Может ли эрцгерцог осуществлять связь с фруктовым салатом?
Или со шляпой Кармен Миранды?
Хуже.
Гроздь бананов показывает интерес эрцгерцога к недавно открытым Америкам. Ох, дивный новый мир! В Праге есть улица под названием "Новый Мир" (Нови Свет). Гроздь бананов только что доставили из Бермуд через его испанскую родню, которая знает, что он из себя представляет. Он питает особый интерес к диковинным растениям и каждую неделю приходит пообщаться со своими мандрагорами — с теми шишковатыми, шероховатыми корнями, которые прорастают (эрцгерцог приятно содрогается при мыслях об этом) в сперме и моче, пролитых повесившимся человеком.
Мандрагоры живут себе спокойно в отдельном кабинете. В вынужденные обязанности Неда Келли входит раз в неделю купать каждый из этих корней в молоке и одевать их в свежие льняные пеньюары. Келли делает это неохотно — поскольку корни, наросты и все такое походят на столь многих мужчин, — и он не хочет ухаживать за ними, представляя, что они жестоко насмехаются над его мужественностью, пока он ими занимается, веря, что они лишают его мужского достоинства.
Коллекция эрцгерцога может похвастаться также некоторыми экземплярами коко-де-мера, или двойного кокоса, что растет в форме — именно форме — тазовой области женщины, длиной в фут, подвешенный и расщепленный, — я вас не разыгрываю. Эрцгерцог вместе со своими садовниками планирует осуществить овощной брак и вырастить потомство — манн-де-мер или коко-дрейк — в своих собственных теплицах. (Сам эрцгерцог — убежденный холостяк.)
Колокольчик замолкает. Лев облегченно вздыхает и снова кладет голову на тяжелые лапы: "Теперь-то я могу поспать!"
Затем из-за занавесей с каждой стороны кровати, начинает литься настоящий поток, который быстро формируется в темные, вязкие, багровые лужи на полу.
Но, перед тем как обвинить эрцгерцога в чем-то отвратительном, окуните свой палец в лужу и оближите его.
Восхитительно!
Ибо это Вязкие лужи свежевыжатого виноградного сока, и яблочного сока, и персикового сока, сока из сливы, груши, или малины, клубники, спелой вишни, ежевики, черной смородины, белой смородины, красной… Комната наполняется восхитительным спелым ароматом летнего пудинга, даже если снаружи, на замерзшей башне, ворон все еще выкрикивает свои унылые слова:
— Бедный Том озяб!
И сейчас середина зимы.
Была ночь. Вдовья Ночь — старая женщина в трауре, с большими черными крыльями, прилетела и билась об окно; ее удерживали снаружи лампадами и свечами.
Вернувшись в лабораторию, Нед Келли обнаружил, что доктор Ди вздремнул, как старик часто делал теперь под конец дня, хрустальный шар скатывался с ладони на колени, когда он лежал, откинувшись на черном дубовом кресле, и сейчас, когда он переместился во сне, тот снова скатился с его коленей, вниз на пол, где приземлился с мягким стуком на циновку — безо всякого вреда, — и ситцевый котенок сразу остановил его легким ударом правой лапки, затем начал играть с ним, посылая его туда и сюда, пока не нанес ему coup de grace.
С бурным вздохом Келли еще раз обратился к своему магическому диску, хотя сегодня он не чувствовал за собой изобретательности. Он иронически поразмыслил над тем фактом, что, даже если один крошечный пернатый ангелочек — хотя бы один раз — вылетел бы из магического диска и впорхнул в лабораторию, кот бы его, конечно же, поймал.
Нет, Келли знал, что такое было возможно.
Если бы вы заглянули в Келлин мозг, вы бы обнаружили вычислительную машину.
Вдовья Ночь окрасила окна в черный цвет.
Затем кот внезапно издал громкий звук наподобие резко скомканной бумаги, — звук вопроса и участия. Крыса? Келли повернулся посмотреть. Кошка, голова на бок, рассматривала — с таким тщательным усердием, что ее заостренные уши сошлись у кончиков — нечто, лежащее на полу рядом с хрустальным шаром, так что сперва показалось, будто стеклянный глаз пролил слезу.
Но посмотрите еще раз.
Келли посмотрел еще раз и принялся что-то бормотать взахлеб.
Котенок поднялся и в едином плавном движении, шипя, попятился прочь — его ощетинившийся хвост, торчащий прямо вверх, твердый как ручка метлы, — слишком испуганный, чтобы допустить хотя бы порыв атаки на создание размером с мизинец, которое выскочило из хрустального шара, как если бы шар был пузырем.
Но его выход не разбил и не расколол шар; он все еще целый, снова запечатался сразу после исхода крошечного ребенка, который, освободившись вдруг от своего неожиданного заточения, вытягивает теперь для пробы свои крошечные конечности, чтобы проверить границы нового невидимого пространства вокруг себя.
Келли сказал, заикаясь: "Должно быть какое-то разумное объяснение!"
Хотя они и были для него слишком маленькими, чтобы он их разглядел, у ее зубов были прозрачность и зазубренные края первой ступени второго ряда; ее прямые светлые волосы были обрезаны в строгой челке; она хмурилась и сидела прямо, смотря по сторонам с явным неодобрением.
Котенок, исступленно съежившись, уронил перегонный куб и часть elixir vitae и убегал теперь прочь по тростнику. От шума доктор проснулся, но не удивился, увидев ее.
Он поприветствовал ее любезно на языке полевого конька.
Как она туда попала?
Она стояла на коленях на каминной доске небольшой гостиной того места, где жила, глядя на себя в зеркало. От нечего делать она дышала на стекло, пока то не запотело, и тогда пальцем она нарисовала дверь. Дверь открытую. Она прошмыгнула и — после кратковременного неприветливого вида большой мрачной комнаты, едва освещенной пятью свечками в одном разветвленном подсвечнике и заваленной всевозможным хламом — ее поле зрения было сглажено когтистой лапой большого кота, вытянувшегося и готового ударить, страшно увеличивающегося в размере, когда он к ней приближался, и затем — шлеп! — она вырывается из "время будет" во "время было", ибо прозрачная субстанция, которая ее окружала, лопнула как пузырь, и вот она, в своем розовом платье, лежащая на каком-то тростнике под пристальными взглядами заботливого старика с длинной белой бородой и человека с металлическим ведерком на голове.
Ее губы шевелились, но никакого звука не исходило; она оставила свой голос в зеркале. Она кипела гневом и била пятками по полу, неистово рыдая. Доктор, который в некоем далеком прошлом вырастил собственного ребенка, не трогал ее до тех пор, пока она, утратив пыл, не поднялась и не заворчала, потирая костяшками пальцев глаза; тогда он заглянул в глубины большой китайской чаши на слабо освещенной полке и извлек из нее клубнику.
Ребенок принял клубнику с подозрением, ибо та, хоть и небольшая, была размером с ее голову. Она обнюхала ее, повертела в руках и затем решилась откусить от нее маленький кусочек, оставив на темно-красной мякоти крошечный белый кружочек. Ее зубы были идеальными.
После первого укуса она немного выросла.
Келли продолжал бормотать: "Должно быть какое-то разумное объяснение".
Ребенок сделал второй, более решительный укус, и вырос еще немного. Мандрагоры в белых пеньюарах проснулись и начали перешептываться.
Успокоившись, наконец, она с жадностью съела всю клубнику, но она успокоилась зря; теперь ее светло-желтая макушка внезапно стукнулась о стропила за пределами досягаемости подсвечника, так что они не видели ее лица, но заметили гигантскую слезу, шлепнувшуюся с металлическим звуком на маску Неда Келли, затем еще одну, и доктор с некоторым хладнокровием — пока им срочно не пришлось сооружать Ковчег — всунул ей в руку пузырек elixir vitae. Когда она его выпила, она снова начала уменьшаться, пока не стала достаточно маленькой, чтобы сидеть у него на колене, — ее голубые глаза, уставившиеся с удивлением на его бороду, такую же белую, как мороженное и такую же длинную, как воскресенье.
Но у нее не было крыльев.
Келли, мошенник, знал, что должно быть разумное объяснение, но не мог придумать ни одного.
Она обрела, наконец, свой голос.
— Решите мне, — сказала она, — следующую задачу: губернатор страны Кговджни хочет созвать гостей на званый обед в очень тесном кругу и намеревается пригласить шурина своего отца, тестя своего брата, брата своего тестя и отца своего шурина. Найдите количество гостей.[1]
При звуке ее голоса, который был чист как зеркало, все в странной комнате затряслось и задрожало и на мгновение показалось словно нарисованным на дымке в воздухе, как театральный эффект, который мог бы исчезнуть, если на него направить яркий луч. Доктор Ди задумчиво поглаживал свою бороду. Он мог дать решения на многие задачи, или же знал, где их искать. Он вышел и мельком увидел падающую звезду, — разве кусочек ее не лежал рядом с чучелом дронта? Оплодотворить вызывающе фаллическую мандрагору с ее мужеподобностью — таково задание, на выполнение которого, как он размышлял, мог оказаться способным ненасытный эрцгерцог, интересующийся эротической эзотерикой. А решение двух других непредсказуемых задач, поставленных поэтом, было доступно, конечно же, благодаря посредничеству ангелов, если только человек достаточно долго занимался магией.
Он истинно верил, что нет ничего непостижимого. Что и делает его современным.
Но на задачу ребенка он не может придумать никакого решения.
Келли, вынужденный вопреки своей натуре допустить присутствие иного мира, который разрушил бы его уверенность в обмане, погрузился в самоанализ и даже ее не услышал.
Как бы там ни было, волшебство, существующее в этом мире как противоположности мирам, которые могут быть созданы из словарей, становится реальным лишь тогда, когда оно поддельное, а сам доктор Ди, будучи в университете членом Кембриджской Рампы — пока его борода не стала белой и длинной — руководил в Тринити-Колледже постановкой Аристофанова "Мира", в которой он отправил помощника бакалейщика прямо на небеса, обремененного своей корзиной, словно чтобы доставить товар, на спине гигантского жука.
Архит сделал из дерева летающего голубя. В Нюрнберге, согласно Ботеру, мастер сконструировал и орла, и муху, и к всеобщему удивлению пустил их порхать по своей лаборатории. В старые времена статуи, которые построил Дедал, поднимали руки и двигали ногами благодаря действию грузиков и перемещающихся шариков ртути. Альберт, Великий Мудрец, отлил из латуни голову, которая говорила.
Живые они или нет, те существа, что, дергаясь и содрогаясь, вступают в такое подобие жизни? Верят ли сами создания, что они люди? И если верят, то каким образом они смогли — благодаря лишь силе своей веры — стать такими?
(В Праге, городе Голема, изваяние может оживать.)
Доктор много размышляет над этими вещами и думает, что ребенок у него на колене, лепечущий про обитателей иного мира, — должно быть, маленький робот, выскочивший Бог знает откуда.