Однако полуанархический социально-революционный эксперимент, как известно, длился недолго — 72 дня. Коммуна была потоплена в крови версальцами, ее защитники расстреляны и сосланы. Памятником «штурмующим небо» коммунарам осталась песня — «Интернационал», созданная участником тогдашних событий, анархистом Эженом Потье.
Европа вступила в длительную полосу бюрократически-милитаристской реакции, доминирования прусского милитаризма, преследования революционеров-анархистов и перехода значительной части рабочего движения под знамена социал-демократии, предлагавшей партийно-парламентскую политическую борьбу за власть в качестве панацеи.
После бурного подъема в конце 1860-х — начале 1870-х гг. анархическое движение вступило в полосу идейного и организационного кризиса, вызванного и провалом ряда восстаний, и жестокими правительственными репрессиями, и уходом части рабочих в социал-демократические партии.
Впрочем, в эти годы анархо-движение продолжало расти вширь: выходило множество анархических изданий, брошюр и листовок.
Многие эмигранты из Старого Света активно пропагандировали анархические идеи на обоих американских континентах. В США анархизм распространялся в самых различных формах. Там были приверженцы штирнеровского анархо-индивидуализма, и прудонисты, создававшие кооперативные ассоциации (крупнейший последователь Прудона в Америке, активно пропагандировавший и развивавший его взгляды, — Бенджамин Таккер). Яркой фигурой американского анархизма и феминизма стала Эмма Гольдман.
Широкую известность получили своеобразные анархические идеи Генри Дэвида Торо (1817-1862), которому спустя век — уже в 1960-е гг. — было суждено стать кумиром движения хиппи. Торо одним из первых выдвинул идею гражданского неповиновения, призывая отказываться от сотрудничества с государством, от уплаты налогов и воинской службы (за акцию гражданского неповиновения он попал в тюрьму). Американский мыслитель выступал за отказ от бездушной мещанской цивилизации и за слияние с природой. Анархистом был и один из великих американских поэтов Уолт Уитмен.
Большую роль играли анархисты и в американском рабочем движении, активно пропагандируя идею восьмичасового рабочего дня. Одним из драматических эпизодов этой борьбы стала казнь по сфабрикованному обвинению пяти чикагских анархистов в 1887 г.; в память о них 1 мая в некоторых странах отмечается как Международный день солидарности трудящихся и борьбы за их права.
В России на смену прудонистам 1860-х гг. (Соколову, Зайцеву, Ножину и другим) пришли бакунисты 1870-х. Анархическим, федералистским, антиэтатистским по духу было почти все движение революционного народничества того времени: чайковцы (одним из идеологов которых был Кропоткин), участники процесса пятидесяти (на котором Софья Бардина в известной речи на суде прямо назвала себя анархисткой), члены «Земли и Воли», в программе которой были провозглашены анархические цели. Но в последние десятилетия XIX в. в истории русского анархизма наблюдается разрыв преемственности; лишь в начале XX столетия анархическое движение в России вновь приобретает значительное число приверженцев.
Своеобразным — «мирным» и полурелигиозным — вариантом анархизма в России было толстовство. Лев Толстой никогда прямо не называл себя анархистом, однако категорическое отрицание государства, патриотизма, армии и смертной казни (как прерогативы власти) самим Толстым, а также организация его сторонниками значительного числа изданий и коммун, члены которых проповедовали принципы самоуправления, отказ от соучастия в государственной жизни (уплаты налогов, службы в армии и т.д.) — все это вносило свой вклад в развитие анархизма в России. Толстовские коммуны просуществовали в России до 1930-х гг. и были окончательно разгромлены большевиками. Толстой и Кропоткин оказали существенную поддержку религиозной секте духоборов, исповедовавших антигосударственные принципы и подвергавшихся преследованиям. При активном участии Кропоткина и Толстого духоборы, жившие на Кавказе, переселились в пустынные районы Канады, где за короткое время своим трудом создали процветающие общины (этот «анархический» духоборский район существует в Канаде и по сей день).
В Западной Европе на смену Прудону и Бакунину пришла целая плеяда талантливых анархических писателей — теоретиков и пропагандистов. Среди них швейцарец Джеймс Гильом, бельгиец Цезарь де Пап, французы Элизе Реклю, Жан Грав и Луиза Мишель, итальянец Эррико Малатеста, немцы Макс Неттлау и Иоганн Мост и многие другие. Не ограничиваясь пропагандой, участием в рабочем движении и организацией кооперативов, профсоюзов и коммун, хотя и отрицая парламентскую борьбу, анархисты Европы и Америки зачастую инициировали антимилитаристские, феминистские, просветительские инициативы — которые способствовали освобождению личности и самоорганизации общества.
Конец ХIХ-го века ознаменовался триумфальным шествием ницшеанства, ставшего популярным среди европейских интеллектуалов и художников, и это, в свою очередь, привело к ренессансу в богемной среде анархо-индивидуализма Штирнера, которого многие называли предтечей Ницше и трактовали порой весьма вульгаризировано.
Правительственные репрессии против революционеров привели к тому, что ряд анархистских групп Европы и Америки перешли к террористической деятельности против представителей власти. Эта деятельность получила широкую известность из всего того, чем занимались анархисты — т.к. террор всегда привлекает больше внимания в обществе, чем более мирные и конструктивные формы деятельности, так и потому, что власть имущим было выгодно представить все анархическое движение как сплошь террористическое, для того чтобы запугать им публику и развязать себе руки для любых действий. (На самом деле, такая картина не соответствовала действительности — лишь меньшая часть анархистов встала на путь террора). Волна анархо-террора конца XIX-го — начала XX-го веков получила название «равашолевщины» — в честь знаменитого французского террориста Равашоля. Жертвами анархистов стали итальянский король и австрийская императрица, президент США и многие другие коронованные и некоронованные особы. В некоторых случаях теракты носили характер возмездия за совершенные монархами злодеяния и проводились по инициативе анархических групп, но чаще они были слабо мотивированными актами отчаяния со стороны одиночек, не только не имевших отношения к анархо-организациям, но и слабо представлявших себе смысл идей анархизма.
В таком состоянии идейной и организационной пестроты и разброда вступили анархисты в XX-ый век. Впрочем, централизация, монолитность рядов и единомыслие никогда не были целью анархистов, всегда отстаивавших права меньшинства и ценивших в людях независимость и своеобразие. Тем не менее, в преддверии прекращения полосы общеевропейской реакции 1870-90-ых годов и наступления нового этапа грандиозных революционных конфликтов, явственно ощущалась потребность в развитии, углублении и систематизации анархических идей. Такая попытка была предпринята Петром Алексеевичем Кропоткиным.
Петр Алексеевич Кропоткин (1842-1921) даже в свою эпоху, щедрую на выдающихся людей, был личностью исключительной по своим нравственным и интеллектуальным качествам.
Кропоткин происходил из высшей русской аристократии, но выбрал не блестящую придворную карьеру, а сначала занятия естественными науками, и затем — революционную деятельность. Совершив поездку за границу, Кропоткин, под влиянием Парижской Коммуны и общения с бакунистами из Юрской федерации, осознает себя анархистом. В 1872-74 гг. он активно участвует в революционной пропаганде кружка «чайковцев»: ведет агитацию среди рабочих, создает литературные произведения для народа, популяризирующие социалистические идеи, пишет программу кружка. В 1874 году следует арест и заключение в каземате Петропавловской крепости. После дерзкого побега из военного госпиталя, Кропоткин на 40 лет оказывается в эмиграции, где становится признанным вождем и теоретиком международного анархизма, авторитетным ученым мирового масштаба. В эти годы Кропоткин неоднократно высылался властями из страны в страну, подвергался арестам, провел три года во французской тюрьме; на него готовила покушение русская монархическая организация «Священная дружина» (ошибочно видевшая в Кропоткине организатора казни Александра II). Однако Кропоткин продолжал свою научную, общественную и публицистическую деятельность: выступал с лекциями и речами, писал статьи и обзоры для научных изданий, издавал анархистские газеты («Револьте» в Женеве, «Револьт» и «Тан Нуво» в Париже, «Хлеб и воля» в Лондоне и другие). С ним общались, переписывались, к его голосу прислушивались крупнейшие деятели культуры и общественные деятели во всем мире.
С началом Первой Мировой войны Кропоткин выступает в поддержку Франции, Англии и России против германского империализма (он считал Францию центром мирового революционного движения, а Германию — напротив, оплотом реакции и милитаризма). Эта позиция не была поддержана большинством анархистов мира (выступивших против войны), и Кропоткин оказался в изоляции от анархического движения. Вернувшись в Россию в июне 1917 года, престарелый князь оказывается в гуще событий: выступает за борьбу против немецкого вторжения и против угрозы гражданской войны. На предложение А.Ф. Керенского занять любой министерский пост во Временном правительстве, Кропоткин отвечает: «Я считаю ремесло чистильщика сапог более честным и полезным делом»[22].
Октябрьский переворот Кропоткин встречает неоднозначно. Видя в нем как начало социально-экономических преобразований, так и узурпацию, перерождение и гибель революции. В эти годы он, помимо теоретической работы, участвует в пропаганде идей федерализма, содействует развитию кооперативного движения. Опираясь на свой огромный авторитет, Петр Алексеевич вызволяет немало людей из застенков ЧК, протестует против порабощения Советов парткомами, против разгрома новой властью кооперативного движения, против всесилия политической полиции и эскалации «красного террора», против ликвидации свободной печати и уничтожения негосударственных издательств. Похороны «дедушки русской революции» (как его часто называли) в феврале 1921 года в Москве собрали многие десятки тысяч человек. В честь Кропоткина названы острова и горные хребты, вулканы и поселки, город в Краснодарском крае.
Современники на редкость единодушно отзывались о великом анархисте, как о необычайно светлой, цельной и гармоничной личности. Бернард Шоу назвал Кропоткина «одним из святых столетия», а Оскар Уайльд считал его жизнь «совершенной жизнью»[23]. Принципиальность, кристальная честность и ригоризм Кропоткин сочетал с широтой взглядов и терпимостью, позволявшей ему находить взаимопонимание и с сектантами-духоборами, и с британскими профессорами, и с рабочими-анархистами.
Петр Алексеевич Кропоткин — не только выдающийся революционер, первоклассный писатель, гуманист и талантливый публицист; он также является ученым-энциклопедистом. Им написаны специальные исследования по проблемам географии и геологии, биологии, социологии, политической экономии, педагогике, истории, этике и даже литературоведению. Назовем главные его сочинения (помимо специальных работ по естественным наукам): мемуары «Записки революционера», «Речи бунтовщика», «Хлеб и воля», «Поля, фабрики и мастерские», «Взаимная помощь среди животных и людей», «Современная наука и анархия», «Этика». Всего Кропоткиным написано свыше двух тысяч работ, причем отдельные лаконичные статьи, сочетавшие яркость и популярность с научностью, постепенно накапливались, систематизировались и составляли брошюры и книги.
В своем учении Кропоткин опирается, прежде всего, на традиции Просвещения и позитивизма. Мировоззрение Кропоткина в своих принципиальнейших моментах довольно существенно отличается от бакунинского: Бакунин был в большей степени практическим деятелем анархического движения, а Кропоткин — признанным «классиком» и «теоретиком»; Бакунин в своих работах делает акцент на РАЗРУШЕНИИ всего, подавляющего личность, Кропоткин же, напротив, — мыслит в целом созидательно-конструктивно; Бакунин подчеркивал классовые противоречия в обществе, Кропоткин — общечеловеческие (и даже общеживотное) начало. На смену бакунинскому «коллективизму» Кропоткин предлагает свой «коммунизм»; для Бакунина человек является преодолением и отрицанием мира природы, для Кропоткина — его органической частью... По верному замечанию Н.А.Бердяева, анархизм Кропоткина, по сравнению с бакунинским, — «более идиллический, он обосновывается натуралистически и предполагает очень оптимистический взгляд на природу и на человека»[24]. Кропоткин предпринял грандиозную и единственную в своем роде по масштабам и основательности попытку обосновать анархизм как развернутое мировоззрение, основанное на научно-позитивистском фундаменте, как универсальную теорию: от естественных наук до социологии и этики. Кропоткин попытался создать цельное позитивное и конструктивное анархическое учение, так сказать, «научный анархизм». Итак: изложить анархизм в виде цельного мировоззрения, серьезной науки и практической программы, вывести анархическое мировоззрение из Жизни Природы и Народа, из анализа современности, обнаружить анархические тенденции в народных движениях различных эпох и ростки анархии и коммунизма в современном мире, подвести под анархизм естественнонаучную базу, включив его в современную научную картину мира, разработать законченную систему анархизма и изложить его позитивную программу, указать на принципы анархической этики и обосновать неразрывное тождество анархии и коммунизма (ибо, по Кропоткину, анархия без коммунизма — произвол эгоистических индивидов, а коммунизм без анархии — чудовищный деспотизм) — такова была грандиозная задача, которую на протяжении почти полувека решал в своих сочинениях и выступлениях великий русский анархист.
Кратко рассмотрим некоторые важнейшие моменты кропоткинского анархического учения. Важным философским и естественнонаучным положением Кропоткина, призванным обосновать его мировоззрение, был биосоциологический закон взаимопомощи как важнейшего фактора эволюции. На основании огромного материала, позаимствованного из животного мира и человеческого общества, Кропоткин стремился доказать, что дарвиновское положение о «борьбе за существование» следует понимать как борьбу между видами и взаимопомощь внутри видов. Взаимная помощь и солидарность, по мнению Кропоткина, являются главным фактором прогресса, средством к выживанию видов и инстинктивной основой человеческой нравственности. По мнению Кропоткина, тот вид, который способен организовать свою жизнь на максимально солидарных началах, более приспособлен для выживания и развития, а ход эволюции прямо пропорционален уровню организованности данного вида на принципах взаимной помощи, причем этот закон распространяется мыслителем на все этапы развития животного мира и истории человечества. С точки зрения Кропоткина, и природе, и человеку присуща врожденная нравственность, а все ее искажения связаны в обществе с дурным влиянием авторитарных социальных институтов, прежде всего, — государства. Поэтому в своей последней работе — «Этике» — Кропоткин стремился разработать учение о свободной морали, независимой от санкций и принуждения.
Для мировоззрения Кропоткина характерна глубокая вера в благодетельность Природы и Народа во всех их проявлениях, в неизбежность Прогресса, несмотря на все помехи, вызываемые государством. Свое понимание истории Кропоткин выражает в следующих словах: «через всю историю нашей цивилизации проходят два течения, две враждебные традиции: римская и народная, императорская и федералистская, традиция власти и традиция свободы. И теперь, накануне великой социальной революции, эти две традиции переход от буржуазно-бюрократического индустриального общества к вольному анархическому коммунизму. Народные массы, склонные к взаимной помощи, творят "горизонтальные" связи и соответствующие учреждения, основанные на координации и согласовании интересов: род, обычное право, средневековый город, гильдия, а государство, возникающее демоническим образом, душит, разрушает и уничтожает эти учреждения, приводит к их окостенению, централизации и иерархизации.» Отметив две указанные тенденции, Кропоткин констатирует: «Очевидно, что анархизм представляет собой первое из этих двух течений — то есть творческую созидательную силу самого народа, вырабатывавшего учреждения обычного права, чтобы лучше защищаться от желающего господствовать над ним меньшинства»[25]. Таким образом, в учении Кропоткина анархизм предстает не просто как тенденция в истории мысли, не просто, как часть современной картины мира, но, фактически, как тенденция самой природной и общественной жизни — к самоорганизации и гармонии на началах свободы и неиерархической координации. По замечанию историка Макса Неттлау, Кропоткин преследует «определенную цель: связать анархизм, если не отождествить его, с реальной жизнью, с главным и наиболее широким течением жизни и прогресса, чтобы таким образом установить неизбежность анархизма»[26].
Кропоткин приводит многочисленные и разнообразные «доказательства того, что новый порядок уже сейчас создается путем растущей сети добровольных организаций, отодвигающих государство на задний план»[27].
Социальная революция, с точки зрения Кропоткина, является лишь органичной частью эволюции. Революция — это стихия, которую подготавливают тысячи людей, и которой невозможно управлять и руководить, когда она началась. По Кропоткину, массами в революции движет не столько отчаянье, сколько надежда; революция есть, прежде всего, созидание, переворот во всех сферах жизни, интенсивное строительство нового (в отличие от Бакунина, Кропоткину-теоретику присущ исторический оптимизм и явный акцент на созидание, а не на разрушение). Поэтому-то так важно еще до начала революции распространить новые идеи, сформировать революционное сознание и революционного субъекта, которым, по Кропоткину, не может быть какая-то одна партия или класс, но лишь весь трудовой народ в целом. Всем предыдущим революциям фатально не хватало именно смелости мысли: все они ориентировались на прошлое, а не созидали будущее — поэтому, в то время как народ разрушал старое, буржуазия создавала новое и, разумеется, делала это в своих интересах.
Революция, по Кропоткину, — самоорганизация населения, вооружение народа, разрушение государства, экспроприация собственности, развитие местного и производственного самоуправления. А все это невозможно без местной инициативы, которая исключает оглядку «наверх», передачу монополии на принятие решений «центру». Индивидуальная инициатива — душа революции. Необходимо перерастание политической революции в отдельной стране в мировую и социальную революцию, необходимо, наконец, немедленно дать трудящимся жилье, продукты, одежду, чтобы они сразу ощутили смысл и значение наступившей революции для себя лично. Откладывание социальных мероприятий на будущее неизбежно приводит к перерождению революции. При этом Кропоткин негативно относится как к идее «революционного правительства», «революционной диктатуры», так и к связанному с ними систематическому псевдореволюционному террору, предлагающему работникам казни вместо хлеба: «Будучи оружием правителей, террор служит, прежде всего, главам правящего класса; он подготавливает почву для того, чтобы наименее добросовестный из них добился власти... Робеспьер привел к Наполеону»[28]. Эти свои теоретические положения Кропоткин подтвердил, наблюдая трагический опыт Великой Российской Революции, узурпированной и задушенной большевистской диктатурой.
Излагая свою анархо-коммунистическую программу (к которой он пришел приблизительно к 1880-му году), Кропоткин на передний план ставил не государство, а личность и федеративный союз общин, объявил цепью производства не прибыль, а удовлетворение потребности человека, противопоставил идеям концентрации производства и разделения труда — задачи децентрализации производства и интеграции труда. Все эти нововведения Кропоткин обосновывал тенденциями современной социальной жизни. Свой коммунистический принцип распределения по потребностям Кропоткин обосновывал общественным характером современного производства (и вытекающей из него невозможностью определить и измерить личный вклад каждого работника в тот или иной продукт) и растущим, благодаря успехам науки и техники, изобилием производимых продуктов. Кропоткин находит ростки коммунизма и анархии уже в современном ему обществе: множество союзов и ассоциаций, основанных (хотя бы отчасти) на негосударственных и небуржуазных принципах. Это научные общества, библиотеки, кооперативные и муниципальные учреждения, страховые союзы, артели, коммунальные службы, благодаря которым «за известную плату по столько-то в год, вы имеете право удовлетворять такой-то разряд ваших потребностей — за исключением, понятно, роскоши в этих потребностях»[29].
Говоря о будущем анархо-коммунистическом обществе, Кропоткин так определяет основные приоритеты в экономической сфере: абсолютный примат потребления над производством, интеграция физического и умственного труда (и соответствующее «интегральное образование»), «довольство для всех» (распределение по потребностям), совместная обработка земли городскими и сельскими жителями, обобществление и плановость производства, прямой обмен между городом и деревней, децентрализация и разукрупнение промышленности, преодоление уродливого деления народов на «промышленные» и «аграрные» при максимальном самообеспечении областей. По мнению Кропоткина, все это может сделать труд творческим, приятным и сократить его до пяти часов в день, предоставив людям обширный досуг для развития своей личности. Говоря о замене государственно-эксплуататорского строя строем вольных общин, основанным на солидарности и взаимопомощи, Кропоткин так формулировал сущность предложенных им мероприятий: «До сих пор политическая экономия знала только разделение труда; мы же настаиваем на его объединении; на том, что идеалом общества (то есть тем, к чему оно уже стремится) — является такое общество, где каждый трудится физически и умственно; где способный к труду человек работает в поле и в мастерской; где каждая нация и каждая область, располагая разнообразием природных сил, сама производит и потребляет большую часть своих продуктов земледелия и промышленности»[30].
Констатируя возрастающую роль государственного начала в современном ему мире, Кропоткин отмечал: «В первой половине XIX-го века имелось громадное прогрессивное движение, стремившееся к освобождению личности и мысли; и такое же громадное регрессивное движение взяло верх над предыдущим во второй половине века и теперь стремится восстановить старую зависимость, но уже по отношению к государству: увеличить ее, расширить и сделать ее добровольной! Такова характерная черта нашего времени»[31]. Отсюда вытекает неизбежная дилемма: «Одно из двух. Или государство раздавит личность и местную жизнь, завладеет всеми областями человеческой деятельности, принесет с собой войну и внутреннюю борьбу из-за обладания властью, поверхностную революции, лишь сменяющие тиранов, и как неизбежный конец — смерть! Или государство должно быть разрушено, и в таком случае новая жизнь возникнет в тысяче и тысяче центров, на почве энергической, личной и групповой инициативы, на почве вольного соглашения»[32]. Сегодня, на исходе XX века, мы можем признать, что возобладала первая из указанных тенденции: тенденция к поглощению и порабощению государственным Левиафаном человеческой личности, к созданию тотального государства и к безграничному могуществу этатистского начала в общественной жизни. Кропоткин же считал более вероятным второй исход, и ошибся в своих прогнозах.
Анархо-коммунистическое учение Кропоткина широко распространилось в конце XIX века и скоро стало господствовать в анархическом движении, привлекая многих революционеров своей «научностью», детальной разработанностью, наличием, как теоретического обоснования, так и конкретной программы действий. По свидетельству Макса Неттлау, почти безраздельное господство авторитета Кропоткина как теоретика в первой четверти XX века привело к определенному застою и даже регрессу в анархической мысли: «В самом деле, все, что он (Кропоткин — П.P.) говорил, всегда бывало связано со столькими хорошими идеями, что попытка обнаружить их слабые стороны, всегда воспринималась, как опровержение этих идей... Многим мнения Кропоткина казались не подлежащими сомнению истинами, и другим представлялось нежелательным поднимать вопросы, чтобы не ослабить огромное влияние, какое оказывали личность, талант и преданность его своему делу»[33].
Наиболее заметными явлениями в анархическом движении первых двух десятилетий XX века было возникновение (прежде всего в романских странах — Франции, Испании и Италии) мощного анархо-синдикалистского движения и деятельность анархо-коммунистической рабочей организации ФОРА в Аргентине. Если труды Кропоткина явились попыткой развития анархической теории применительно к новым условиям, то появление анархо-синдикализма было новым шагом в тактике анархизма, пополнившим арсенал его средств, новыми орудиями, помимо пропаганды, террора и организации восстаний.
Анархо-синдикализму предшествовало появление так называемого «революционного синдикализма». Тысячи рядовых активистов социалистических и социал-демократических партий и профсоюзов, недовольные оппортунизмом своих боссов, чересчур увлекшихся парламентской деятельностью, начали отделяться в особое течение, получившее название революционный синдикализм. В первом десятилетии XX-го века в синдикалистских профсоюзах Италии и Франции состояло несколько миллионов трудящихся. Идеологами революционного синдикализма стали Фернанд Пеллутье, Эмиль Пуже и другие. Основными «столпами» синдикализма были аполитичность (неучастие в парламентской борьбе за власть), антикапитализм и антиэтатизм, отрицание организационного централизма и профсоюзной бюрократии, превознесение стихии жизни и повседневной классовой борьбы в сочетании с отказом от планирования будущего общества. Объявляя себя внепартийными организациями, революционные синдикаты (союзы) объединяли в своих рядах как социалистов и социал-демократов, так и анархистов, однако общий радикализм, организационный федерализм и стихийный антиэтатизм сближал их скорее именно с анархизмом, нежели с марксистскими течениями. Революционные синдикалисты, объединяя трудящихся по профессиям, рассматривали себя как возможный «каркас» будущего безгосударственного социалистического общества, а всеобщую захватную стачку считали наиболее мощным и действенным орудием социальной революции.
Первая Мировая война привела к расколу синдикалистских профсоюзов на «оборонческие» и «интернационалистические» крылья. В это время зарождается и распространяется анархо-синдикализм, соединивший в себе революционно-синдикалистские и анархические элементы. В 1922-23 году был воссоздан анархо-синдикалистский Интернационал (Международное Товарищество Рабочих), объявивший себя продолжателем Первого Интернационала времен Бакунина и объединивший в себе испанскую СНТ, итальянскую УСИ, американскую организацию «Индустриальные рабочие мира», французский анархо-синдикалистский профсоюз, аргентинскую ФОРА и другие, более мелкие организации. Одним из крупнейших теоретиков анархо-синдикализма был немецкий революционер Рудольф Рокер. В эти годы в Италии при активном участии анархо-синдикалистов происходили драматические события: «красная неделя» 1914 года, когда вся страна была охвачена забастовкой, и захваты рабочими предприятий Милана и Турина в 1920 году. Однако установление фашистской диктатуры Муссолини привело к разгрому анархо-синдикалистского движения в Италии.
Надо отметить, что в анархо-синдикалистских профсоюзах соседствовали и, зачастую противоборствовали, различные анархические течения: для одних анархо-синдикализм был лишь средством (связь с трудящимися массами, их самоорганизация через синдикаты и вовлечение в борьбу через забастовки), а анархический коммунизм в духе Кропоткина — целью; другие же анархо-синдикалисты продолжали бакунинскую традицию «коллективизма», выступая за передачу предприятий в собственность трудовых коллективов и за принцип распределения не по потребностям, а по труду. Наконец, для испанских анархистов характерен широкий «анархизм без эпитетов», мирно сочетавший в себе различные оттенки и течения и не предрешающий заранее форм будущего общества.
«Самым цветущим из современных анархических движений» назвал в начале века аргентинскую организацию ФОРА Макс Неттлау[34]. Помимо огромной численности (которая порой достигала 200 тысяч человек) и бескомпромиссного радикализма в действиях, то и дело приводившего ФОРА к организации масштабных демонстрации и забастовок, перерастающих в баррикадные бои с полицией, весьма интересна идеология ФОРА. Эта организация одной из первых среди анархистов категорически выступила против не только капиталистического и этатистского современного строя, но и против порождающего его индустриализма, неумолимо воспроизводящего в обществе отношения иерархии и конкуренции. Марксистскому обожествлению индустриального развития и «железных законов» экономики ведущий теоретик ФОРА Эмилио Лопес Аранго противопоставил «утверждение, согласно которому огромное значение имеет процесс этического развития народов». Люди не являются лишь винтиками в индустриальном механизме; ничего не предрешено; необходимо бороться против «общества-фабрики», разрушающего традиции общинного самоуправления, коллективизма и солидарности и превращающего людей в разрозненные и атомизированные марионетки, в детали огромной машины, основанной на иерархии и конкуренции.
Эмилио Лопес Аранго писал в одной из своих статей в 1920-ые годы: «Мы хотим сказать..., что можно разрушить всю социальную организацию, уничтожить историческое государство, экспроприировать буржуазию и ликвидировать частную собственность, но эти изменения не обязательно будут означать окончательное падение капитализма. Россия дает нам пример выживания капиталистической организации после поражения буржуазии... Вот почему следует задать вопрос: можно ли придти к анархическому коммунизму через капитализм? Не один анархист не будет поддерживать такой абсурд. Чтобы разработать в настоящем этические и экономические основы коммунистического общества, необходимо, прежде всего, разрушить в трудящихся дух и привычки рабства, культ закона и почтение к представителям принципа авторитета»[35]. Слепой вере в прогресс и в индустриальные технологии, растворению личности в массовых процессах, аргентинские анархисты противопоставляли индетерминизм, решающую роль в истории этического развития личностей и народов, бескомпромиссную борьбу не только с капиталом и властью, но также с марксизмом и индустриализмом. Достигнув огромного размаха в первой четверти XX века, ФОРА была разгромлена в 1930-ые годы.
В Российской революции 1917-1921 гг. анархисты не сумели выступить в качестве одной из ведущих общественных сил — как в силу малочисленности, так и идейной и организационной раздробленности — и оказались между молотом и наковальней Белого и Красного движений, между большевистской диктатурой с ее чрезвычайками, продразверстками и «комиссародержавием» и «белыми» режимами с присущими им реставрационно-авторитарными тенденциями. Часть анархистов в итоге примкнула к большевикам, усматривая в них своих товарищей по революции (в их числе такие известные люди, как Чапаев, Анатолий Железняков, разогнавший учредительное собрание, Дмитрий Фурманов и Григорий Котовский). Тем не менее, анархисты вписали в грандиозное полотно Российской Революции несколько ярких страниц, о которых здесь необходимо хотя бы напомнить.
Центрами анархического движения во время Революции были сначала Питер и Кронштадт, а затем Москва и Украина (где действовала Конфедерация анархистов Украины «Набат», тесно связанная с повстанческой армией Н.И. Махно); наконец, сильное анархическое партизанское движение существовало в Сибири. Возникло несколько анархистских издательств; активно действовала целая плеяда талантливых и оригинальных анархических теоретиков, среди которых необходимо назвать А. Борового, Д. Новомирского, В. Волина, Г. Максимова и др.
Именно анархисты в июле 1917 года выступили инициаторами массовых демонстраций в Петрограде, едва не приведших к падению Временного правительства. В Москве, Петрограде, Кронштадте и других городах существовали многочисленные группы и федерации анархистов, выходили многотысячным тиражом их ежедневные газеты; большим влиянием пользовались анархо-синдикалисты в ряде профсоюзов. Федерация анархических групп Москвы зимой 1917-1918 года захватила несколько десятков купеческих особняков, которые превращались в «Дома Анархии» — там устраивались клубы, лектории, библиотеки, типографии, базировались отряды «Черной Гвардии», насчитывающие три-четыре тысячи бойцов. Развернули широкую агитационную деятельность Союз Анархической пропаганды и бурно растущие молодежные анархистские организации и союзы. Большевики, до этого смотревшие на анархистов свысока, как на временных и заблуждающихся «попутчиков», ощутили угрозу, исходящую от анархического движения, все более овладевавшего массами, и решили перейти от союза к репрессиям по отношению к анархистам. Повод для этого найти не сложно — так как в водовороте гражданской войны, наряду с идейными анархистами, в их организации приходило немало полууголовного элемента, лишь прикрывавшегося черными знаменами свободы.
Под предлогом борьбы с уголовниками в апреле 1918 года чекисты и «красные» латышские стрелки внезапно осуществили нападение на Дома Анархии, произвели массовые аресты среди анархистов, закрыли большую часть анархистской прессы. Использовав стихийные анархические настроения масс, большевики теперь, дорвавшись до власти, все дальше отходили от своих былых союзников в сторону воссоздания в новом «псевдореволюционном» обличье все того же старого российского самодержавно-государственного Левиафана — с всевластием чиновников и полицейских, бесправием личности, сверхэксплуатацией трудящихся, военной повинностью и имперской национальной и внешней политикой. В отношении же анархистов новая власть провозгласила демагогическую позицию: небольшому числу наиболее послушных и лояльных, так называемых «советских» анархистов, до поры до времени дозволялось влачить полулегальное существование, иметь своих представителей в Советах и профсоюзах, открывать клубы; тогда как большинство анархистов ожидали расстрелы и застенки ВЧК. Борясь против большевистской диктатуры за изначальные идеалы Революции: передачу земли крестьянам, а фабрик — рабочим (а не государству), создание свободных беспартийных Советов (не иерархических органов власти, но основанных на принципе делегирования органов народного самоуправления), всеобщее вооружение народа и т.д., — анархисты еще более решительно выступали против «белой» контрреволюции. Наиболее ярким эпизодом гражданской войны в России, связанным с анархическим движением, конечно же, была деятельность Повстанческой армии во главе с Нестором Ивановичем Махно[36]. Под контролем этой армии в 1918-21 гг. оказалась значительная часть территории Украины. Впрочем, на эту территорию поочередно наступали то немецкие кайзеровские войска, то большевики, то деникинцы, то врангелевцы, то вновь большевики. И со всеми ними махновцам пришлось вести ожесточенную борьбу.
Опыт махновского движения показал, что территориальная армия, основанная на вооружении населения, выборности командиров и сознательной, а не палочной дисциплине, намного эффективнее (в обороне, конечно, а не в нападении!), чем регулярные, насильно сколоченные «белые» и «красные» части. (Между прочим, именно махновцы, а отнюдь не буденновцы, как утверждали советские историки, изобрели знаменитую тачанку). Много раз территория Гуляйпольского района занималась захватчиками, много раз разные начальники рапортовали наверх о том, что с Махно покончено — но вновь повстанцы выходили из лесов — земля горела под ногами большевиков и белогвардейцев. А «батько» Махно, одиннадцать раз раненый, несколько раз преданный своими «союзниками»-большевиками, то награждавшими его — одного из первых — орденом боевого Красного Знамени, то расстреливавшими его штаб и вероломно уничтожавшими его конницу, воевавшую вместе с ними в 1920 году против Врангеля и первой форсировавшую Сиваш и ворвавшуюся в Крым, «батько» Махно вновь уходил из ловушки и поднимал черное знамя восстания. И население поддерживало Махно, поскольку он боролся не за «диктатуру пролетариата», не за реставрацию самодержавия, не за власть какой-либо партии или нации над другими, а за то, что казалось тогда естественным людям: за землю и волю, за народное самоуправление, основанное на федерации беспартийных Советов. И (вопреки последующей клевете писателей и кинорежиссеров), Махно не допускал на своей территории еврейских погромов (которые были тогда обычным делом на территориях, контролируемых петлюровцами или григорьевцами), жестоко карал мародеров и, опираясь на основную массу крестьянства, был суров с помещиками и с кулаками (знал ли он, что позднее махновщина будет названа «движением кулацкой контрреволюции»?). Среди кошмара гражданской войны махновский район был относительно свободным местом: в нем разрешалась политическая агитация всех социалистических партий и групп: от большевиков до социалистов-революционеров. (Анархисты из Конфедерации анархистов Украины «Набат» активно занимались просветительской, издательской и пропагандистской деятельностью). Махновский район был и едва ли не самой «свободной экономической зоной», где существовали различные формы землепользования (разумеется, кроме помещичьего): и коммуны, и кооперативы, и частные трудовые крестьянские хозяйства (без использования труда батраков). Никого не загоняли в госхоз, в колхоз или, наоборот, в фермеры. В условиях полной экономической неразберихи и государственной монополии на все продукты — как у «белых», так и у «красных» — махновцы пытались (и небезуспешно) наладить прямой товарообмен с городами центра России: минуя кордоны заградительных отрядов, они неоднократно посылали рабочим свои сельхозпродукты, а те, в свою очередь, расплачивались промышленными товарами. Гуляйпольский район не только отбивался от наступающих противников, но и жил, строил свою систему самоуправления — не придуманную кабинетными теоретиками, а рожденную самой жизнью, творчеством людей. Советская система показала здесь, что она может — даже в чрезвычайных, военных условиях — нормально работать и не быть при этом ширмой для парткомов, если только она не отрывается от мест, не образует единого бюрократического монолита, а функционирует в своем изначальном виде: в виде собраний делегатов, принимающих решения в соответствии с данными населением указаниями. Разумеется, эта беспартийная, свободная, распыленная, советская власть — все еще была Властью, а не Анархией, но и это уже было огромным шагом в сторону Анархии, самоуправления. Махновское движение, достигшее наивысшего размаха в 1919-1920 годах, постепенно пошло на убыль после объявления НЭПа. Социальная база движения стала резко сужаться после того, как большевики отменили продразверстку и разрешили крестьянам продавать излишки хлеба на рынке. Остатки повстанческой армии были раздавлены буденновской конницей в 1921 году. Махно с отрядом бойцов прорвался в Румынию, где и был немедленно арестован как... большевистский агент. Затем пошли скитания по румынским, польским, немецким тюрьмам и лагерям, полуголодная жизнь в Париже, дискуссии с товарищами в попытках осмыслить опыт борьбы. Умер Нестор Иванович в 1934 году и похоронен не кладбище Пер-Лашез рядом с парижскими коммунарами.
С махновским повстанческим движением связана, действовавшая летом-осенью 1919 года В Москве, Организация анархистов подполья. Они выпускали листовки и газету «Анархия». Но больше всего эта группа прославилась знаменитым взрывом московского горкома партии большевиков в Леонтьевском переулке 25 сентября 1919 года, когда погибли и были ранены многие видные большевистские деятели. Однако вскоре анархисты подполья были выслежены чекистами и уничтожены (окруженные на своей базе на даче в подмосковном местечке Красково, они взорвали дачу вместе с собой на воздух).
Сильное влияние анархических идей и настроений можно проследить и во многих народных выступлениях последнего этапа гражданской войны. Наиболее это заметно на примере Кронштадтского восстания в марте 1921 года. Восставшие моряки выдвинули лозунг «третьей революции» (после февральской и октябрьской), ликвидации ЧК, создания советской власти, свободной от партийных влияний, свободы политической агитации для социалистов и анархистов. Их лозунги: «Власть Советам, а не партиям!», «Советы без Совнаркома» и другие, носят во многом анархический характер. Однако Кронштадтское восстание явилось последним трагическим аккордом затухающей Великой Революции и было потоплено в крови 18 марта 1921 года — в 50-ую годовщину Парижской коммуны.
В 20-е годы деятельность анархистов в СССР постепенно сходит на нет: часть из них вступает в ВКП(б), другие репрессируются. До конца 20-х годов существовало анархо-синдикалистское издательство «Голос Труда», выпустившее в свет большое количество анархистской литературы. Последним очагом легального анархизма в СССР был музей Кропоткина и действующий при нем общественный кропоткинский комитет; однако, в середине 30-х годов кропоткинский музей был закрыт, а анархическое движение в России на полвека уничтожено. Лишь в середине 1980-х годов на волне «перестройки» вновь начнется его медленное возрождение.
В 20-30-е годы во многих странах Европы установились тоталитарные режимы, которые насильственно уничтожили, загнали в глубокое подполье и эмиграцию анархическое движение. Так было в России, Германии, Италии. Однако страной, с наиболее мощным анархическим движением, обладающим многолетними традициями, оставалась Испания. Непрекращающаяся на протяжении семидесяти лет агитация испанских анархистов, череда организованных ими восстаний и забастовок, сеть анархических школ, мощные профсоюзы, опирающиеся на общинное, коллективистское сознание трудящихся, все это сделало анархистов Испании решающей силой революционного процесса. К 30-м годам в анархистском профсоюзе НКТ состояло около двух миллионов рабочих, а в Федерации Анархистов Иберии (ФАИ) — несколько сотен тысяч человек. В 1936 году конгресс НКТ в Сарагосе принял программу: «Концепция либертарного коммунизма», предусматривающую переход к обществу, представляющему собой федерацию коммун и синдикатов, к обществу без денег, с децентрализованным планированием экономики, с заменой регулярной армии рабочей милицией.
Разразившийся в июле 1936 года мятеж генерала Франко и последовавшая за ним гражданская война подтолкнули анархистов к решительным действиям и дали им возможность осуществить крупнейший в XX-ом веке анархистский социальный эксперимент, как и по размерам, так и по радикализму далеко превосходящий опыт махновского движения на Украине[37].
Узнав о начавшемся франкистском мятеже, тысячи рабочих-анархистов вышли на улицы испанских городов и дали отпор мятежникам. Борьба с наступающим фашизмом переросла в антипомещичьи и антикапиталистические выступления: повсеместно рабочими захватывались предприятия, крестьянами — помещичьи земли, создавались отряды народной милиции. Под контролем НКТ оказалась наиболее промышленно развитая область Испании Каталония (со столицей — Барселоной) и сельскохозяйственный Арагон. Были сформированы анархистские вооруженные формирования, которые возглавил легендарный Буэнавентура Дуррути. Эти отряды отправились на фронт — воевать с франкистами.
Революция затронула буквально все сферы жизни. В это время в Испании была создана анархо-феминистская организация «Мюхерес Либрес» (Свободные Женщины), поставившая своей целью борьбу с традиционным патриархализмом испанского общества и вовлечение женщин в общественную, политическую и культурную жизнь.
Социализированные промышленные предприятия, захваченные рабочими, функционировали довольно эффективно: все решения принимались на собраниях трудовых коллективов, была существенно повышена заработная плата, прибыли инвестировались в культурные проекты — на нужды образования и культуры. (Благодаря этому многие рабочие впервые в жизни смогли посетить кино или театр). Но наиболее далеко зашла социальная революция в деревне, особенно в Арагоне: крестьяне на общих собраниях свергали местную власть, избирали революционные комитеты, отбирали землю у помещиков, создавали кооперативы. Эти кооперативы или «коллективы», как они назывались, в отличие от СССР, создавались снизу и добровольно — желающие могли индивидуально (без применения наемного труда) обрабатывать землю. Создавались коллективные склады и магазины. Отдельные кооперативы объединялись в федерации. Это движение получило широкий размах: в Арагоне было создано 400 таких коллективов, в Кастилии — 300, в Каталонии — 40. В Арагоне в коллективах участвовало 400 тысяч человек (70% населения) и они обрабатывали 60% всех обрабатываемых земель. Опираясь на вековые общинные традиции и на идеи классиков анархизма, коллективы действовали на принципах самоуправления, отрицания иерархии — все важнейшие решения принимались на собраниях членов коллективов. Арагонские кооперативы достигли больших успехов в сельском хозяйстве: так в 1937 году урожай в Арагоне вырос на 20%, тогда как в других регионах страны он существенно снизился. Строились дома, больницы, учреждения культуры.
По мнению современного исследователя А.Шубина: «В результате анархистских социальных преобразований возник новый сектор экономики, качественно отличный как от капиталистического, так и от государственного. Отличительная черта этого уклада — коллективное распоряжение трудящихся средствами производства, влиятельные структуры самоуправления и участие тружеников в принятии производственных решений. Анархисты и левые социалисты сделали практический шаг к ликвидации отчуждения производителя от средств производства... Несмотря на все трудности, анархистам удалось создать относительно эффективно работающую... социальную систему (насколько это было возможно в условиях гражданской войны)»[38].