Иерусалим 1978
Редакторы — Л. Дымерская-Цигельман и Л. Уманская
Отпечатано в типографии «Став», Иерусалим
Цукерман Пинхас, 1947 г. рождения, физик.
Приехал из Риги в 1972 г. Живет в Тель-Авиве.
Я ПРИНАДЛЕЖУ К «МОЛЧАЛИВОМУ БОЛЬШИНСТВУ» УДОВЛЕТВОРЕННЫХ
— Я родился в 1947 году в Риге, в семье, далекой от всяких еврейских традиций, даже идишистских. Отец всю жизнь был правоверным коммунистом, вполне советским человеком. Он работал снабженцем и в этом деле был специалистом высокого класса. Мать — врач, невропатолог, тоже неплохой специалист. Я окончил университет в 1969 г. по отделению теоретической физики. Однако после университета бросил физику и перешел в другую область — «кибернетику» и довольно успешно занимался ею два года до самого отъезда.
У меня никогда не было эмоций или мыслей такого рода, что, мол, хорошо бы перестать быть евреем, — как это бывает у очень многих людей в России. Возможно, это просто связано со структурой характера: человек сам к себе хорошо относится и потому считает, что свойства его личности — это свойства положительные. В том числе и его еврейство.
— Я был оторван от еврейской культуры, еврейской истории, но сам факт, что я — еврей, я всегда воспринимал, как факт положительный.
— Я не могу связать это с антисемитизмом, с влиянием родителей, с чтением, хотя все эти факторы в какой-то степени имели место. Однажды я обратил внимание на то, что все мои друзья почему-то евреи, хотя я их не выбирал, разумеется, по этому признаку. Среди них были активисты алии и даже бывшие узники Сиона. К их национальным интересам я был довольно безразличен: давали мне что-нибудь почитать — я читал, но вся их деятельность казалась мне довольно бессмысленной. Теперь, задним числом, я объясняю свою инертность тем, что не верил в возможность уехать в Израиль. Когда же я понял, что уехать можно, мое отношение к делу изменилось самым коренным образом. И в течение трех дней принял решение уехать.
— Это произошло в мае 1971 года. Никаких семейных споров на эту тему не было.
— В Израиль я ехал не спасать кого-то, не строить еврейское государство, никаких таких величественных планов у меня не было. Конечно, я хотел приносить пользу, но, если совершенно честно говорить, — я ехал для себя. И поэтому очень многих разочарований, которые были у активистов, у меня не было.
— Наш отъезд был довольно легким. Тогда шли «волны» разрешений. В одну из таких волн мы попали через три месяца после подачи заявления. Ну, дальше были Шенау, Лод... как обычно... Нет, не совсем, как обычно. Дело в том, что еще в России, когда мы только решили ехать, тяжело заболел брат. У него обнаружили саркому. Его оперировали, ампутировали ногу, он был признан смертельно больным, — и умер здесь, в Израиле через полтора года, — но тогда мы рассчитывали на израильскую медицину и поэтому хлопотали, чтобы нас поместили вблизи Иерусалима, где брат мог бы получить квалифицированную медицинскую помощь. Так мы стали жить в Иерусалиме. И все время, пока брат был жив, он состоял на лечении в Хадасе[4], его там несколько раз оперировали.
— Настроение в семье было тяжелое — из-за болезни брата. В конечном счете, это сыграло решающую роль в судьбе моих родителей — язык они как следует так и не выучили... Я думаю, что если бы не эта трагедия, родители лучше устроились бы, особенно отец. Но поскольку у него не было языка, то ему пришлось пойти на почту служащим.
— Что касается моих личных профессиональных планов, то они сразу же подверглись коррективам. Я хотел заняться прикладной наукой. В Израиле я скоро понял, что этой работой нельзя заниматься без хорошего знания языка. Постепенно я понял и другое — что в Израиле нет прикладных исследований в том виде, как я это себе представлял, разве что — для армии. Крупные ученые считают ниже своего достоинства заниматься прикладными вещами. И это воспитало промышленников так, что они не имеют вкуса к прикладной науке и не желают тратиться на нее.
— Оказалось, что то, чего я хотел, отсутствует, а то, что есть, требует изменения специальности. И я поменял специальность. В Израиле есть одна особенность — не знаю, плохая или хорошая, — здесь каждый человек с высшим образованием может делать докторат.
И это сразу дает хороший заработок, при том, что делать ничего особенно не надо. Я пошел в Иерусалимский университет и получил место ассистента, работающего над докторатом (медицинские приложения кибернетики), учился, слушал лекции, начал что-то делать по теме. Но кончилось все тем, что через год я пошел в армию, а когда вернулся, то уже настолько изменился, что даже не думал возвращаться в университет, к докторату. Я стал искать работу...
— В армии я пробыл десять месяцев. Меня призвали как раз после войны, так что в войне я не участвовал, хотя в Синае потом побывал. Еще в армии я начал искать работу по объявлениям в газете — писал письма в те места, которые мне казались привлекательными, ездил на переговоры (в армии есть отпуска, съездить, при желании, всегда можно), наконец, нашел место, где работаю сейчас.
— Вопросом жилья мы начали заниматься еще до моего ухода в армию. Было несколько не очень приятных месяцев, когда весь вопрос прокручивался, когда все вертелось вокруг того, что нам предлагали — мы отказывались, нам давали — мы не брали. Но в конце концов нам дали квартиру в Гиват-Царфатит в Иерусалиме — хорошую квартиру, большую, со всеми удобствами. После армии я начал работать в Тель-Авиве и переехал сюда жить. Я снимаю квартиру — однокомнатную, со всеми удобствами, плачу за нее 700 лир. Если считать еще всякие дополнительные расходы — муниципальный налог и прочее — получается приблизительно тысяча лир в месяц. Но надо иметь в виду, что я снял очень благоустроенную квартиру, в очень дорогом районе...
— Работу я нашел не по объявлению. Я узнал, что здесь, в Министерстве связи есть отдел по исследованию операций и написал сюда письмо. Меня пригласили для переговоров. Я им подошел.
— Иногда говорят о каких-то обобщенных качествах олим из России — профессиональный уровень, инициатива и прочее. Я не люблю такие обобщения. Я в них не верю. У нас в отделе много олим, а работают они совершено по-разному. У меня, например, получилось хорошо, если судить по результатам, по отношению руководителя, по «карьере», так сказать. Но я, тем не менее, отсюда ухожу. Лучшее — враг хорошего. Я не имею в виду зарплату. Я недоволен здешней организацией труда, низкой эффективностью работы, тем, что у меня скованы руки.
— На моей новой работе размах, может быть, будет меньше, но зато эффективность работы больше. Ухожу я в авиационную промышленность без повышения зарплаты. Она и сейчас у меня сравнительно высокая.
— Как подытожить этот период? Конечно, мне пришлось осваивать новую область. Многое из того, что я знал, забылось, многое пришлось учить заново, многое я узнал в процессе работы, — в целом, можно было бы, наверно, провести эти три года более эффективно, но с другой стороны, я не могу особенно жаловаться — так что в целом все сравнительно неплохо.
— В общем, у меня есть как будто все — квартира (правда, не собственная, собственную я сейчас собираюсь купить), машина, работа. Я хотел было сказать, что полностью доволен, но спохватился и сейчас возьму свои слова обратно. Человек никогда не бывает доволен полностью.
— Но главное, что я здесь получил — это чувство принадлежности к своему народу.
Я не хочу быть единицей во враждебном мне обществе. Здесь все мое. И в принципе все знают и согласны, что это — мое государство, моя страна (так же, как его, их страна, его, их государство). А то, что есть отдельные личности, которые если не думают, то другой раз ведут себя так, будто это только их страна, так это ничего не меняет.
— Израиль я воспринимаю таким, каков он есть. Это страна, в которой имеются общие проблемы: во-первых, мы живем не по средствам; во-вторых, в течение тридцати лет существует вопрос безопасности. Есть и специфические проблемы — по какому политическому пути идти, какую социальную структуру выбрать. Короче, проблем много. Но перед каждым отдельным человеком, кроме того, стоят свои жизненные трудности — точно так же, как они стояли бы перед ним в любой другой стране.
— С другой стороны, Израиль — это такая страна, где перед каждым приезжающим открывается много возможностей. Но чем старше человек, когда он сюда приезжает, тем у него меньше возможностей. Для того, чтобы ежегодная алия в 20-30 тысяч человек здесь безболезненно акклиматизировалась, нужны коренные изменения в политике алии. Нужно установить такую систему, когда людям предоставлялась бы как можно большая самостоятельность. Чтобы было как можно меньше опеки, бюрократического вмешательства. Что же касается экономического развития страны, то это нужно не только для алии, это нужно для всего народа.
— За это время у меня сложились и политические симпатии и антипатии. Симпатии свои я отдаю сейчас Ликуду[5]... Я думаю, будет недостаточно сказать, что я хотел сменить власть. Большинство тех, кто голосовал за Маарах[6], тоже считали, что нужно сменить власть. Но при этом они боялись поменять власть Маараха на власть Ликуда. Страхи эти необоснованные. Когда говорят, что сейчас, мол, неподходящая обстановка для политического экспериментирования, то просто забывают, что в Израиле всегда была какая-нибудь «не такая обстановка» — разве проще было в 55-м году, в разгар террористических акций, или в 65-м, в разгар инфляции? У евреев всегда есть какие-то очередные неприятности...
— Если бы я говорил с израильтянами сегодня и хотел сказать главное о русской алие, я бы сказал о «молчаливом большинстве». Это очень важно и очень просто. Олим[2], у которых есть проблемы, получают паблисити в средствах массовой информации. О них все знают. У кого же все просто, ясно и хорошо — о таких не говорят. Но посмотреть вокруг — люди-то, в основном, прилично устроены и живут достаточно комфортно. Я не вижу, чтобы у кого-то были особые проблемы. Если взять тех, кто приехал пять лет назад, уровень их жизни выше среднеизраильского и иногда существенно выше.
— Почему я считаю, что это важно сказать израильтянам? Большинство из них имеет представление об олим — либо через средства информации, либо из стереотипного мнения большинства. И то, и другое складывается, в основном, вокруг «олим с проблемами». В результате возникает искаженный образ «оле из России». Между тем, существует «молчаливое большинство» довольных олим, к которым принадлежу и я, но о них пресса молчит. Нет, есть, конечно, определенные группы, находящиеся в особой ситуации, — скажем, специалисты высокой квалификации, гуманитарии. У них, действительно, есть объективные трудности, объективные проблемы, но в целом, в среднем — это же не так! Проведите маленький эксперимент: составьте список из пятидесяти своих знакомых-олим и поставьте им оценку за абсорбцию — пять, четыре, три, два, один, — что вы получите? Думаю, что будет картина, очень далекая от того, что называется «неудачная абсорбция».
— Есть одна общая наша проблема, проблема всех олим. Это культурная, духовная жизнь. С переездом меняются все источники нашей духовной пищи, возникают языковые трудности и так далее.
— Мне в этом отношении повезло, — для меня этот момент совпал с тем периодом в жизни человека, когда интенсивность культурных запросов начинает с возрастом естественным образом снижаться. В студенческие годы я читал по две книги в неделю, жадно интересовался всем, мог спорить до пяти утра. Теперь этот интерес к чтению, к фильмам, вообще к потреблению культуры стал у меня меньше. Я как-то приспособился к новым источникам, хотя, думаю, что если бы оставался в России, духовной пищи — некоторых определенных сортов — у меня было бы больше. У меня есть нехорошая привычка — я читаю много газет, причем очень серьезно. Сейчас я уже читаю на иврите. Каждый день просматриваю полностью газету (чтобы по-настоящему ее прочесть, мне нужно несколько часов, это я делаю по пятницам). Книг на иврите я прочел мало. На русском читаю то же, что читал бы в России — Фазиль Искандер, Булгаков... Много читаю по-английски, но это, в основном, легкая литература, развлекательное чтение. В России я не знал иврита. В ульпане тоже научился немногому. Большой толчок дала армия, и все равно, поступая на работу, я знал иврит довольно плохо. На работе, общаясь с коллегами, стал схватывать язык, причем мне казалось, что я схватываю быстрее, чем большинство моих однолеток. Теперь я вижу, что знаю иврит точно так же, как любой оле, проведший здесь четыре-пять лет. Очевидно, процесс у всех приходит, в конце концов, к одному знаменателю. Я никогда не обучался специально. Газеты, например, я начал читать на досуге. Сначала я успевал за день прочесть заголовки, потом — одну статью, потом две, а кончилось тем, что если у меня выпадал свободный день, то я успевал прочесть всю газету, от корки до корки.
— Олим часто говорят о религии, об отделении религии от государства. Мне, например, ничуть не мешают так называемые субботние запреты. Я не против того, чтобы религиозная партия заправляла Министерством просвещения, — это Министерство настолько засорено всякими левыми элементами, что его очень неплохо было бы прополоть. Религии я не боюсь, — большинство людей все равно не верят, а в остальном преподавание Торы и истории, изучение культуры и традиций будет только полезно, — лишние знания никогда не мешают.
— Видите, я уже рассуждаю, как настоящий израильтянин. Даже больше — как настоящий сионист. Это очень интересно. В России я не был сионистом. А здесь я с каждым годом все больше им становлюсь, и это мне нравится. Мой сионизм не политический. Меня не очень интересуют все эти постулаты: еврейский народ должен жить в Израиле и все прочее! — кто кому что «должен»? Конечно, было бы хорошо, если бы в Израиле собралось побольше евреев... Нет, мой сионизм — это личный сионизм. Просто история устроена так, что все человечество разделяется на отдельные группы — назовите их народами, нациями, как угодно, и каждый человек может жить только среди своих, составлять часть какого-то более общего целого. Это важно, крайне важно, это каждый должен решить для себя, и имеет смысл платить за это даже очень высокую цену...
Давид Мааян (Черноглаз), 1939 г. рождения, агроном.
Приехал из Ленинграда в 1975 г. Живет в Негеве, мерказ[7] Цохар.
Шнеерсон Михаил, 1941 г. рождения, инженер.
Приехал из Киева в 1972 г. Живет в Раанане.
Валентина Гехтман, кибернетик, кандидат технических наук.
Приехала из Одессы в 1972 г. Живет в Тель-Авиве.
{Pic}
М. Шнеерсон с женой и сыном
ПУТЬ В ИЗРАИЛЬ ИЛИ ТРИ ИНТЕРВЬЮ НА ОДНУ ТЕМУ
Перед поворотом перебрось туловище. (из советов инструктора по слалому)
Посеешь поступок — пожнешь судьбу. (из поговорки)
Мы с восторгом слушаем рассказы о «звездных часах». Эти часы меняют личные судьбы и влияют иногда на судьбы человеческих обществ. Цепь «характер — поступок — судьба» волнует и возбуждает нас. Мы обнаруживаем сходство человеческих судеб — вне зависимости от эпохи и ситуации — в совершении или несовершении деяния, поступка. В одной эпохе, в похожей ситуации это сходство проявляется отчетливее.
СТАРТ
Они шли к старту неодинаково. Давид Черноглаз учился в сельскохозяйственном институте, чтобы потом уехать в Израиль и стать кибуцником в пограничном кибуце. Он был одним из руководителей координационного комитета сионистов России, а затем — обвиняемым по кишиневскому сионистскому процессу.