- Да будет так! Аминь! - громко проговорил кесарь.
Присутствующие опешили - так неожиданны были эти слова. Но слуги уже открыли аравийские ларцы, и Маркварт, став позади кесаря, подал ему округлый черный предмет, казавшийся неуместным среди всего этого блеска и великолепия. Фридрих Швабский опустился перед кесарем на колени, Райнальд притянул к себе Фридриха Ротенбургского, который снова начал плакать, и прикрыл его полой плаща. Кесарь благоговейно взял корону обеими руками за державу - видно было, что он напрягает последние силы, - и положил ее на ладони Барбароссы. С минуту железный этот обруч, казалось, соединял умирающего государя и его преемника, потом руки Конрада опустились, корона осталась у Барбароссы. Все облегченно вздохнули, как при возношении святых даров, и склонились в земном поклоне.
Кесарь протянул руку назад, взял у Маркварта копье, сделанное по образцу копья святого Маврикия; некогда Оттон III оставил его в Гнезно Болеславу, которого прочил своим соправителем в Европе. Фридрих обернулся к Райнальду, хотел дать ему подержать корону, но тот был занят плачущим малышом. Оглянувшись вокруг, Барбаросса заметил рядом с собой коленопреклоненного Генриха Сандомирского и передал корону ему. У Генриха замерло сердце, когда он ощутил в своих руках холодный металл. Венец германских государей задрожал в руке польского князя.
Копье Барбаросса передал своему дяде, Оттону Фрейзингенскому. Но у кесаря уже не было сил взять у Маркварта остальные регалии, он только сокрушенно покачал головой. Тогда дряхлый епископ майнцский поднес ему для лобызания коронационный крест, усыпанный драгоценными камнями и содержавший внутри святые мощи. Фридрих поднялся на ноги, подвинул к кесарю своего маленького кузена. Ребенок тихо и жалобно плакал. Кесарь с глубокой скорбью возложил руки на его голову, которую лишил короны вместо того, чтобы увенчать ее, склонился к малышу и, нежно глядя на него, спросил:
- Ну, чего ты? Чего?
Потом благословил сына, осенив крестным знамением его лобик, и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Райнальд снова взял ребенка на руки.
Все поспешили перейти в соседнюю, архивную, залу - не терпелось потолковать о таком неожиданном событии. Когда Генрих вошел в канцелярию, Виллибальд с пеной у рта наскакивал на Маркварта, на епископа майнцского и Райнальда Дассельского.
- Это незаконно, - кричал он, - незаконно? Противно всем установлениям божеским и человеческим. Государем должен был стать Фридрих Ротенбургский!
Те упорно отмалчивались - пусть себе кричит сколько хочет. Видимо, они были очень довольны решением кесаря.
Из королевской опочивальни стремительно вышел Барбаросса. Вслед за ним вынесли оттуда ларцы с регалиями и переносной алтарь герцога Тассиля Баварского - священную имперскую реликвию. Генрих с изумлением посмотрел на своего друга - в лице Фридриха появилась надменность, даже двигался он теперь по-иному, более степенно, уверенно, величаво.
- Просьба моя вот какая, - обратился он к Генриху. - Побудь, пожалуйста, в этой зале с твоими слугами, я здесь оставлю священные регалии. Мне сейчас надо идти на совет. Пока не решим, что делать дальше, пусть корона побудет под твоей "охраной, братец.
Барбаросса затем увел с собой высших сановников: Виллибальда, Райнальда - Маркварт почему-то не пошел. В этой, похожей на овин, зале, слуги поставили посредине аравийские ларцы и выстроились по обе стороны дверей. Генриху подали кресло и скамеечку для молитвы. Он сел. Тэли и Герхо, подойдя к нему, преклонили одно колено, потом стали позади кресла. Наступила тишина, только слышно было, как трещат дрова в камине и попыхивают свечи, оставленные Виллибальдом на канцлерском столе. Вскоре они догорели, и зала погрузилась в полумрак.
Перед Генрихом смутно белели в темноте ларцы с резными завитушками. В них покоились атрибуты высшей земной власти: корона, скипетр, держава, копье, священные останки королей-мучеников и кусочек святого древа, вправленный в золотой крест. Рядом с ларцами лежал коронационный меч в бархатном чехле. "Тот самый, - подумал Генрих, - который нес отец. О, позор!"
Отец нес меч перед Лотарем, а сын сторожит для Фридриха императорские регалии, символы власти, которой покорны, как сказал архиепископ, Италия, Германия, Галлия и Славония. Могуча длань кесаря, священно единство империи, но существует же и Польша, существуют Краков и Плоцк, Гнезно, Вроцлав и Галич. Чтобы не уснуть, Генрих принялся вспоминать все польские города да кто в каком городе правит; и вдруг ему подумалось, что тем, кто живет в стенах этих городов, и тем, кто обрабатывает поля в их окрестностях, никакого дела нет ни до кесарской короны, ни до того, что Славония покорна ей.
Фридрих, пожалуй, прав, когда говорит о единстве власти и о едином источнике законов. Но ведь и Евгений III, которому пришлось бежать из Рима, твердит то же самое - должен, мол, быть един пастырь и едино стадо. А меж тем Храбрый и Щедрый, Казимир и Кривоустый не слушали домыслов ученых мужей, радели о своих вотчинах, делали свое дело, расширяли свои владения, раздвигали их границы. Хороша императорская корона, но золотой венчик, что взят Генрихом из гроба и хранится у него, куда милее, ибо это свое, добытое усилиями и неустанной борьбой предков.
Упав на колени, Генрих начал молиться вслух. И тут только он заметил, что между ним и кесаревыми ларцами появились еще два человека - они тоже стоят на коленях. С удивлением посмотрел он на них: то были Лестно и Якса из Мехова. Лица у них усталые, измученные. Итак, они уже приехали, привезли ему людей.
И в этот миг Генрих дал великие обеты: прожить жизнь в чистоте, блюсти рыцарскую честь, поставить в Сандомире монастырь и храм, совершить паломничество в Святую землю. И за это просил он у господа корону Польши в сем мире и вечную - на небесах.
10
Волнующие беседы с Фридрихом Швабским, размышления над своей ролью заложника и, наконец, суматошная жизнь двора, в которую окунулся Генрих в Бамберге и которая продолжалась до наступившей вскоре кончины Конрада III, целиком поглощали Генриха, и на слуг своих он все это время почти не обращал внимания. Находясь в замке Виппо, он лишь краем уха слушал, о чем ему рассказывает Тэли, и не задумывался над тем, откуда у мальчика такие сведения. А Тэли не докладывал князю и половины того, что знал или предполагал. Даже сокольничему Герхо, хотя тот был его ближайшим другом, Тэли сообщал не намного больше. Только и знает этот Герхо, что надо всем смеяться, и ничегошеньки не понимает.
А между тем Тэли с первого дня их приезда в замок Виппо принялся рыскать по всем закоулкам этой огромной берлоги. Ему было досадно, что они не возвращаются в Цвифальтен, - может, удалось бы найти там хоть какую-нибудь вещичку, забытую Рихенцой, на память о ней. А может, Рихенцу вернули с дороги и она снова в монастыре, под крылышком у тетки Гертруды? Но эти мысли не мешали Тэли интересоваться житьем-бытьем в замке, куда их привела судьба. Два просторных двора были там вымощены каменными плитами "еще в те времена, когда здесь жили римляне", как сказал Тэли монах в черной, изодранной дерюжной рясе, стоявший в сторонке и глядевший на приезжих.
"Вечно эти римляне!" - с досадой подумал Тэли и пошел к правому крылу замка, где жили мнимые цыгане. Кавардак там был страшный, шум, возня. Сейчас же за просторными сенями находился узкий маленький дворик, окруженный высокими стенами. Там росли два чахлых дерева - не для красоты, а для удобства: к ним была подвешена веревка, на которой сушились заплатанные сорочки, платки, полотенца. Тэли удивило, что все здесь было по-иному, чем в других частях замка. Казалось, виноградники, леса и широкая река находятся где-то за тридевять земель. А здесь - ободранные деревца, глиняный пол что в сенях что во дворе и какой-то особый душный запах: как будто ты очутился совсем в другой стране.
Во дворике играли дети. Они изображали процессию, шагая вдоль развешанного на веревках белья. Двигались они чинной вереницей, покрыв головы большими тряпками, из-под которых торчали черные кудрявые волосы. В руках у всех были длинные посохи. Тэли сперва не мог понять, что это означает.
- Не так, не так! - крикнула девочка постарше, выбегая из-за веревки с бельем. - Медленней надо идти, а главное, надо петь. Пойте же! - И она зашагала вразвалку, показывая другим, как надо идти. Потом опять скрылась за веревкой с бельем - оттуда тоже доносились ребячьи голоса.
А дети с посохами пошли гуськом и гнусаво запели:
Мы иде-ем,
Мы бреде-ем
Ко Гробу Господню...
Спрятавшаяся было девочка вдруг снова выскочила во главе целой оравы все отчаянно вопили. Они накинулись на процессию, стали тащить детей с посохами. Те вырывались, колотили посохами нападающих - поднялся галдеж, визг, суматоха.
"Вон оно что, - понял Тэли, - они играют в пилигримов и сарацин".
И когда задорная девочка принялась слишком уж рьяно трепать одного малыша пилигрима, Тэли выступил в его защиту. Тут вся орава набросилась на него и давай толкать, дергать за новое платье. Но Тэли изловчился, стряхнул с себя драчунов и закричал:
- Вы что, рехнулись? Разве нельзя с вами поиграть?
Дети смолкли. Теперь они стояли спокойно, обратив к маленькому скрипачу свои длинные горбатые носики. Старшая девочка сказала грудным голосом:
- С нами нельзя играть, потому что мы - евреи.
Тэли попятился на шаг и удивленно спросил:
- Значит, вы - не цыгане?
- Нет, - ответила девочка, - мы евреи.
Голос у нее был низкий, приятный. Она тряхнула головой в копне черных кудряшек - точь-в-точь колечки. Зазвенели ее мониста из дукатов.
- А что вы тут делаете?
- Мы живем у господина Виппо.
И, с минуту помолчав, вдруг сказала:
- Идем! - И взяла его за руку.
- Куда? - спросил Тэли.
- За ворота замка, пока их не закрыли.
Даже не взглянув на своих пилигримов и сарацин, которые в недоумении разбредались по двору, она потянула Тэли за собой. Красивая была девочка, и ростом только чуть ниже Тэли. Когда они вышли на большой двор с римскими плитами, он заметил, что волосы у нее не черные, а с каштановым отливом. Глаза были синие, и брови над ними двумя дугами, как будто она удивлена или чего-то испугалась.
По затененному мостику они прошли к башне, потом, через подъемный мост - на другой берег реки. Спускались ранние сумерки, река казалась совсем синей между порыжелыми деревьями. Остановившись на скалистом берегу у леса, они долго смотрели на воду. Девочка все не выпускала руку Тэли.
- А белки тут есть? - спросил Тэли.
- Ну, конечно, очень много.
- А как тебя звать?
- Юдка, - отвечала девочка, - Юдифь.