Кажется, это было в Жмеринке. Вдруг Скоповский исчез. Сначала Марков думал, что он отстал от поезда случайно. Когда поезд тронулся, он даже подумывал, не повернуть ли рычаг для автоматической остановки поезда. Но ему сказали, что ручка все равно не действует и поезд никакими силами не остановить. Возможно, что это было и так. Маркову оставалось только высовываться во все окна и советоваться с пассажирами:
- Как вы думаете, может быть, послать телеграмму со следующей станции?
- Какую телеграмму? - спокойно отвечали пассажиры. - Не надо никакой телеграммы, сам приедет.
Проплыли мимо высокие деревья. Загромыхал мост. Марков увидел внизу мощеную дорогу, улицу, какую-то такую простую, обыкновенную, что на мгновение почудилось, будто нет никакой войны, никакой разрухи и просто едут люди по своим частным делам - кто в гости, кто на курорт. Вот и почтовая контора, и козы на завалинке, и собачонка лает на проезжую подводу, а телега так напылила, что облако желтой пыли поднялось выше телеграфных проводов.
И вдруг Миша совершенно явственно увидел Скоповского. Он шагал вдоль насыпи и помахивал своей сумкой.
- Скоповский!
Нет, не оглянулся. Может быть, и не он?
Поезд, пройдя за семафор, надымил на всю округу и набрал такую скорость, что разбитые вагоны стали ходуном ходить.
5
Прежде чем поехать домой, в родное "Валя-Карбунэ", Всеволод Скоповский побывал в Яссах, на одной из тихих улиц, в трехэтажном доме с наглухо завешенными окнами.
Его немедленно пропустили. Здесь много было таких же, как он, специалистов по переходу любой государственной границы, по фотографированию военных объектов, по выкрадыванию секретных документов людей отпетых, распродавших и совесть и страх перед смертью, людей без будущего. Это были международные шпионы, армия тайной войны - подсыпанных ядов, взрывов, разведывания тайн.
Внутри здания были узкие коридоры и бесчисленные двери. Стрекотали пишущие машинки. Кто-то кому-то диктовал. Кто-то звонил по телефону.
Всеволод Скоповский вошел в комнату с лаконичной надписью на двери: "Оффис". Беседа с начальником оффиса мистером Петерсоном продолжалась недолго. Всеволод Скоповский распорол воротник и передал сводки, которые посылал Юрий Александрович.
- Когда он приедет? - спросил Петерсон. - Медленно вы там налаживаете дело.
Затем Всеволод Скоповский поехал в Бессарабию. В жаркий, солнечный день прибыл он к отцу, в "Валя-Карбунэ". Удивился, что там все было на прежнем месте, даже бронзовый амур, украшавший клумбу, даже пес Маркиз, который не стал ни старше, ни моложе. Так же садовник Фердинанд приносил рано утром свежие букеты. Тот же повар готовил те же блюда.
Александр Станиславович очень обрадовался приезду сына. Все хлопал его по спине и говорил что-то неопределенное, вроде: "Вот так мы и живем..." "Вот оно дело-то какое..."
Всеволоду встреча эта представлялась более теплой, когда он думал о ней там, в Москве. С удивлением он обнаружил в себе равнодушие, даже некоторый холодок.
"Очерствел я, - огорченно думал Всеволод, - что-то во мне отмерло. Хочу радоваться, умом сознаю, что вернулся, что жив, что это мои родители, а ничего не получается".
Вяло улыбаясь, спросил:
- Мамочка, можно к обеду приготовить индейку?
Алевтина Маврикиевна умилилась, заспешила, тотчас позвали повара. Всеволод добавил:
- И шарлотку, пожалуйста. Как я мечтал о твоей шарлотке, мама!
Он поместился в комнатах наверху, рядом с отцовским кабинетом, и все уединялся. Александр Станиславович прислушивался: сын ходил взад и вперед, взад и вперед, отмеривая расстояние комнаты.
"Видимо, всякое пришлось пережить", - жалел сына Александр Станиславович и придумывал, как бы отвлечь его от опасной работы и оставить дома.
Часто и ночью просыпался Александр Станиславович и слушал. Ходит! Глухо звучат шаги.
"Совершенно расшатана нервная система! - с горечью думал Александр Станиславович. - И ведь могут же другие жить припеваючи, в полное удовольствие и ничем не поступаться, не жертвовать. Почему я должен все отдать на борьбу с большевиками? Не достаточно ли с меня одной дочери?"
Возвращаясь в свое имение в 1918 году, Скоповский рассчитывал найти там свою утраченную молодость или хотя бы вкус к жизни. Но его ждали запустение, однообразная, растительная жизнь, одни и те же разговоры с управляющим, с садовником Фердинандом, удивительно скучным человеком.
Когда приносили с виноградника самые тяжелые, самые красивые гроздья, Фердинанд обычно говорил:
- Прошу прощения, но виноград у нас в этом году не хуже, чем у Томульца! (Фердинанд всегда сравнивал свои успехи с успехами соседнего помещика Томульца.)
- Да, Фердинанд, - важно отвечал Скоповский и при этом поднимал кверху толстый указательный палец, - настанет время - и мы, садовники человеческого виноградника (че-ло-ве-чес-ко-го!), мы, кто стоит наверху, мы добьемся, чтобы произрастали только отборные сорта. Это наша миссия, наша историческая задача.
- Правильно сделаете, - отвечал Фердинанд, хотя и не совсем понимал аллегорию.
Если что и радовало Александра Станиславовича - это присутствие именитых гостей в его доме. И вдруг все кончилось... Скоповский проводил княгиню в ее имение, вернулся назад - и такая тоска на него напала! Его раздражало все. Он придирался к слугам, чертыхался за обедом.
Но затем нашел отдушину. Решил принять непосредственное участие в борьбе с бунтовщиками. Большую роль в этой перемене его настроения сыграл Ратенау.
Ратенау в свое время привезла Ксения.
- Познакомьтесь, - сказала она. - Мой учитель музыки.
Ратенау встретился с Ксенией на одном из приморских курортов. Ратенау приехал туда, чтобы сбавить вес, Ксения - чтобы развеять скуку. Вот тогда Ратенау и уговорил ее работать в разведке.
Ксении ничего не стоило обмануть родителей и сказать, что она поступает в музыкальную школу в Мюнхене, чтобы усовершенствоваться в игре на рояле. Вместо музыкальной она поступила в школу диверсантов. Под руководством Ратенау с увлечением училась стрелять, управлять автомобилем, пользоваться шифрами, кодами, миниатюрным фотоаппаратом, вделанным в браслет.
Ратенау был толст и лыс. Он легко передвигал свое грузное тело, а гладко отполированный череп прикрывал элегантной шляпой.
Теперь он стал часто наезжать в "Валя-Карбунэ". О музыке не говорилось ни слова. Обычно они со Скоповским удалялись в кабинет. Ратенау погружался в удобное кресло, и у них начинался странный, какой-то скачкообразный разговор.
- У вас есть сын! - кричал Ратенау, как будто разоблачал тщательно скрываемую тайну или делал открытие.
- Да, - отвечал напыщенно Скоповский, - у меня действительно, как вы правильно заметили, есть сын. И дочь Ксения.
- Ну, о Ксении не беспокойтесь. Это весьма талантливая и эффектная женщина, - отвечал Ратенау, отдуваясь и ища глазами сифон с содовой водой. - Я лично сам займусь, с вашего разрешения, ею. Красивые женщины - это клад. Вы согласны, что для красивой женщины нет препятствий?
- Но позвольте, однако... моя дочь...
- Глубокоуважаемый Александр Станиславович! Мы живем в страшное время, на нас возложено решение лобовых, невероятно сложных задач. Мы живем на переломе... э-э... позвольте... как это Ленин сказал...
- Ленин?! - взревел Скоповский. - Вы сказали, Ленин?!
- Ну да-а. А что же такого? Мы тщательно изучаем их теории. И практику... В общем, смысл тот, что сейчас решается вопрос: мы или они. Вы не согласны? Конечно, так! Мы или они, глубокоуважаемый!
Ратенау одобрительно кивал, когда Скоповский ему рассказывал, что Всеволод в "Обществе спасения России".
- Мы должны вырастить поколение, которое бы не проявляло любопытства к вопросам морали. Это должны быть безмозглые молодчики, которые не простужаются, не читают, а только кутят, спариваются и убивают. Они рождены для славы. Остальное человечество - тьфу, убойный скот, и чем скорее его пустят в расход, тем лучше.
Ратенау развернул перед Скоповским целую программу.