Подойдя к его постели, она села около Няги и тихо, но твердо сказала:
- Вы не волнуйтесь. Но я не хочу вас обманывать. Рука ваша в очень плохом состоянии. Раздроблена кость предплечья. Вы человек взрослый, вы понимаете, что это значит. Руку необходимо отнять, чем скорее, тем лучше.
Няга ничего не ответил.
Ольга Петровна еще и еще убеждала его, говорила хорошо, ласково.
Няга молчал.
Потом он лежал на больничной койке. И тоже молчал. Стиснул зубы, боль иногда была такая, что стучало в висках. Он все равно молчал и думал, думал... Он взвесил все.
- Руки резать не дам! - сказал твердо Няга. - Или поправлюсь, ведь доктор не бог, может и ошибиться. Или...
Он не договорил, что "или".
Ему делали перевязки. Приезжала в лазарет Машенька Ульрих и долго уговаривала его.
- Ну как? - спросила ее Ольга Петровна.
- Не соглашается. Вообще, эти котовцы... Я бы, например, с открытой душой приняла мужа без руки или без ноги...
Пришла Оксана с термометром. Она мерила температуру у Няги.
- Сколько? - спросила Ольга Петровна, видя, что Оксана держит в руке термометр и молчит.
- Я не понимаю, - ответила Оксана. - Разве бывает такая температура? Больше сорока?
- Заражение крови, - сказала Ольга Петровна, побледнев.
Мучился он недолго. Бредил. Ночами около него дежурили. Он умер, не приходя в сознание.
Похоронили Нягу в Тараще. Рядом с Макаренко. Вместе воевали, вместе будут и лежать. Глубокая морщина залегла на лбу Котовского. Нет Няги! Удар был жесток. Нет Няги! Как будто померк день...
5
Зацветала липа. Был зеленый июль. Котовцы ночевали в деревне Ивановцы. Ночь была душная, зато утро пришло прозрачное, с курчавыми облаками и обильной росой.
Утром повар из Второго полка, смешливый человек с круглым, как луна, лицом, выбрил начисто голову Котовскому. Повар делал это артистически и не брил, а священнодействовал: что-то такое бормотал, что-то обдумывал, причмокивал языком и долго-долго взбивал мыльную пену, как будто это был гоголь-моголь.
Затем Котовский пошел в сарай делать гимнастику, захватив ведро воды для "водной процедуры".
Примчался Иван Белоусов спросить, что делать с пленными: они просят разрешить им вместе с бригадой бить проклятую шляхту, продавшуюся иностранцам.
Явился о чем-то побеседовать Николай Криворучко. Пришел папаша Просвирин, бесстрашный в бою, но робеющий в присутствии командира в обычной обстановке.
Пока командир не кончит гимнастику, беспокоить его не полагалось. Все прислушивались к шумному дыханию и треску суставов.
- Еще только приседание! - досадовал Криворучко. - Четвертый номер. Теперь начнется поднимание рук в стороны, сгибание кистей... Канитель, прости господи!
Где-то за сараями послышалась стрельба. Вбежал во двор конник и закричал еще издали:
- Где командир?
- Командир гимнастику делает.
Конник очень расстроился, подумал, подошел к сараю и робко доложил:
- Товарищ комбриг, разрешите доложить: белополяки на околице.
Никакого ответа.
Подбодренный тем, что командир не рассердился, конник вошел в сарай. Котовский ложился на рядно, постланное на полу, и приступал к упражнению номер восемь.
- Уже перестрелка...
- А ну, проваливай из сарая! - пробасил Котовский. - Дыхание только сбиваешь!
Котовский был уверен в своих командирах и бойцах: Просвирин уже бежал к батарее, Криворучко распоряжался насчет коней... В сарае послышался плеск воды и громкое фырканье.
Через две минуты командир явился, спокойно застегивая гимнастерку:
- Ну теперь за дело!
6
Всякий раз, когда разгорался бой, врач Котовская приготавливалась к встрече раненых. Прислушивалась к отдаленному грохоту и знала: там бьется с врагами ее муж, каждую минуту подвергая жизнь опасности, там сражаются его честные, прямодушные сотоварищи, которых она полюбила за это время всем сердцем.
Чистые койки, операционный стол, медикаменты, бинты, марля - в каждой мелочи чувствовалась забота, точность, знание дела. А каких трудов стоило все это достать!
Когда санитары приносили первых раненых, подобранных под огнем, как бы ни тяжела была рана, как бы ни мучительна была боль, бойцы рассказывали врачу Котовской о ходе боя, и неизменно узнавала Ольга Петровна, что командир впереди, что командир невредим.
- Не двигай, не двигай рукой, я сама как-нибудь подведу бинт.
- Ничего, мамаша, мы привычные...
- Как ни привычно, а небось больно.
- В прошлый раз, когда мне в ногу угораздило, еще под этой... как ее... где еще коней много взяли... - куда больней было!
- Так взяли, говоришь, город?
- А как же! Командир сказал: обязательно взять.
"Какое счастье - гордиться любимым человеком!" - думала Ольга Петровна.
Оксана тоже гордится своим Мишей, и оттого только, что Оксана им гордится, Марков никогда бы не оказался трусом.