Как тепло он говорит о Ленинграде:
- Каждая улица, каждый камень на его мостовых являются свидетелями величайших событий и могут многое рассказать нашим грядущим поколениям.
Да! Конечно! Все ленинградцы любят свой город и любят, когда о нем говорят хорошо.
Фрунзе напоминает о некоторых этапах истории Ленинграда, говорит о тех днях, когда армия Юденича появилась на подступах к городу и встретила достойный отпор. Он выражает надежду, что и в будущих столкновениях, если таковые произойдут, Ленинград будет стоять несокрушимым форпостом на крайнем фланге наших войск.
- Сейчас в заграничной прессе немало шума, призывов к крестовому походу против коммунизма. Мы знаем, что лягушки квакают к дождю, поэтому принимаем кой-какие меры, чтобы дождь не застал врасплох.
Заканчивая речь, Фрунзе с большим подъемом провозглашает здравицу:
- Вашему городу, стальному городу Ленина, живому горячему сердцу революции, оплоту и надежде наших октябрьских заветов - слава и наш братский привет от Красной Армии!
Умеет Фрунзе затронуть большие чувства в душе человека, умеет воодушевить. Среди присутствующих и Николай Лаврентьевич Орешников, уж ему-то больно по душе слова Фрунзе.
Крупными мазками набрасывает Фрунзе облик страны, определяет задачи Красной Армии. Затем делает обзор международных событий.
До чего хотелось бы Орешникову поговорить с Фрунзе! Но куда там! До Фрунзе и не добраться! Его окружили, его засыпали вопросами, его куда-то увезли, кажется, выступать на заводе или в воинской части.
Орешников уже примирился с тем, что не удалось побеседовать с Фрунзе или хотя бы поблагодарить его за выполненное обещание: за перевод в Ленинград.
И вдруг - на следующий же день после собрания - звонок в дверь, и на пороге появляется коренастая фигура Фрунзе.
В квартире поднялся переполох. Быстро подхвачено и унесено какое-то белье, висевшее на спинке стула, ловким движением ноги задвинут под кровать детский горшочек. Любовь Кондратьевна сбросила передничек, который надевала, когда мыла посуду, а Лаврентий Павлович натянул на плечи заслуженный, сшитый еще в 1912 году, синий в полоску пиджак.
- Показывайте, показывайте вашего Вову, который решил копить деньги при коммунизме! - слышался голос в прихожей. - Знакомьтесь, никак не мог доказать, что найду как-нибудь Васильевский остров и без сопровождающего, сам когда-то на Васильевском жил...
Фрунзе сопровождал чистенький, молоденький военный из управления. Сначала с Фрунзе намеревался охать командующий военным округом, но Фрунзе решительно запротестовал, объяснив, что хочет посетить знакомых не как нарком, а как обыкновенный смертный.
Выражение "обыкновенный смертный" вызвало дружный взрыв смеха и возгласы одобрения. Однако сопровождающего все-таки подкинули, уверяя, что он и город знает и что вообще невежливо бросать высокого гостя на произвол судьбы.
Сопровождающему, бойкому молодому краскому Пете Соломинцеву, успели шепнуть, чтобы посмотрел, что там и как, не нуждается ли в чем этот самый Орешников, как оказалось, личный знакомый Фрунзе.
Николай Лаврентьевич обрадовался гостю. Он суетился, за что-то извинялся, глазами показал жене на тарелку с недоеденной манной кашей - и тарелка моментально исчезла.
- Извините за беспорядок... Знакомьтесь, пожалуйста... Это мой отец.
- Лаврентий Павлович Орешников! - отрекомендовался сам глава семейства. - Гым-гум!
- Это мама. А это жена. Любовь Кондратьевна.
- Как же, как же, сразу узнал по описаниям. Учебу закончили? Нет еще? На последнем курсе? Вот как!
В кухне столпотворение. Ставили на примус чайник, нарезали хлеб, затем Любаша ловко проскочила в прихожую и помчалась в ближайший магазин за печеньем, пирожными, колбасой и сыром.
Капитолина Ивановна извлекала тем временем из старомодного буфета с резными узорами, разноцветными стеклышками парадный, голубой, с золотой каемочкой, гостевой чайный сервиз, из которого пили чай еще на ее свадьбе.
- Вас-то как звать? Михаил Васильевич? Чайку с нами не откушаете? Какое варенье больше любите? Малиновое уважаете? Да я лучше всякого положу.
- Тесновато что-то у вас, - обозревал жилище Петя Соломинцев. - Две комнаты - и все?
- Нам не танцевать, - примирительно говорила Капитолина Ивановна. Раньше-то у нас три комнаты было, да куда нам? Одну соседней квартире отдали, вон и дверь кирпичом замуровали. И правильно, ничего особенного, нам хватает...
- Какое хватает! - великодушничал Петя Соломинцев, входя в роль квартирной комиссии. - Надо что-то придумать...
Капитолина Ивановна полностью завладела Михаилом Васильевичем, который ей с первого взгляда понравился. Она уже успела показать ему семейный альбом с портретами дедов, прадедов, тетушек еще невестами, тетушек уже замужем, скромненьких племянниц, дочерей и пучеглазых внуков голышом.
Вернулась запыхавшаяся Любаша со свертками, звякали тарелки на кухне, затем произошло торжественное представление гостям белобрысого, с румянцем во всю щеку, упитанного, весьма самостоятельного Вовы, вернувшегося с прогулки.
И тут все наперебой стали рассказывать о проделках Вовы, о словечках Вовы, о различных с ним случаях, с несомненностью доказывающих, что он чудо как хорош, что он - необыкновенный ребенок и что, конечно, будет из него толк.
Вова отрекомендовался, протягивая Фрунзе ручонку:
- Владимир Николаевич Орешников, сын собственных родителей.
Может быть, его этому научили, может быть, кто-нибудь в шутку сказал это при нем, но он всегда так говорил, если приходили незнакомые.
Фрунзе смеялся:
- Сколько же тебе лет, сын собственных родителей?
- Пять лет и пять месяцев! - с гордостью ответил Вова.
Тут разговор коснулся Котовского. Орешников и Фрунзе в два голоса начали восхищаться его энергией, его кипучей натурой, его талантами. Петя Соломинцев навострил уши: "Эге! Да этот Орешников, видать, незаурядная личность! С какими людьми знается!"
Чаепитие прошло великолепно. Фрунзе с удовольствием ел бутерброды и печенье, шутил, Петя Соломинцев рассказывал анекдоты, Лаврентий Павлович сначала ограничивался своим "гым-гум", а потом оживился и, поняв из разговора, что гость прибыл из Москвы, рассказал много интересного о московской старине: о том, что под Новодевичьим монастырем в былые времена были луга, где паслись государевы кони, а на Остоженом дворе заготовлялось в стогах сено, что славились в Москве трактир Тестова, егоровские блины и Сандуновские бани, что Кунцево - бывшее имение Нарышкиных, Архангельское Юсуповых, а Останкино - Шереметева... Лаврентий Павлович так и сыпал названиями, сообщил, сколько раз Москва выгорала, перечислял храмы, музеи, имена актеров, губернаторов... Фрунзе по удивленным лицам всех домашних понял, что они в первый раз в жизни слышат, во-первых, что Лаврентий Павлович может быть словоохотлив, во-вторых, что он, оказывается, когда-то жил в Москве, видимо, еще до женитьбы, и даже изучал ее историю.
Впрочем, за столом все говорили много и охотно. Любаша рассказала об университетских делах, Капитолина Ивановна - о том, как Любаша и Коленька ходили-ходили в кино да и поженились...
В двенадцатом часу сердечно распрощались, Петя сбегал узнать, на месте ли шофер, и они уехали.
- Молоденький-то так себе, - сказала очень довольная, сияющая Капитолина Ивановна, убирая со стола посуду.
- Пустозвон! Гым-гум.
- А вот который с бородкой - приятный человек. Это кто же он будет, Коленька? Твой сослуживец?
Орешников расхохотался:
- Да это же министр, мама, по-нынешнему, нарком. Это Фрунзе!
Капитолина Ивановна отмахнулась:
- А ну тебя, никогда серьезно с матерью не поговоришь, все шуточки да прибауточки. Любаша, кто же это он, Михайло-то Васильевич? Да вы что, ребятки! Вправду министр? Мать пресвятая богородица! Да что же вы меня не предупредили? Слышишь, Лаврентий Павлович? Министр!
- Гым-гум...