На другой же день за работу взялись Сперанский и Орочко. Сперанский пригнал обоих своих мамонтов и заставил их ворочать и передвигать тяжелые камни. Лас ворочал камни то лбом, то хоботом, оберегая бивни. Дик посматривал на трудягу Ласа, стоя в сторонке. Но, когда Сперанский позвал и его, он стал рядом с Ласом и в точности повторил его движения. Двух-трехтонные камни ложились один около другого ровным рядом. Люди только подправляли их кольями, укладывая поплотнее. За каких-нибудь пять часов во всю длину будущей стены лежали в два ряда большие обломки скал, а мамонты, казалось, только вошли во вкус работы.
За четыре дня сложили стенку. Теперь надо было замазать ее глиной. Но от этого мамонты отказались категорически: инстинкт отвращения к грязи у них был непреодолим.
- Ничего не поделаешь, - развел руками Сперанский. - Я всегда удивлялся этой странности мамонтов.
Они не терпят грязи и готовы проделать любой кружный путь, лишь бы не попасть в болото. Они не будут ни пить, ни купаться в грязной воде. А вот носороги, их современники, те считали за великое удовольствие вываляться с ног до головы в самой мерзкой луже. И, кажется, совершенно не признавали пользы купания. Чистая вода их смущала.
Как бы там ни было, обмазывать стену глиной пришлось самим.
И вот наконец готова эта стена. Каменный барьер закрыл зловещий грот. Сперанский в последний раз перелез через стенку и зажег смоляную ветвь. Хвоя ярко вспыхнула. Он опустил ее. На уровне колен огонь погас: ниже уже стоял невидимый газ, убивающий всякую жизнь и горение.
Глава двадцать вторая
Петя Одинцов пробивается вперед. - Один в каменной клетке. - Отчего плачет старый проводник
Работали в три смены, костры горели день и ночь, а за две недели прошли каких-нибудь два метра. Сколько еще метров впереди? Кто знает! Может быть, два, может быть, двадцать...
Но вот природа как будто устыдилась: открылась щель в полметра шириной и двадцать - тридцать сантиметров высотой. Теперь можно было продвинуть костер чуть дальше, и дело пошло веселей.
Несколько раз Петя пытался протиснуться вперед по щели, но это не удавалось.
Все же к концу первого месяца было пройдено около четырех метров. Щель стала шире. Петя пробрался в конец ее и долго изучал. Он вылез весь в пыли и ссадинах, но в глазах его горело нетерпение и надежда.
- Четыре метра я лез свободно. А дальше - опять тесно. Если бы лом, можно бы сбить выступы и щель расширить. В одном месте, у конца, даже сидеть можно. Долбить там удобно. Я бил по камню. Мне кажется, он звенит, как пустой...
Усков с любопытством смотрел на мальчика. А помнит ли он, сидя в этой щели, что над ним висят миллионы тонн? Что, если...
Пете дали геологический молоток. Из щели доносилось усталое сопение мальчика и обрывки песни. Потом полетели камни, щебень, пыль. Это Петя расчищал пол.
Когда он вышел, пот катил с него градом.
- Там где-то близко выход. Не верите? Ах, как жалко, что никто не может пролезть! Может быть, Борис?
Но попытка Бориса не увенчалась успехом: он был значительно шире в плечах.
- Попробуй, Петя, еще! Мы повременим с кострами. Это очень важно узнать, далеко ли конец...
С утра до ночи просиживал Петя в своей трещине и без устали долбил, долбил и долбил Но что это за молоток! Триста граммов, не больше. Вот если бы лом! Камни отскакивали мелкие, до обидного мелкие...
Мальчик заметно похудел, побледнел, но бодрился. Теперь вся надежда была на него. Он впереди всех на четыре с лишним метра! Неужели не удастся пробить эту проклятую преграду?
Через каждые пять дней Сперанский и Усков ходили К отравленному гроту проверять уровень газа. Последний раз, едва только Сперанский зажег свечу, пламя вздрогнуло и погасло уже на высоте груди. Газ подымался, и все понимали, что через очень короткое время он достигнет вершины стены и перельется в кратер.
- Не пора ли нам возобновить костры? - сказал как-то Любимов геологу. Петя выбивается из сил. Посмотри, на кого он стал похож! Костры - дело медленное, но верное.
Усков и сам уже пришел к такому мнению. Не маленькая она, эта проклятая скала, и так легко ее не взять...
- Ну, как у тебя там? - спросил он однажды у Пети, когда тот вылез из забоя.
- У меня хорошо!
- Ты устал, Петя, очень устал. И не делай, пожалуйста, негодующих жестов. Я вижу. Ладно, еще два дня.. Если ничего не получится, вылезай. Начнем опять жечь костры. Видишь ли, даже если ты и пробьешь сквозную дыру, это еще тоже ничего нам не даст: щель слишком узка для всех нас.
- Но ведь там, снаружи, у нас лежат ломы и кирки! - воскликнул Петя. - Вы забыли? Они же спрятаны в пещере! Если я пробьюсь и вылезу, я вам подам инструмент, и дело сразу пойдет.
Усков быстро переглянулся с Любимовым:
- Ну давай, действуй!
...Мальчик целые дни сидит на корточках в своей щели и по кусочку, по сантиметру, откалывает камень. Тук-тук-тук - слышится из темноты. Отдохнет несколько минут, и опять: тук-тук-тук... Как дятел!
Николай Никанорович чутко прислушивается, и, если Петя умолкает на одну две минуты, он встревоженно кричит:
- Живой?
- Живой! - слышится в ответ голос Пети.
И опять: тук-тук-тук... Руки и лицо у Пети в ссадинах, в голове шумит от усталости, от духоты. Но он человек упорный и хочет добиться своего. Он вспоминает Павку Корчагина. Павке ведь иной раз бывало много хуже, а вот не сдавался!..
Уже март на дворе. Временами сквозь толстые белые облака проглядывает солнце. Исчезли последние остатки снега. На кленах и тополях набухли почки. Прилетели вездесущие пуночки - неярко раскрашенные снегири Севера, - и птичья перекличка в лесах усилилась Всюду чувствовалось дыхание весны.
Петя выходил из пещеры и подолгу сидел на камнях, поглядывая на лес, на зеленую траву, на солнце. Какое оно хорошее, наше солнышко... Раньше он как-то и не замечал его. Светит себе и светит. А вот пожил в каменной дыре, так соскучился...
Разведчики жили ожиданием. Еще два или три раза слышали они шум мотора, но он возникал и исчезал где-то в стороне.
А Петя все стучал. Он видел, с какой заботой и вниманием относятся к нему товарищи, как хочется каждому из них взять на себя хотя бы часть того бремени, которое легло на его плечи. Но увы! Никто не может протиснуться в узкую щель, кроме Пети.
Зато Лука Лукич подкладывал ему лучшие кусочки за обедом. В последние дни Хватай-Муха просто превосходил самого себя по части кулинарии. В его распоряжении находилось такое отличное сырье, как свежая баранина и рыба, орехи и ягоды, и с десяток самых важных приправ, вроде петрушки, лука и чеснока, которые в диком виде потихоньку росли даже зимой: сверху их накрывал снежок, а снизу подогревало тепло почвы. Лука Лукич буквально колдовал на кухне. Когда вечером приходил Петя и у очага собирались все жители кратера, Лука Лукич усаживал их за чисто выскобленный стол и с выражением высокой торжественности на лице ставил перед ними деревянные миски с густым украинским борщом, почти настоящий ячменный хлеб и с чувством большого удовлетворения любовался аппетитом своих столовников.
- Как? А? Горячо?
Спросить, вкусно ли, ему не разрешала скромность. Но все неизменно отвечали:
- Вкусно, Лука Лукич! Ой, как вкусно!..
- А тебе, Петя, подлить еще, а? Це ж жирненький борщок, дюже какой полезный для здоровья!..
И наш труженик, едва отвалившись от стола, бухался на постель и засыпал мертвым сном. А пока он спал, Любимов и Орочко или Сперанский с Усковым и Борисом снова шли в пещеру, жгли костры и выламывали камни, все расширяя и углубляя проход. День принадлежал "впередсмотрящему" Пете, ночь - всем остальным.
Однажды, когда Петя лежал в забое и, обливаясь потом, долбил неподатливую стенку, камень внезапно подался, молоток ударился в пустоту, свеча погасла и струя прохладного, но необыкновенно вкусного воздуха ворвалась в забой. Петя ахнул, захлебнулся, у него закружилась голова, и он потерял сознание.
Свежий воздух с легким шумом вырывался из щели, захватывая с собой пыль и копоть. Любимов вскочил и попытался поскорее зажечь свечи. Но руки дрожат. Он чувствует, что в забое произошло что-то необыкновенное - быть может, то, чего они с таким волнением ждут уже столько времени. Он ударил кремнем об огниво! Раз, другой! Наконец-то! Вот загорелась и свечка. Слабый свет озарил покрасневшее от волнения лицо Николая Никаноровича.
- Петя! - кричит он.
Тихо. В забое ни звука. Тихо, как в могиле...