Элементы анархического мировоззрения, отдельные философские идеи протоанархического характера насчитывают много веков. Стремление к полной свободе личности в свободном обществе, отрицание власти и эксплуатации проходит через различные цивилизации и эпохи. Эту тенденцию, представленную античными софистами и киниками, китайскими даосами, средневековыми европейскими анабаптистами и русскими духоборами, английским диггером Дж. Уинстенли, французским писателем Франсуа Рабле, русским еретиком Ф.Косым, французским мыслителем конца 18 века С.Марешалем и другими, можно охарактеризовать именно как протоанархизм.
Однако анархизм в собственном смысле этого слова, несомненно, порожден реалиями Нового времени. Лишь с конца XVIII столетия, когда Европа вступила в эпоху великих революций, способствовавших утверждению человеческой индивидуальности и крушению основ традиционного общества, постепенно оформляется анархизм — сначала как философское учение, а затем как важная часть революционного, освободительного движения.
Анархизм, на мой взгляд, стал реакцией на достижения и неудачи Великой Французской революции: манящий идеал свободы, равенства и братства обернулся новым буржуазным отчуждением; парламентская демократия не принесла желанного освобождения личности и выражения народных интересов.
Анархизм окончательно сформировался и самоидентифицировался в 1830-1840-е гг. — в борьбе и полемике с двумя другими влиятельными течениями, также порожденными Французской Революцией — буржуазным либерализмом и государственным социализмом. Если первый подчеркивал значение политической свободы гражданина (впрочем, признавая необходимость сохранения, хотя и предельно минимизированного, государства), то второй поднимал на щит социальное равенство, считая инструментом его осуществления тотальную государственную регламентацию. Девизом же анархизма, боровшегося на оба фронта, можно считать знаменитые слова Михаила Бакунина: «Свобода без социализма есть привилегия и несправедливость... Социализм без свободы есть рабство и скотство».[1]
Первыми глашатаями анархизма выступили англичанин Вильям Годвин (1756-1836) и немец Макс Штирнер (Иоганн Каспар Шмидт; 1806-1856). В книге Годвина «Исследование о политической справедливости и ее влиянии на всеобщую добродетель и счастье» (1793) и в работе Штирнера «Единственный и его собственность» (1844) были резко обозначены контуры анархического мировоззрения. Оба мыслителя сформулировали такие важнейшие постулаты анархизма, как необходимость уничтожения государства, децентрализации общественной жизни и производства, противоположность интересов общества и государства и т.д. Однако взгляды упомянутых теоретиков анархизма совпадали далеко не во всем.
Годвин исходил из тезиса о доброй природе человека, на которую дурно влияют государственные институты, и предложил анархо-коммунистическую программу социальных преобразований. В центре построении Штирнера — уникальная личность, Единственный; эту личность нельзя свести к каким-либо социальным ролям и проявлениям. Немецкий мыслитель призывал человека низвергнуть надличностные (идеологические) фетиши и деспотические учреждения, осознать свои истинные интересы и, соединяясь с другими — тоже единственными — личностями, начать борьбу за свое освобождение.
Годвин, оставаясь приверженцем идей Просвещения, еще верил в великую силу слова, в возможность преобразовать общество путем пропаганды. Штирнер уже не считал возможным надеяться на «добрую волю» правительств и буржуазии, Он признает необходимость рабочих забастовок, экспроприации собственности и создания свободного «союза эгоистов». Однако акцент в книге немецкого мыслителя делается не на проповеди социальной революции, а на призыве к «восстанию личности».
Так сразу обозначились два направления анархической мысли — философски-индивидуалистическое, подчеркивающее уникальность отдельной личности, и социологически-коммунистическое, делающее упор в основном на построении свободного и справедливого общества. При этом воззрения Годвина и Штирнера дополняют друг друга. Возникшие впоследствии многочисленные анархические течения основывались на различных вариантах сочетания и совмещения стремлений к индивидуальной свободе и к социальной справедливости.
И Годвин, и Штирнер были одинокими мыслителями, стоящими отнюдь не в центре общественной жизни. Ни тот, ни другой еще не употребляли применительно к своим взглядам наименования «анархизм».
«Отцом анархизма» нередко называют выдающегося французского мыслителя Пьера Жозефа Прудона (1809-1865). Сын крестьянина, самоучка, проведший жизнь в тяжелом физическом труде и крайней бедности, Прудон был одним из немногих вождей социалистического движения XIX в., которые, говоря о благе народных масс, сами были непосредственно представителями и выразителями интересов трудового народа. С именем Прудона связаны самоидентификация анархизма, разработка его основных социальных идей, распространение анархизма в массах, превращение его в одну из самых влиятельных идейных сил XIX столетия.
Ученый и публицист, издатель газет и депутат Национального собрания, участник революции 1848 г. и отважный критик французских властей, проведший свои последние годы в эмиграции, Прудон написал множество книг и статей, из которых наиболее известны работы «Что такое собственность?» (1840), «Система экономических противоречий, или Философия нищеты» (1846), «Исповедь революционера» (1849) и «О политической способности рабочих классов» (1865).
В воззрениях Прудона, как и в его жизни, соединялось немало противоречивых черт и, казалось бы, несочетаемых качеств: личная скромность и склонность к мессианству, революционность провозглашавшихся целей и приверженность к реформистским средствам, вольнолюбие в общественной жизни и крайняя патриархальность в семейном быту. Отстаивая индивидуальную свободу, Прудон одновременно писал работу «Порнократия, или Женщины в настоящее время», выступая против женской эмансипации и обосновывая тезис об извечном неравенстве полов. Передовой консерватор, реформистский революционер, оптимистический пессимист — таким предстает этот человек, которого А.И.Герцен называл «действительным главой революционного принципа во Франции» и «одним из величайших мыслителей нашего века».
На протяжении всего своего пути Прудон плыл «против течения», вызывая ненависть и со стороны власть имущих, и со стороны «передовых» буржуазных республиканцев-якобинцев и социалистов-государственников. Вот что заявляет Прудон в предполагаемом диалоге со своим читателем в книге «Что такое собственность?»: «... вы демократ? — Нет. — Как, неужто вы монархист? — Нет. — Конституционалист? — Боже сохрани! — Ну, значит, вы аристократ. — Вовсе нет! — Так вы желаете установления смешанного правительства? — Еще раз нет! — Да кто же вы, наконец? — Я анархист! — Я понимаю вас, вы иронизируете по адресу правительства. — Вовсе нет: то, что я сказал, составляет мое серьезное и глубоко продуманное убеждение; хотя я большой приверженец порядка, тем не менее я в полном смысле слова анархист»[2]. Этим эпатирующим заявлением Прудон впервые вводит слова «анархия, анархизм», не как ругательные, бранные выражения, но как самоназвание нового течения мысли. Со словом анархия — безвластие — случилось тоже, что случалось не раз до и после этого, например, со словами «киники» (собаки), «санкюлоты» (люди без штанов), «гезы» (разбойники) — когда слово, изначально бывшее в устах оппонентов обвинением и оскорблением, с достоинством принималось обвиняемыми в качестве самохарактеристики. И Прудон поясняет свою мысль: «власть человека над человеком, какую бы форму она ни принимала, есть угнетение. Высшая степень совершенства общества достигается в соединении порядка с анархией, т.е. в безвластии»[3].
Большой любитель парадоксов и эпатажа, Прудон высказал и обосновал два афоризма: «Собственность — это кража» и «Анархия — мать порядка!». Показав неразрывную связь власти и эксплуатации, Прудон «восстал против двух крайностей» — крайности «частной собственности» и «коммунизма», выдвинув в противовес им идею трудовой собственности, то есть собственности человека на продукт произведенного им труда. Прудон выступал за общество, в котором «все пользуются плодами своего труда, когда богатства и состояния, возможно, более уравнены и когда каждый работает»[4].
Прудон был противником государственного насилия в любых формах: будь то конституционная монархия Луи Филиппа, бонапартистская империя, якобинская республика или революционная диктатура. Проанализировав опыт революции 1848 г., Прудон сделал вывод: революция несовместима с государством, а попытки реализовать утопии приверженцев государственного социализма (Луи Блана, Огюста Бланки и других), рассчитывавших овладеть властью и использовать ее как инструмент преобразований, ведут только к победе реакции и к поражению революции.
Если у Штирнера и Годвина, мало известных широкой публике, анархический идеал носил по преимуществу абстрактно-философский характер, а критика государства явно преобладала над конструктивными идеями, то Прудон развил и популяризировал, применительно к жизненной конкретике, анархическое мировоззрение, во многом воспитав европейское общественное движение и подготовив появление поколения парижских коммунаров.
Задачей социализма в XIX в. Прудон считал достижение реального социального равенства и обеспечение реальной свободы (т.е. преодоление власти государства над человеком). Прудон избегал абстрактных схем, не занимался прожектерством, а стремился изучить и оценить уже существовавшие тенденции. Он говорил: «Я не предлагаю никакой системы; я требую уничтожения привилегий и рабства, я хочу равноправия... Предоставляю другим дисциплинировать мир»[5].
Государственной власти, иерархии, централизации, бюрократии и государственному праву Прудон противопоставил принципы федерализма, децентрализации, взаимности (мютюэлизма), свободного договора и самоуправления. Характеризуя современное общество, Прудон писал о круговой поруке буржуазии и власти, рынка и монополии: сочетание государственной централизации, чудовищных налогов и крупных монополий — с безудержной конкуренцией, пронизанной «духом несолидарности и корысти». Во имя свободы Прудон нападал на государство, во имя равенства — на собственность.
Прудон показал, что политическая свобода невозможна без экономического обеспечения и без децентрализации управления, ликвидации всемогущей центральной власти: «То, что называют в политике властью, — писал он, — аналогично и равноценно тому, что в политической экономии называют собственностью; эти две идеи равны друг другу и тождественны; нападать на одну — значит нападать на другую; одна непонятна без другой; если вы уничтожите одну, то нужно уничтожить и другую — и обратно»[6]. Исходя из этого, Прудон так формулировал собственное кредо: «Итак, то самое, что на экономическом языке называется нами взаимностью или взаимным обеспечением, в политическом смысле выражается словом федерация. Этими двумя словами определяется вся реформа наша в политике и в общественной экономии»[7].
Вопреки принятым тогда (да и сейчас) взглядам, Прудон показывает, что не на основании государственной регламентации и централизации, но лишь на основе широчайшей и полной свободы личности, лишь в результате осознания людьми своих интересов и их взаимного согласования возможны истинная анархия, настоящий порядок и реальное единство. Лишь свобода — здоровая и прочная основа единства общества, тогда как государство, декларируя стремление к «порядку» и общественному единству, на деле лишь убивает и жизнь, и общество, и личность, и приводит к внутренним расколам и конфликтам. Наряду с «правительственным предрассудком», Прудон отрицает и веру в партии, ведущие между собой ожесточенную борьбу за власть: «...все партии, без исключения, поскольку они добиваются власти, суть разновидности самодержавия... Долой партии! Долой власть! Полная свобода человеку и гражданину Такова, в трех словах, вся наша политическая и социальная вера»[8].
Арсенал средств борьбы, предлагаемых Прудоном, довольно скуден: организация в рамках существующего общества учреждений, основанных на принципе «взаимности» и вытесняющих структуры старого общества, пропаганда анархических идей и гражданское неповиновение власти. Впоследствии анархисты дополнят этот арсенал идеей вооруженного восстания, так и идеей всеобщей захватной стачки.
Продолжая традиции Просвещения, Прудон наивно верил в то, что, открыв миру «вечную Истину и Справедливость», он тотчас уничтожит существующую ложь и несправедливость. Однако вера в прогресс парадоксально сочеталась у Прудона с глубоким пессимизмом в оценках современности. Подобно русским народникам (на которых, кстати сказать, его идеи оказали колоссальное влияние), Прудон принадлежит к тому направлению в социализме, которое не принимало наступающую индустриальную эпоху (с ее структурами, ценностями, моралью), но опиралось на элементы традиционного общества: общину, традиционную мораль — стремясь трансформировать их в либертарно-социалистическом духе. Для этого направления характерен особый акцент на этическом моменте, глубокие и горькие пророчества в отношении грядущего общества-фабрики (с которым, например, марксисты всецело связывали свои оптимистические надежды на переход к социализму), но, вместе с тем, и определенная слепота, консерватизм и наивность. Стремясь избежать таких отрицательных последствий индустриализма, как одностороннее и уродливое развитие работников, стирание личности, казарменный деспотизм фабрики, Прудон в качестве выхода предлагал ассоциацию, кооперацию, сохраняющую свободу при соединении усилий трудящихся.
В центре всего учения Прудона стоит принцип «равновесия» и «идея справедливости» — таков своеобразный мировоззренческий стержень, несущий на себе всю конструкцию его пестрых, разнообразных и часто меняющихся взглядов. Именно вера в Справедливость, будучи основным мотивом прудоновского учения, придает яркий этический характер всем социальным построениям Прудона. Принцип свободы отдельной личности, священный для Прудона, как и для всех анархистов, неразрывно связан для него с солидарностью людей, на которой основываются выдвинутые и развитые им принципы взаимности, федерализма и свободного договора. Мыслитель стремится к равновесию между общественными субъектами, предлагая федерализм в качестве удобной модели согласования всех интересов без подавления кого бы то ни было — личности, общины, города или нации. Порядок через свободу, единство через многообразие, сохранение суверенности всех субъектов при балансе их интересов — такова центральная идея прудоновского социального идеала. Выступая защитником свободы, как общества, так и личности, Прудон отстаивает необходимость уничтожения государственной централизации, фикции «выборов», паразитической касты чиновников и военных, обличает навязанные личности законы, на принятие которых эта личность не давала никакого согласия: «Как согласовать местную инициативу с преобладанием центральной власти? Общую подачу голосов с чиновничьей иерархией? Принцип, что никто не обязан повиноваться закону, если сам не давал согласия на него, с правом большинства?»[9].
Будучи противником буржуазного общества и неограниченной конкуренции, Прудон не стремился заменить их государственно-социалистической казармой и тотальной регламентацией. Говоря об «основном принципе верховности общего и подчиненности личного элемента» у всех социалистов-государственников (от Платона до Томаса Мора и Луи Блана), Прудон разъясняет: «Эта система коммунистическая, правительственная, диктаториальная, авторитарная, доктринерная, она исходит из того принципа, что личность существенно подчинена обществу; что только от общества зависят жизнь и права отдельного лица; что гражданин принадлежит государству, как дитя — семейству; что он находится вполне в его власти ... и обязан ему подчиняться и повиноваться во всем»[10].
Основываясь на «принципе равновесия», Прудон отстаивал и права общества, и права личности, отрицая как эгоистические, так и деспотические крайности. Чтобы избежать их, французский анархист рекомендовал разрушить государственную власть и социальную иерархию, заменив их добровольным союзом свободных личностей, общин и местностей. «Общество должно рассматривать не как иерархию должностей и способностей, а как систему равновесия свободных сил, где всем гарантированы одинаковые права, с условием нести одинаковые обязанности, равные выгоды за равные услуги. Следовательно, эта система существенно основана на равенстве и свободе, она исключает всякое пристрастие к богатству, рангами классам»[11].
Государственному закону Прудон противопоставляет свободный договор. Только лица, заинтересованные в каком-либо вопросе, имеют право заключать между собой договор, брать на себя определенные обязанности выполнять их. Различие между государственными законами и свободным договором очевидно: «Что могут представлять собой законы для того, кто хочет быть свободным и чувствует себя способным к этому? ...Я ограждаю себя от всякого принуждения, изданного насчет меня, мнимо нужным начальником... Для того чтобы я был свободным, исполнял только свой собственный закон и лишь самому себе повелевал, здание общества должно быть построено на идее договора... Если я с одним или несколькими своими согражданами веду переговоры насчет какого-нибудь предмета, то ясно, что для меня моя воля закон; когда я исполняю условленную обязанность, я сам для себя правительство»[12]. Если общественный договор по Ж.Ж.Руссо означал всеобщий отказ от свободы и суверенности в пользу всемогущего Суверена — Государства, которое становилось единственным субъектом социальной жизни, то у Прудона, напротив, договор расширял свободу граждан и, согласуя их интересы, полностью сохранял их суверенитет, интегрируя социальные силы, сочетая личное и общее, интересы и справедливость, индивидуализм и альтруизм.
Прудон (и вслед за ним, в частности, Герцен, Бакунин и другие русские народники) опирается в своих построениях на общинное самоуправление, противопоставляет союз вольных общин и ассоциаций деспотизму государства. Суверенные субъекты: личности и общины, взаимно заключают договор, согласовывают свои действия, исходя из своих интересов и сохраняя во всей полноте самоуправление и независимость, так что объем полномочий, передаваемых ими через своих делегатов «наверх», незначителен и убывает, а не возрастает, с каждой более высокой ступенью — на смену централизованному государству приходит самоуправляющееся федеративное общество.
Несомненно, Франция буквально выстрадала прудоновские идеи федерализма и свободного договора — ибо на протяжении почти столетия: от Руссо и Робеспьера до Парижской Коммуны, борьба государственного централизма против местного самоуправления была одним из важнейших факторов революционного процесса. Бюрократия — республиканская, императорская, королевская — тяжелым бременем давила местные вольности, диктовала из центра свою непререкаемую волю и навязывала свою власть бунтующим провинциям. До Прудона революционное движение во Франции было пронизано духом централизма, подобно тому, как социалистическое движение было пронизано духом государственничества, а после Прудона возникло новое — анархически-федералистское революционное и социалистическое движение: на смену революционному деспотизму Робеспьера и Бабефа пришел революционный анархизм парижских коммунаров. И если во времена Великой Французской Революции якобинские комиссары огнем и мечом навязывали провинциям «благодетельные» декреты Конвента, то в 1871 году Парижская Коммуна, воодушевленная идеями Прудона (трудовая индивидуальная и коллективная собственность, ликвидация постоянной армии и чиновничества, коммунальное самоуправление и федерализм), а не государственническим «революционным» централизмом якобинцев, бланкистов и луиблановцев, провозгласила децентрализацию страны и автономию коммун: революционный Париж добровольно отказывался от своих былых «столичных» нейтралистских притязаний.
Итак, прудоновская идея взаимности сочетает свободу с порядком, сотрудничество личностей с их индивидуальностью, провозглашает справедливость без унификации, прорывает эгоистическую замкнутость личности, но не с тем, чтобы раздавить ее жерновами всеобщего, должного, безличного, а с тем, чтобы из союза личностей создать многообразное, свободное и гармоничное общество, основанное не на насилии, а на солидарности людей. Такова в общих чертах, предлагаемая Прудоном анархическая альтернатива государственному деспотизму и буржуазному неравенству.
Благодаря Прудону анархизм распространился по всей Европе, найдя целый ряд выдающихся приверженцев (Карло Писаканэ в Италии, Пи-и-Маргаль в Испании и другие). Историк анархизма Макс Неттлау пишет о Прудоне: «К несчастью, он умирал как раз в то время, когда возник Интернационал. Но в то же самое время огромная фигура Бакунина уже появилась, и на каких-нибудь 10 лет анархизм получил мощный толчок от этой замечательной личности»[13].
Михаил Александрович Бакунин (1814-1876), несомненно, является ключевой фигурой в истории анархической мысли и анархического движения, крупнейшим выразителем анархического миросозерцания в теории и на практике. Именно Бакунин, будучи одаренным философом, заложил основы анархизма как цельного мировоззрения (а не только как программы действий или социологического учения). Бакунин и инициировал появление мощного революционного движения под анархическими лозунгами почти по всей Европе. Наконец, Бакунин, как никто до и после него, сумел выразить основной мотив анархизма — пафос бунта, бескомпромиссной борьбы за освобождение личности и общества.
Александр Блок писал: «Мы читаем Бакунина и слушаем свист огня... Мы уже, наверное, можем забыть мелкие факты этой жизни во имя ее искупительного огня... Займем огня у Бакунина». Главное душевное качество Мишеля (так Бакунина называли и подростком — в кругу семьи — и стариком — в кругу швейцарских рабочих) — это, по собственному признанию выдающегося анархиста, «любовь к свободе и неотвратимая ненависть ко всякому притеснению, еще более, когда оно падало на других, чем на меня самого... Я считаю священным долгом восставать против всякого притеснения, откуда бы оно ни приходило, и на кого бы ни падало. Во мне было всегда много донкихотства: не только политического, но и в частной жизни»[14].
Жизнь Бакунина похожа на легенду. В числе его друзей были Н.В. Станкевич, И.С. Тургенев, А.И. Герцен, В.Г. Белинский, П.Я. Чаадаев, Г. Гервег, Р. Вагнер, Ж. Санд, А. Мицкевич, П.Ж. Прудон, А. Руге, В. Вейтлинг. Бакунин вдохновил Рихарда Вагнера на создание образа неистового Зигфрида, Бакунин был прототипом Рудина у Тургенева и Ставрогина у Достоевского.
В юности — увлечение философией, дискуссии в московских салонах и в родном доме в селе Прямухине. Затем — переход к практической революционной деятельности: участие в революции 1848 г. в Париже (в феврале), призывы к общеславянскому восстанию, баррикады в Праге и Дрездене, арест, смертные приговоры в Саксонии и Австрии, двенадцать лет крепостей и ссылки в Саксонии, Австрии и России (в том числе, в казематах Петропавловки и Шлиссельбурга, где в результате «человеколюбивого обращения», Бакунин лишился зубов и заболел цингой), фантастический побег из Сибири, работа в «Колоколе» Герцена, борьба в Интернационале против авторитаризма Маркса...
Революционная деятельность Бакунина не знала границ и была поистине грандиозна по своим масштабам. Он помогал полякам во время восстания 1863-1864 гг., выступал в Швеции, направил эмиссара-анархиста Дж.Фанелли в Испанию организовать секцию Интернационала, поднимал соратников на восстание в Лионе, вел успешную полемику против Мадзини в Италии (где стал создателем анархического движения и инициатором восстания в Болонье), организовывал Юрскую (анархическую) федерацию Интернационала в Швейцарии, сражался в Париже, Праге, Дрездене, вел революционную агитацию среди болгар и сербов, финнов и чехов, сотрудничал с «Землей и Волей» 1860-х гг., участвовал (к несчастью для себя) в нечаевской пропаганде, был вдохновителем бакунинских кружков на Юге России. Перечисление созданных им организаций, написанных программ и уставов заняло бы несколько страниц. В конце жизни, исполненной тяжелейших материальных лишений, клеветы со стороны врагов, после травли, организованной против него Генеральным Советом Интернационала, после поражения ряда восстаний, гибели Парижской Коммуны и победы Бисмарка во франко-прусской войне (эта победа, как пророчески предвидел Бакунин, наряду с оппортунизацией части рабочего движения, предвещала длительное и повсеместное торжество реакции, бюрократии и милитаризма в Европе) — М.А.Бакунин не был морально сломлен, хотя пессимистические настроения в его мировоззрении усилились.
Конечно, Бакунин не был «рыцарем без страха и упрека», непогрешимым во всех своих поступках. В своей поистине фантастической деятельности он допускал немало ошибок, которые могут быть поставлены ему в вину. Большинство из них, впрочем, связаны с его способностью чрезмерно увлекаться и увлекать других открывающимися перспективами, порой идеализируя эти перспективы и, по выражению Герцена, «путая второй месяц беременности с девятым». Бакунин нередко принимал желаемое за действительное, преувеличивал степень готовности масс к революции, допускал неразборчивые поступки — блефы и мистификации, явно увлекался конспиративно-заговорщической стороной революционной работы. Бакунин, безусловно, несет моральную ответственность за отдельные националистические (антинемецкие и антиеврейские) выпады, встречающиеся в его работах, и за деятельность С.Г.Нечаева.
Но — не ошибается только тот, кто ничего не делает, а Бакунин в своей жизни сумел сделать бесконечно много. П.А.Кропоткин, общавшийся со швейцарскими рабочими-анархистами, знавшими Бакунина, особо отмечает: «Поразило меня больше всего то, что нравственное влияние Бакунина чувствовалось даже сильнее, чем влияние его как умственного авторитета»[15].
Будучи крупнейшим знатоком философии Гегеля, Бакунин предпочел жизнь и борьбу философским абстракциям, сумел воплотить в жизнь то, что проповедовал на словах. Личность Бакунина представляла собой сплав огромной энергии, воли к жизни и борьбе, пророческого, проповеднического, ораторского и философского дара, способности зажигать людей и вести их за собой, личного обаяния, организаторских талантов, самоотверженности, искренности и бескорыстия. Говоря о Бакунине-теоретике, назовем его главные работы: «Реакция в Германии», «Философские рассуждения о божественном призраке, о действительном мире и человеке», «Федерализм, социализм и антитеологизм», «Государственность и анархия», «Бог и государство», «Кнуто-германская империя и Социальная Революция». Следуя своему знаменитому принципу: «Дух разрушающий есть дух созидающий, страсть к разрушению есть творческая страсть!», М.А.Бакунин в своих работах не стремился к систематичности и законченности, всегда был весьма полемичен и, отталкиваясь от суждений своих оппонентов, формулировал собственную позицию. Вообще, Бакунин отдавал жизни примат перед наукой, полагая, что мысль, наука никогда не способна охватить и постичь жизнь во всей ее полноте, все предвидеть и управлять человеческими действиями. Отсюда, кстати, вытекали и горячие возражения великого бунтаря против идеи позитивистов и марксистов об управлении обществом учеными, которые, по мнению Бакунина, неизбежно будут распинать живых людей на прокрустовом ложе своих доктрин и теорий.
Не имея возможности детально излагать здесь бакунинские идеи, отметим лишь, что их краткой формулой можно считать название одной из программных речей анархиста: «Федерализм, социализм и антитеологизм». Богу и религии он противопоставлял «антитеологизм», новую «религию Человека» и просвещение народа, принудительной государственной централизации — федерализм и самоуправление, а капиталистической эксплуатации — социализм и коллективную собственность трудящихся («Коллективизм» — таково одно из самоназваний бакунизма).
Бакунин был воинствующим богоборцем, считавшим Бога персонифицированным тираном, а религию — обоснованием земного деспотизма и вечного человеческого несовершенства и конформизма.
Много ярких и страстных страниц посвятил Бакунин всесторонней критике государства и его разрушительного влияния на людей — как управляемых, так и управляющих. «Государство — это самое вопиющее, самое циничное и самое полное отрицание человечности, — писал русский анархист. — Оно разрывает всеобщую солидарность людей на земле и объединяет только часть их с цепью уничтожения, завоевания и порабощения всех остальных»[16]. Бакунин считал, что произвол, чинимый над человеком и обществом, государство напыщенно именует «законом». Государство, по Бакунину, является не чем иным, как «официальной и правильно установленной опекой меньшинства компетентных людей ... чтобы надзирать за поведением и управлять поведением этого большого неисправимого и ужасного ребенка — народа»[17]. Поскольку всякая власть стремится себя увековечить, «ребенок» никогда не достигнет совершеннолетия, пока над ним господствует упомянутая опека. «Итак, там, где начинается государство, кончается индивидуальная свобода, и наоборот. Мне возразят, что государство, представитель общественного блага, или всеобщего интереса, отнимает у каждого часть его свободы только с тем, чтобы обеспечить ему все остальное. Но остальное — это, если хотите, безопасность, но никак не свобода. Свобода неделима: нельзя отсечь ее часть, не убив целиком. Малая часть, которую вы отсекаете, — это сама сущность моей свободы, это все»[18]. «Такова уж логика всякой власти, что она в одно и то же время неотразимым образом портит того, кто ее держит в руках, и губит того, кто ей подчинен»[19].
Осуждая патриотизм как государственно-националистическую идеологию рабства и ненависти, Бакунин подвергает подробной критике и представительную демократию, опирающуюся, по его мнению, на манипулирование управляемыми массами. Проблемы государства и социальной революции Бакунин анализирует в связи с национальными особенностями различных европейских народов, с их историей и культурой. Если бисмарковская Германия представляется Бакунину воплощением духа государственничества, централизма, милитаризма и бюрократии, то романские и славянские народы мыслитель рассматривает как среду, стихийно порождающую анархистов, чьи народные идеалы пронизаны стремлением к свободе и самоуправлению. Надо признать, что именно в славянских странах и в Южной Европе анархическое движение получило наибольший размах в 1860-1870-е гг. и позднее.
В своих произведениях Бакунин дает блестящую, последовательную критику государственного социализма (прежде всего марксистского), которая оказалась во многом пророческой. Не веря во временный характер предлагавшейся Марксом «диктатуры пролетариата» (поскольку всякая диктатура стремится себя увековечить), отрицая марксистскую идею правления «научных социалистов» и возможность введения социализма через тотальное огосударствление общественной жизни и производства, Бакунин показывал: поскольку эксплуатация и власть неразрывно связаны друг с другом, уничтожение первой при сохранении второй неизбежно приведет к появлению нового класса — «красной бюрократии», идущей на смену старым эксплуататорским классам.
Бакунин призывал к Социальной Революции, разрушающей классово-государственные институты современного общества и заменяющей их безгосударственно-социалистической федерацией общин, коммун, трудовых коллективов. Главной силой, способной совершить революцию, Бакунин считал в Европе пролетариат («чернорабочий люд»), а в России — крестьянство.
Таким образом, Бакунин радикализировал прудоновский анархизм, развил его и популяризировал в рабочем движении. Итогом деятельности Бакунина явилось широкое распространение анархизма — прежде всего в Испании, Италии, Швейцарии, России, Бельгии, Голландии, во Франции и в некоторых других странах. Наиболее заметным проявлением этого процесса явилось возникновение анархистского крыла в Международном товариществе рабочих (Первом интернационале) и Парижская Коммуна, в которой анархисты сыграли одну из главных ролей.
Воздействие Бакунина как личности, как мыслителя и как пропагандиста было огромно. Большинство секций Интернационала поддерживало его идеи. Это привело к неизбежному столкновению с К.Марксом. Об этом столкновении П.А.Кропоткин писал так: «Разлад между марксистами и бакунистами отнюдь не был делом личного самолюбия. Он представлял собою неизбежное столкновение между принципами федерализма и централизации, между свободной коммуной и отеческим управлением государствам, между свободным и творческим действием народных масс и законодательным улучшением существующих условий, созданных капиталистическим строем»[20].
Промарксистский Генеральный совет Интернационала вел борьбу с Бакуниным довольно постыдными методами; в ход было пущено все: закулисные аппаратные интриги; организация фиктивных секций, создавших мнимое марксистское большинство на Лондонской конференции 1871 г. и на Гаагском конгрессе 1872 г.; бездоказательные обвинения, клевета и т.п. Однако даже достигнутая подобными средствами «победа» Маркса оказалась Пирровой — после «исключения» Бакунина из Интернационала «весь Интернационал восстал против недостойной комедии Гаагского съезда, так грубо подтасованного Главным Советом»[21]. Почти все секции Интернационала: бельгийские, французские, английские, испанские, итальянские, голландские, швейцарские и американские — отвергли решения, принятые в Гааге, и отказались подчиниться Генеральному совету, поддержавшему Маркса. Большинство этих секций, соединившись, образовали новый, анархический Интернационал, просуществовавший до 1879 г.. Попытка Маркса превратить Международное товарищество рабочих в централизованную партию, исповедующую одну — «научно-социалистическую» — доктрину, полностью провалилась.
Поддержавшие Бакунина в его антиавторитарных и федералистских тенденциях секции Интернационала, объединявшие десятки тысяч рабочих по всей Европе, дали толчок мощному развитию анархического движения в 1870-е гг. В некоторых странах, где был высок уровень социальной напряженности и отсутствовали реальные гражданские свободы (в Испании, в Италии), это движение вылилось в ряд восстаний; в других (в Швейцарии, в Бельгии) сложились мощные открыто действующие рабочие союзы анархической направленности. Роль идейного центра этого движения играла Юрская федерация (в Швейцарии).
Наиболее грандиозным выступлением народных масс, в котором анархисты сыграли видную роль, конечно, стала Парижская коммуна (март-май 1871 г.).