - остановил его вошедший в этот момент Котовский. Легче на поворотах!
- А как же иначе, товарищ комбриг?
- Значит, ты своего командира считаешь оболваненным? Значит, я дисциплину подрываю?
Котовский снял шапку и предстал перед всеми со своей по обыкновению гладко выбритой головой.
Тут только все вспомнили, что ведь и на самом деле Котовский-то бреет голову? Как же так получается? И почему же они раньше не задумывались над этим?
На какие жертвы не пойдешь ради любимого командира! Этот же самый ругатель и скандалист смиренно садится на стул и делает знак Оксане:
- Давай! Пропадать, так с музыкой! Делай мне прическу, как у Котовского! Эх, не дай боже, чтобы таким увидела меня жена! Пока не отрастут волосы - буду сражаться!
- Ничего, ничего, - утешал Котовский, пока чирикала машинка в руках Оксаны. - Тут, брат, все равно не отвертишься. Взять хоть меня - комбриг? Командую всей бригадой? А попробуй-ка я не послушаться жены! А если ко всему этому жена - доктор, ну, тогда уж все! Доктора, медицина - это высшая инстанция и обжалованию не подлежит!
- Высшая?!
- Хорошо еще, что у меня с давних пор такой порядок заведен, чтобы голову брить. А то бы, пожалуй, с меня и начали санитарную кампанию!
- Ну нет! На командира бы у нее рука не поднялась!
- И подниматься не надо, - вставила свое слово Оксана, подстригая последние волоски на шее кавалериста. - Командир у нас сам пример! Такие-то все бы были!
И тут Оксана спохватилась и страшно переконфузилась, что так смело рассуждает.
- Слыхал? - весело подхватил Котовский. - Даже Оксана меня признала, а на что строгая дивчина!
12
Противник цеплялся за каждый овраг, за каждую рощу, приходилось выбивать его с каждого рубежа и гнать дальше на запад.
Так было и на этот раз. Слева, задумчивый и призрачный, отражал облака и деревья противоположного берега круглый пруд. Возле пруда правильные аллеи какого-то заброшенного парка. Конечно, удобная позиция, но долго поляки не удержались. Вот уже гонят их по открытому полю и рубят. И Котовский с любопытством оглядывает старый, заросший кустарником кирпичный фундамент, который враги использовали как удобное, защищенное место. Кроме этого фундамента да разрушенного домишка, без оконных рам, с оторванной и болтающейся на одной петле дверью, - ни одного признака человеческого жилья. Да и фундамент, за которым засели поляки, здорово раздолбал папаша Просвирин своими пушками.
На всем скаку осадил коня возле Котовского молодой кавалерист голубоглазый, курносый и в веснушках.
- Товарищ командир! Туточки!
Котовский помнил этого хлопца. Он пришел в девятнадцатом году в Тирасполь и с тех пор неотлучно в бригаде. Теперь Котовский все припомнил. Даже как зовут хлопца:
- Что скажешь, Ивась?
- Товарищ командир! Здесь! Матерь святая!
- Что здесь?
- Дубовый Гай здесь! То есть его нет... Но был он...
- Деревня?
- Моя деревня... Ну да. Вон смотрите, видите, вон оно там, в лощине, - дубки растут? Там она и стояла...
Котовский понял теперь, почему так бессвязно Ивась говорит, почему лицо его исказилось, почему голос его прерывается.
Вспомнил Котовский, как рассказывал Ивась о своем выстреле в свадебный поезд помещиков. Вон и дорога вьется...
По ней мчались бешеные тройки с женихом и невестой, с шаферами и почетными гостями... А здесь была усадьба, сверкали люстры, бегали слуги, скатерти слепили белизной, лилось шампанское, музыка играла, и жили беспечно, бессовестно, за народные труды, на народном горе раздобревшие, сытые, довольные...
И все это сгинуло - нет нищенской деревушки с чесоточными ребятишками по лавкам, нет роскошной усадьбы, и некому, кроме разве что Ивася, даже вспомнить о минувшем. Было, и прошло, и быльем поросло...
Прискакали на потных конях командиры полков. Докладывают:
- Противника гонят за дубовую рощу. Захвачены пулеметы и пленные.
И, не оглядываясь на старое пепелище, помчались всадники дальше.
С Е М Н А Д Ц А Т А Я Г Л А В А
1
В село, где поместился штаб бригады, приехала библиотечная повозка. Это был крытый возок, который тащила бойкая деревенская лошаденка. Библиотекарь был разбитной парень.
- Здравствуйте, почтенные! Привет, девчата! Вы что, ребята, в школе или как? - разговаривал он сразу со всеми обступившими его жителями села.
- В школе-то в школе, байдуже, як зараз лето, а то и школу заняли, раненых разместили, - ответил мальчик с серьезным не по возрасту лицом.
- Ничего, каникулы у вас кончатся, а тут и война кончится, и откроется ваша школа.
Такой ответ сразу вызвал оживление:
- Чего он там балакает? - торопился из хаты сморщенный, взлохмаченный, желтый, как цибуля, дед, на ходу накидывая бараний полушубок, который, казалось бы, и не к месту в такую жаркую пору.
- Война, говорит, дедусь, скоро кончится.
- Хлеба топчут, убирать надо, об этом не объясняет?
И стал библиотекарь рассказывать, как напали поляки, как без объявления войны захватили они города и села, стали пороть мужиков, отнимать у них помещичью землю...
- Велик был гнев народа, - говорил библиотекарь. - Всюду записывались добровольцы. Партия призывала трудящихся на борьбу с панами. Уже сейчас мобилизовано не менее пятнадцати тысяч коммунистов. Второй Всеукраинский съезд комсомола постановил направить на фронт двадцать пять процентов своего состава...