(Вспомнил отчего-то, как сидел в маленьком портовом кабачке в Кадисе, ждал испанского товарища. Напротив за столом устроилась парочка: он - испанец, она - американочка. Они неторопливо потягивали тинто и говорили о том, как они сегодня вечером будут смотреть выступление фламенго. Девушка вытащила из сумочки таблетку, достав ее из целлулоидного пакетика. Она приняла таблетку, запивая ее вином. Парень повертел целлулоидный пакетик, прочитал название, непонимающе посмотрел на девушку. Она засмеялась:
- Дурачок, это противозачаточное.
Парень покраснел, - видимо, они только сегодня познакомились, - и как-то затравленно огляделся вокруг: он еще не потерял стыдливость...)
Испанцы никогда не целуют руку женщине, они только делают вид, что целуют, - чмокают губами воздух. В этом - занятный сплав Европы и Аравии. Как европеец он склоняется к руке женщины, переламываясь при этом чувственно и эффектно, но как истинный кочевник лишь чмокает воздух, не прикасаясь к коже, ибо женщина она и есть женщина.
Профессор экономики, из молодых, сонно говорит мне:
- Э, перестаньте, народ не готов к демократии. Мы за контролируемую и направляемую демократию. Иначе в стране начнется анархия.
Это - через час после горького разговора: два товарища, один из которых коммунист, отсидевший в тюрьме Бургоса десять лет, тяжело затягиваясь, цедил через силу:
- Я вышел оттуда, из страшного тюремного пенала, и - будь все проклято не узнал страну. Все лишь смотрят футбол и корриду, никому нет дела до идеалов.
Второй товарищ возразил:
- Ты сидел не зря, Эухенио. Если сейчас рабочий в городах живет чуть получше, и смотрит телевизор, и не голодает, то это потому лишь, что ты принес ему себя в жертву. Когда в обществе есть люди, которые могут взять в руки винтовку, как ты, тогда власть предержащие начинают искать пути для хотя бы минимального повышения экономического уровня жизни рабочего и крестьянина. А повысить экономический уровень можно, лишь развивая производство, стимулируя рост промышленности. Никто и никогда не отменит Маркса. Чем активнее будет развиваться промышленность, тем больше появится ее "детей" - рабочих. А рабочий - это революция, Эухенио, это революция...
(О "Гвардиа севиль" - франкистских полицейских - здесь говорят: "Беглецы от плуга".)
...Бык был рыжим. Он выскочил на арену Пласа де торос "Виста Аллегре" стремительно и яростно. Он дважды разогнал бандерильерос и ударил левым рогом в деревянный загон, за которым прятались помощники тореро. Загон зашатался, посыпались желтые щепки, и люди начали кричать:
- Оле! Оле! Оле!
Домингин закурил новую сигарету и сказал:
- Это хороший бык. И рога у него не подпилены. С таким быком очень интересно работать. Это не двухлеток, и пасли его в предгорьях, и у него не меньше "четырех трав". Это мы так говорим о возрасте хорошего быка, с сильными мышцами. Видишь, в нем совсем нет воды. Он действительно очень сильный. Это хороший бык. Очень хороший. Он наверняка из Андалузии. Там быкам приходится ежедневно делать по десять километров - к воде, по камням, поэтому у них такие сильные мышцы. В Саламанке быков кормят каштанами, и вода рядом, и ее много, поэтому бык большой, но совсем не сильный, и в нем угадывается вода, хотя он выглядит на арене красиво и устрашающе. Тореро, который должен был работать с этим рыжим быком, был маленького роста, с фигурой солиста балета. Его звали Хуан Мануэль. Он взял капотэ и вышел на арену. Рыжий бык бросился на Хуана Мануэля, низко склонив голову. Я понял, как быстро и мощно он бежал: на фоне желтого песка арены, под желто-синим знойным небом, мимо бело-красных трибун на красно-фиолетовое капотэ, которое взметнулось перед его острыми рогами, послушное руке Хуана Мануэля.
- Он переосторожничал, - сказал Домингин, - надо было подпустить быка еще ближе. Надо было идти на него, а не ждать. Встречное движение двух сил - это главное в искусстве корриды.
Бык пронесся под капотэ, развернулся и замер напротив Хуана Мануэля.
- Торо, торо! Торо! - негромко позвал быка Хуан и чуть пошевелил капотэ. Торо! - повторил он, и сделал шаг вперед, и перевел капотэ с правого бока на грудь.
Я чувствовал, что сейчас рыжий бык бросится на маленького Хуана Мануэля, и, вероятно, это почувствовали все на Пласа де торос, потому что стало очень тихо, и я зажмурился, и снова - который раз уже - ощущение нереальности охватило меня, и показалось, что открой я сейчас глаза - и окажусь дома, а совсем не в Мадриде, возле Карабанчели, и прошедшие дни будут как сказка, которая придумалась и которой вовсе не было, и не было Маноло и Педро, и не было громадной синей луны на Пласа Майор и спуска в "Месон-дель-Коррехидор", и не было синих изразцовых плиток, вмазанных в стены "Каса Сеговия", и не было смеха Хосе Антонио, который взял у парня гитару и запел песню патриотов-басков, и все (кругом стали ему подпевать; и не было гудящего, ночного "Хихона", куда на руках перенесли актрису, которая прервала спектакль: "Как вы можете смотреть эту комедию, когда в тюрьмах умирают люди!"
...Я открыл глаза, когда бык уже прошел мимо Хуана Мануэля и люди на трибунах закричали: "Оле! Оле!"
- Он хорошо его пропустил, - сказал Домингин. - Он это сделал в манере Ордоньеса, только чуть рисковее. Это от молодости, это пройдет. Риск необходим, но он должен быть оправдан.
Рыжий бык снова бросился на тореро, и Хуан Мануэль красиво пропустил его под правой рукой, а потом под левой, и рог быка проходил в нескольких сантиметрах от его костюма, расшитого серебром и золотом.
...Я очень боялся идти на корриду к Домингинам, к тем самым, о которых писал Старик. Я боялся идти на корриду, потому что многие говорили мне, вернувшись из Мексики, куда приезжали на гастроли испанские тореро, или из Франции, где выступал Кордовес, что корриду придумал и разукрасил Хемингуэй, а на самом деле это бойня, а в бойне победитель всегда известен заранее, и что будет много крови, будет ярость и счастье толпы, которой всегда движет слепое желание жестоких зрелищ.
Но когда на арену выехали альгвазильос [открывающие парад] в черных, времен Филиппа II, костюмах с белыми кружевными высокими воротниками, и когда альгвазильос картинно раскланялись с "президентом корриды", сидевшим на трибуне, а за ними вышла квадрилья [строй, в котором выходят на парад тореро и их помощники] - три тореро, у каждого три бандерильерос, два пикадора и мульлерос [погонщики мулов, которые едут в квадрилье последними], которые увозят убитого быка с арены на своих мощных, яростных мулах, и когда это бешеное соцветие красок было встречено праздничным криком трибун, и когда президент корриды разрешил бой, и запели трубы и тамтамы, и арена опустела, и старик торильеро [человек, который отпирает ториль - загон, где содержится бык, перед тем как вырваться на арену] замер возле ворот, дожидаясь того момента, когда "президент корриды" взмахнет белым платком и можно будет выпустить быка, и когда вырвался рыжий бык и разбил левым рогом загон для тореро и стадион закричал одобрительное свое "оле!" - я забыл слова товарищей о том, что коррида - это кроваво и некрасиво, и все исчезло, - осталась только маленькая фигурка Хуана Мануэля с капотэ в руке и пятисоткилограммовый красавец бык с острыми, как шило, рогами, которой снова изготовился к броску на тореро.
...Я слышал, как маленький Хуан Мануэль перед тем, как выйти из-за ограды к быку, прошептал, перекрестившись: "Кэ эль дьос репарте суерете" [Пусть бог разделит удачу], а один из его бандерильерос ответил: "Эс эль торо кьен репарте" [Удачу распределяет бык].
Я снова вспомнил тех, кто бранит корриду за жестокость, и ясно увидел зеленый луг в Мещоре и быка, который гнался за двумя дюжими дядьками, и было это не смешно, а страшно: разъяренный бык и человек - пусть даже с двумя шпагами в руках.
Хуан Мануэль красиво работал с быком, позволяя животному чувствовать податливую и слабую человеческую близость, разрешая быку сражаться - с шансом победить. Одно неверное движение - и рог войдет в бок или в пах. Я все время вижу докторов, они на противоположной стороне, возле того места, где стоят ганадерос [люди, ухаживающие за быками]. Доктора следят за тореро, ганадерос за своим быком.
Хуан Мануэль завертел быка, здорово завертел его. Рыжий бык ярился, из-под копыт его вздымался песок, белая пена появилась на вывороченных коричневых губах.
Хуан Мануэль славно провел первую часть корриды, он честно и без всяких хитростей показал зрителю, что рыжий бык силен, смел и умеет нападать на то красно-фиолетовое, что мелькало перед его глазами в руках маленького человечка, и его нападение было хитрым и мощным. Хуан Мануэль привел быка в ярость, но, работая с ним, он был безоружен, в руке у него было лишь капотэ. Это было такое состязание, когда бык имел больше шансов на победу, точнее - он имел все шансы победить, но он не победил, и началась вторая часть корриды.
Прозвучали тамтамы, пропела серебряная труба, и на поле выехал пикадор - в доспехах, на коне, укрытом толстой матерчатой попоной, и бык ринулся на пикадора и свалил коня, и пикадор упал на песок, неуклюже задрав ноги, обутые в металлические панцири, и толпа удовлетворенно выдохнула, когда бандерильерос мужественно отманили быка от пикадора, взмахнув перед его разъяренной мордой капотэ, принимая на себя бешенство животного.
Пока бык нападал на бандерильерос в центре арены, пикадору помогли влезть на лошадь, и бык снова кинулся на него, прижав лошадь к барьеру, но пикадор успел ударить быка копьем, и на рыжей шее появилась синяя кровь. Пикадор ударил быка еще раз и собрался было нанести третий удар, но трибуны закричали:
- Асесино! (Убийца!) Асесино!
Когда пикадор слишком долго работает с быком и чересчур сильно бьет копьем, это не по правилам, это может ослабить быка, и тогда уже неинтересно будет тореро вступать в последнюю, смертельную схватку с животным: ведь и в последней части корриды бык должен иметь шанс на победу...
Вышли бандерильерос, чтобы "ставить" быку в шею бандерильи - короткие дротики, которые приводят быка в еще большую ярость, готовя его к последнему этапу боя, к игре с мулетой.
Хуан Мануэль, стоявший рядом со своим "мосо де эспадос" - "шпажным парнем", помощником, который в короткие мгновения отдыха дает тореро стакан воды или меняет шпагу, выбежал на середину арены и закричал:
- Тодос фуэра! (Все долой!) Тодос фуэра! Я сам! - крикнул Хуан.
Трибуны замерли. В руках Хуана Мануэля были две бандерильи. Он залез на балюстраду, окружавшую арену, закричал: "Торо! Торо!" - бык повернулся к нему, изготовившись к броску, чтобы смять этого маленького, слабого человечка, поднять его на рога, а потом бросить на песок, и поднять на рога снова, и перебросить через себя, а потом развернуться и ударить еще раз, пока не прибегут другие тореро, участвующие в сегодняшней корриде, и не отманят его мулетами, и бык бросился на Хуана Мануэля, и я почувствовал, как закаменела рука Домингина и как он чуть привстал со своего места, и все привстали на трибунах, и снова настала гулкая тишина, и в этот момент маленький Хуан Мануэль бросился навстречу рыжему быку, и это было настоящее встречное движение двух сил, и, пропустив рог быка под мышкой, Хуан Мануэль подпрыгнул и ударил двумя бандерильями в шею быка, и он хорошо ударил, потому что бык остановился как вкопанный, и трибуны взорвались овацией, а Хуан Мануэль опустился на колени и раскланялся, а бык в это время кинулся на него, но маленький тореро успел вскочить, почувствовав опасность спиной, затылком, сердцем, глазами, и он отбежал в сторону, но он отбежал так, что никто не засмеялся, не засвистел и не закричал: "Мясник! Трус!" - а, наоборот, все снова зааплодировали. А потом он еще раз поставил бандерильи, и уже было ясно, что он победил; он рисковал осознанно и все время давал быку шанс на победу он честно работал с ним. Он заколол его, набежав прямо на рога, и уклонился от страшного предсмертного удара зверя в самый последний миг, когда рыжий бык опустил голову, готовясь к удару, за секунду перед тем, как рухнуть побежденным.
...Следующий бык оказался плохим, и на трибунах закричали:
- Кохо! Кохо! Хромой! Кохо!
Президент корриды взмахнул своим белым платком, и на арену выпустили пятерых коров с колокольчиками, которые постоянно живут возле конюшен Пласа де торос, и они увели этого черного "кохо" с арены, и когда выпустили следующего быка, все равно на трибунах смеялись, хотя бык был хороший, быстрый, с синеватым оттенком - такой он был черный. То ли это повлияло на Педро тореро, который должен был сейчас выступать, то ли он еще был совсем молодым, только-только перешедшим из новильерос, которые работают с быками-двухлетками, то ли слишком красиво выступил Хуан Мануэль - не знаю почему, но бой был неинтересным, и на трибунах свистели, и потный, бледный Педро нарочно подставлялся под удар - раненому простят все, о раненом напишут в газетах, с раненым продлят контракт, - но бык не шел на него или замирал в шаге от мулеты, и кто-то сказал на трибуне:
- Этот не из школы Домингина...
Хуан Мануэль попал к Домингину случайно. Он был шестнадцатилетним "малетильо". Так называют ребят, которые мечтают стать матадорами и ходят со своими "малета" - маленькими узелками, иногда чемоданчиками, где хранят богатство - шпагу, мулету, тапки, а иногда матадорскую шапочку "монтера", - по тем городам и селениям, где проводятся корриды. Малетильос, минуя стражу и полицию, выбегают на арену в тот момент, когда быка выпускают из торильо. Мальчишка выбегает со своей самодельной мулетой и начинает работать с быком, и эти первые мгновения, пока не подбежали помощники матадора и не утащили мальчишку, решают его участь. Если он неумел в движениях, резок и не так смел, как этого хотят трибуны, ему кричат: "Фуэра!" ("Убирайся!") Но Хуан Мануэль так работал со своей дырявой мулетой, что зрители стали кричать: "Кесига!" ("Пусть продолжает!"), ион продолжал еще какое-то мгновение, пока его не увели с арены, но Домингин не позволил забрать его в полицию и не сказал, как это обычно говорят другие тореро: "Иди сей хлеб в своей деревне", а, наоборот, похвалил мальчика, уплатил за него штраф полиции и сделал своим учеником...
Вечером я спросил Луиса Мигеля Домингина, самого красивого тореро Испании:
- Ты когда-нибудь боялся быка, Луис Мигель? Он пожал плечами, закурил.
- Как тебе сказать... - Он улыбнулся. - Вообще-то боишься всегда публики, а не быка. Ты, когда пишешь книгу, боишься ведь больше того момента, когда она закончена, а потом вышла к читателю, не так ли? То же самое и у меня... Только у меня это с двумя рогами...
Девять лет не выступал Луис Мигель. Он сошел после "Кровавого лета". Он выступил этой весной на "Виста Аллегре", чтобы отдать весь сбор в фонд помощи пострадавшим от землетрясения в Перу. Он выступал "мано-мано", вдвоем с Бьенвенида, и он великолепно сражался с тремя быками вместо двух и получил "два" уха, и все газеты писали об этом бое как о чуде.
- Знаешь, - сказал он, - тореро проходит интересный путь - от романтической первой любви через бесшабашные увлечения, ненужные и смешные, но если он настоящий тореро, он возвращается к самому началу, как поумневший шалопай к своей первой любви... Самой романтической и чистой.
Ночью в баре "Алемания", в центре Мадрида, там, где всегда собираются импресарио и тореро, один очень известный тореро, отхлебывая белое пиво из тяжелой кружки и заедая его соленой ветчиной - красно-бурым, терпким хамоном, - сказал мне:
- Знаешь, я, как и все мы, очень люблю Папу и его книги. Он только в одном неправ: он писал, что коммунисты против корриды. Папа ошибся в этом, потому что я сам красный. Мы не против корриды, только мы за красивую корриду, которая всегда искусство... Разве нет? Или ты тоже считаешь корриду убийством быков? - Он нахмурился. - Говорят, нас ругал за корриду такой хороший коммунист, каким был Маяковский?