Свиденский Борис, актер, режиссер.
Дочь Лена, школьница.
Приехали из Москвы в 1972 г. Живут в Тель-Авиве.
Я БЫЛА ДАЛЕКА ОТ ВСЕГО, ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ЕВРЕЙСТВОМ...
С выражениями «еврейское самосознание», «историческая родина» — я познакомилась только здесь. Я их даже не очень слышала в России. А, услышав, не особенно обращала на них внимание. Я была далека от всего, что называется еврейством, хотя и жила в еврейской, мещанской семье, в которой мама и тетка говорили на идиш. А тому, что меня дразнили, обзывали, я не придавала значения: это было одной из идиотских глупостей той страны, в которой я родилась и выросла. Мне было плохо не потому, что я еврейка, а потому, что я хотела остаться собой. Было плохо и другим людям, рядом со мной. Я не люблю лозунговые выражения, вроде «еврейское самосознание» — я мало верю и верила в них. Я знала и знаю людей, которым приписывают это «еврейское самосознание», а оно в них никогда не проснулось бы, предложи им другие условия жизни: не уволь его с работы, не скажи в очереди, что он «жид»... — он никогда бы и не знал, что такое «еврейское самосознание».., не напомни ему извне, что он еврей. Но я знаю и людей, которые были при зарплатах и должностях, а приехали. Наверно, потому что в душе что-то горело. Таких мало.
Я ЕХАЛА В НИКУДА ИЗ СОВЕТСКОГО СОЮЗА...
Я принадлежу к тем людям, которые ехали прежде всего потому, что хотели уехать из России. Жить там не было возможности. Мне и теперь кажется, что всякий нормальный человек без различия национальности должен оттуда уехать. Там вставляют другие сердца и души, там воспитывают роботов. Чтобы остаться живым, надо не быть там. Там живут во внутренней эмиграции люди умные, образованные, интересные... Среди них много моих друзей. Они собираются вместе, поют русские песни, пьют русскую водку... Это страшно. Многие из них — евреи. Там не стоит вопрос: кто ты? кто я? Там ясно, что мы с тобой не можем жить, дышать...
Я долго колебалась, сопротивлялась Борису, который хотел ехать. Он бесконечно, безудержно, до фанатизма влюблен во все, что называется еврейским. Как только появилась возможность отъезда, он заболел этим. И мы стали ездить к каким-то людям на беседы, читали там таинственные письма из Израиля. Я же ездила, разговаривала, принимала участие исключительно для него, не очень сама увлеченная всем этим... Я не была больна Израилем никогда.
ЗДЕСЬ Я СТАЛА ЕВРЕЙКОЙ...
Я не была больна Израилем никогда, я заболела им здесь. Мы здесь стали старше — там мы были детьми — здесь повзрослели. Проживи я там до конца жизни
— я бы так и умерла ребенком... Здесь я поняла жизнь иначе. Я познакомилась с чуждыми мне раньше понятиями еврейства. Здесь я стала еврейкой, хотя наверно всегда была ею. Я совершенно случайно поступила правильно, приехав сюда. Эта страна сделала со мной что-то такое, чего никогда не произошло бы там, при любых, хороших или плохих условиях. Я никогда не поняла бы там, что мое еврейство меня к чему-то обязывает, я не поняла бы там, что я еврейка. Какое-то хамство, имеющее отношение ко мне одной я могу пропустить, другое хамство, имеющее уже отношение к нам, я пропустить не имею права, потому что дело не во мне одной. Я благодарна Борису, что он заставил меня покинуть то и там, приехать именно сюда, а не в другое место.
Хоть фанатизма я всегда опасалась, но есть фанатизм нужный, должный, без которого ничего не делается.
БЫЛО ОЧЕНЬ СИМПАТИЧНО НАЧАТЬ ВСЕ СНАЧАЛА...
Мы прыгали, как в холодную воду, закрыв глаза и очень мало думали о том, будет ли у нас работа... Было очень симпатично начать все сначала, родиться заново, учить, познавать все заново. Мы легко бросили наше несложное имущество, взяли книжки и подушки и умчались, не оглядываясь. Борис говорил, что, очевидно, будет работать трактористом и что ему все равно, где работать, лишь бы в Израиле! Я же надеялась читать рассказы и фельетоны со сцены... А иногда решала, что я должна покончить со сценой, что переезд в новую страну и будет для меня началом новой жизни, новой профессии... Страсть оказалась сильнее меня. Вне зависимости от страны, климата и правительства я не могу не работать на сцене. Но здесь почти нет работы для русской актрисы на русском языке. При существующей потребности в русском слове, работа русскоязычных актеров не организована, они тонут, плывут, выплывают сами по себе, в зависимости от способностей каждого и способностей отнюдь не актерских. Зато здесь нет худсовета, который потребует с меня обязательный фельетон о достижениях советской власти. Вырвавшись, я с упоением стала здесь читать, играть Чехова, Бабеля, Лескова, потом Пастернака, Цветаеву, Мандельштама... Это затормозило мое изучение иврита, без которого абсорбция невозможна, но, очевидно, со мной это иначе не могло быть.
Я МНОГОГО НЕ ПРЕДПОЛАГАЛА ИЗ ТОГО, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ...
К сожалению, я еще не читаю на иврите настолько, чтобы познакомиться с литературой Израиля, но кое-что я прочла в переводах, о многом мне рассказывали — это очень интересно. Израиль существует менее тридцати лет — он еще не мог дать миру великих деятелей культуры... Условия существования тоже несколько необычные: постоянные войны, угрозы войн, «быть или не быть»... Но и в этих условиях сделано много. В Израиле вроде бы не существует «большого» театра, театрального направления, но есть очень интересные театральные эксперименты, отдельные спектакли высокого уровня. И это не только в области театра: достаточно часты неожиданные встречи с явлениями большого искусства на фоне кажущейся общей серости. Кто-то стонет от скуки, от «некуда пойти», а у кого-то не хватает времени, чтобы все охватить.
Я готовлюсь к репетициям на иврите. Меньше всего я могла предположить, что буду изучать язык в такой степени, чтобы на нем работать. Мне трудно поверить, что это случится когда-нибудь, но случиться должно. Я многого не предполагала из того, что случилось.
А ПОСЛЕ УЛЬПАНА — СПЛОШНОЙ БЕГ В ПОИСКАХ РАБОТЫ
Наша жизнь в ульпане: море, зелень, красиво, совсем тебе не пустыня... А после ульпана — сплошной бег в поисках работы. Боря работал шофером, рабочим на складе, рабочим в типографии, пекарем, слесарем... Я работала уборщицей на вилле... Иногда случайные концерты, случайные спектакли у Бори... Программа — Чехов, Бабель на русском языке, стихи, — другая, третья программа... Найти зрителя, найти возможность выступить... Никогда неизвестно, что будет завтра: возможно, будет выступление, а, возможно, пройдут месяцы в поисках и надеждах. Сегодня мы работаем в театральной школе: Боря там уже несколько лет преподает мастерство пантомимы, я же только начала работать... Легче ли ему от того, что на сцене он работает без помощи слова? Конечно: он ведь может работать в любом концерте, но это совсем не значит, что такая возможность ему предоставлена. Дело в том, что в Израиле, как наверное и в других странах, существуют свои замкнутые актерские круги, в которые трудно проникнуть.
Что касается работы в театральной школе, то мне пока трудно говорить о себе, потому что я начала работать сравнительно недавно. Могу сказать только, что пока все складывается очень хорошо.
Боря работает там довольно давно. Интересно, что он отменил, например, «демократию» на своих уроках, т.е. не работает в грязном классе, не разрешает курить на уроках, разговаривать во время занятий. Его побаиваются и одновременно любят...
ЗДЕСЬ МНЕ ГОРАЗДО ВОЛЬГОТНЕЕ ДЫШАТЬ...
Я как будто расправила плечи! Мне легче, спокойнее, свободнее дышать! Это совсем не значит, что ничто не раздражает, не возмущает, не болит... Ментальность мало цивилизованных людей, общественный транспорт, грязь, цинизм, жажда постоянного обогащения, неуважение к своей истории, традициям, к тому, что мы воспринимаем так остро и так больно.
В ИЗРАИЛЕ ДОЛЖНО И МОЖЕТ БЫТЬ ВСЕ ХОРОШЕЕ И ДОСТОЙНОЕ
О русском театре... Нужен ли он? Есть ли для него атмосфера?.. Все хорошее в Израиле нужно и имеет право на жизнь. Атмосфера не приходит сама по себе — ее создают. Если бы существовал хороший израильский театр на русском языке, он бы и создал себе атмосферу. Жалко, что его нет, горько, что его нет. Русский театр не состоялся, потому что некому было его создавать. Я его тянула одна — у меня не хватило сил... Литература в Израиле есть на русском языке, почему не быть и театру?! Хочется верить, что он будет. В Израиле должно быть все достойное и хорошее...
Я НЕ СТРАДАЮ ОТ ОДИНОЧЕСТВА И ИЗОЛЯЦИИ...
Что такое вообще «духовная изоляция»? Кто от нее страдает? Знают ли о чем говорят? Духовная жизнь в каждом из нас — либо она есть, либо ее нет...
Некоторые страдают от отсутствия в Израиле «культурной, духовной жизни». А страдают они от отсутствия «культурного охвата населения», от культмассовых выходов в театр, от отсутствия «голубого огонька» и «С добрым утром!»...
НЕТ ТАКОГО, К ЧЕМУ НЕТЕРПИМ ИЗРАИЛЬ...
Нет такого, к чему нетерпим Израиль. Он терпит все и всех. И здесь мне иногда любят указать на то, как надо жить, чем заняться... Но в Союзе я была вынуждена делать, когда мне указывали, а здесь я могу выслушать и поступить так, как считаю нужным.
Я СЕБЯ ЧУВСТВУЮ ЗДЕСЬ МНОГО ЛУЧШЕ, ЧЕМ В РОССИИ...
Мне труднее здесь. Труднее, потому что моя жизнь объемнее, шире... Здесь мне приходится бороться за свое существование, а там все текло по заранее кем-то намеченному руслу. Здесь я должна выжить, не задохнуться, не погибнуть, а там я находилась в состоянии спячки. Здесь мне труднее и интереснее.
Я НИКОГО НЕ ОСУЖДАЮ
Я никого не осуждаю, ни прямиков, ни йордим. Я возражаю против тенденции не помогать евреям — где бы они ни были. У кого-то есть причины жить не в Израиле. С этим надо считаться. Быть евреем можно на любом куске земли. Это дело внутреннее.
РУССКАЯ АЛИЯ УЖЕ МНОГОЕ ВНОСИТ В ИЗРАИЛЬ...
Пример влияния русских евреев?.. Например, Борис в театральной школе запретил хамить и заставил работать; русский режиссер поставил на иврит спектакль, который поразил весь Израиль; писатель написал хорошую книгу на русском языке, и ее перевели на иврит — это все влияние евреев из России. И если еврей из России сторонится всего уродливого, сопротивляется ему — это тоже влияет... И, если я не пошла по настоянию некоторых ватиков[22] в бухгалтеры, если я выхожу на сцену и приношу радость зрителю — это тоже влияние. Я влияю на Израиль.
Кричевский Менахем, 1946 г. рождения, инженер, изобретатель.
Жена Мира, преподаватель музыки.
Дочь Рената, 6 лет, сын Даниэль, 2 года.
Приехали из Москвы в 1972 г. Живут в Беер-Шеве.
Религиозность Менахема Кричевского, молодого, способного инженера-изобретателя, при ближайшем знакомстве с ним выглядит как нечто естественное, неотделимое от этого человека и вызывает чувство глубокого уважения.
С чего это началось и когда? Менахем, по-домашнему — Миша, рос в небольшом подмосковном поселке. Поселок был рабочий, кондовый, так что мальчику очень быстро дали почувствовать, что он не такой, как все.
Он рос в религиозной семье, в доме соблюдались еврейские традиции, и с детства Менахем привык с почтением относиться к молитвам дедушки. Так что сейчас ему даже трудно определить, что больше способствовало развитию его еврейского самосознания — атмосфера дома или враждебная обстановка вокруг. Вероятно, и то и другое.
Но потом, в юношеские годы, когда семья переселилась в Москву и он стал студентом МЭИ, когда энергия, переполнявшая его, находила выражение в самой разнообразной общественной работе, — ему стало казаться, что можно, наверное, найти свое место в обществе и благополучно совмещать еврейство с советским гражданством.
И в этом состоянии относительного душевного равновесия он жил довольно долго. И вдруг, в один день, равновесие, казавшееся таким стройным и прочным, разрушилось до основания. Оказалось, что оно было зыбким и иллюзорным. Этот день был — 6 июня 1967 года.
В последовавшие затем шесть дней Менахем, неожиданно для самого себя, ощутил, что никогда ни одно событие ни в Советском Союзе, ни где бы то ни было в мире не затрагивало его основательней, чем эта молниеносная героическая война. И для Менахема Кричевского открылась простая и ясная истина: он еврей и его место в еврейском государстве.
Он не участвовал в сионистском движении, не организовывал кружков, не изучал иврита. Но как-то само собой образовался у него круг сообщников, для которых традиционная фраза — «В будущем году в Иерусалиме» — имела вполне конкретный, реальный смысл.
Сейчас почти все они уже здесь, в Израиле. А тогда, в Москве, они старались узнать об Израиле как можно больше, хотя источников информации почти не было. Читали старые энциклопедии, до дыр зачитывали письма.
— Главным источником информации, — смеется Менахем, — были антисионистские советские издания.