68987.fb2 Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2

Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2

В это же время Ленин призывал:

«Учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание еще больше, чем Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства»[10].

Так оно впоследствии и случилось. В России добиться хлебной монополии в рамках контроля за предпринимателями, как в Германии, не удалось. Система монополии, напоминающая германскую, была достигнута только в условиях полного огосударствления промышленности и продовольственной диктатуры, сопровождавшейся ожесточенной классовой борьбой с соответствующей идеологической подоплекой.

Всемирный революционер Троцкий некогда в восторге писал:

«Наша революция убила нашу „самобытность“. Она показала, что история не создала для нас исключительных законов»[11]. Напротив, думается, что революция как раз рельефно подчеркнула эту «самобытность».

Она подтвердила специфику российской истории развиваться путем крайнего обострения противоречий. Уместно вспомнить русского философа П. Чаадаева. В своем знаменитом первом «Философическом письме» Чаадаев, размышляя о драматическом характере исторического пути России, замечал:

«Что у других народов обратилось в привычку, в инстинкт, то нам приходится вбивать ударами молота… Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно»[12].

В рассуждениях философа отмечалось главное объективное обстоятельство, присущее всему историческому опыту России, — крайняя мучительность назревших преобразований, их затягивание и в силу этого их проведение самыми радикальными силами и способами, при которых отрицание предыдущего исторического этапа достигает апогея.

Со времен ленинских теорий периода НЭПа у нас обычно принято противопоставлять военный коммунизм и госкапитализм как нечто противоположное, но, на наш взгляд, военный коммунизм есть не что иное, как российская модель немецкого военного социализма или госкапитализма. В определенном смысле военный коммунизм был «западничеством», как система экономических отношений он был аналогичен немецкому госкапитализму, лишь с той существенной разницей, что большевикам удалось провести его железом и кровью, при этом плотно окутав пеленой коммунистической идеологии. Различие в германском и российском путях достижения одной цели во многом определялось разной степенью национального сознания государственности. Над русскими довлел многовековой опыт стихийной оппозиции авторитаризму собственного государства. Как писал Бакунин, «в немецкой крови, в немецком инстинкте, в немецкой традиции есть страсть государственного порядка и государственной дисциплины, в славянах же не только нет этой страсти, но действуют и живут страсти совершенно противные; поэтому, чтобы дисциплинировать их, надо держать их под палкою, в то время как всякий немец с убеждением свободно съел палку»[13].

Общая парадигма России и Германии ярко подтверждается событиями 1921 года. Отказ от военного коммунизма в России и от военного социализма в Германии произошел почти синхронно. X съезд РКП (б) принял решение о замене продразверстки налогом в начале марта, а 14 апреля германский министр земледелия внес в рейхстаг законопроект о регулировании сделок с зерном, который вскоре был принят. В нем предусматривался переход от политики изъятия всего урожая, за вычетом потребностей земледельцев, к продовольственному налогу.

Сравнительный анализ исторического опыта двух стран подтверждает общую закономерность возникновения системы военного коммунизма. Но история никогда не бывает однообразна и прямолинейна. В каждом отдельном случае всегда происходит своеобразное и специфическое проявление закономерностей. В Германии государственная диктатура проводилась в рамках компромисса с буржуазией, юнкерством, прочими собственниками и рабочим классом без абсолютизации ее значения, с полным пониманием вынужденности и временности этой меры. Но поскольку в России сложилось так, что ее проводили иные политические силы, то была предпринята попытка использовать ее более масштабно, как инструмент перехода к новому общественному строю.

В рассуждениях о том, что-де некая политическая сила, в данном случае большевики, действовала в русле исторической необходимости, нет большого смысла. Нельзя забывать, что понятия «необходимость» и «свобода» есть категории парные и неразлучные. Та степень свободы, которой обладает каждый субъект истории, и отличает красочный и неповторимый исторический процесс от уныло однообразного процесса падения камней с Пизанской башни, в созерцании коего, по преданию, находил смысл и удовольствие Галилео Галилей.

Захват большевиками политической власти в октябре 1917 года явился результатом потребности общества в радикальных государственных мероприятиях по разрешению вопросов о войне, снабжении населения продовольствием и урегулировании социально-экономических отношений. Об этом красноречиво говорят приведенные в книге М. Геллера и А. Некрича записи члена французской военной миссии в России Пьера Паскаля, записавшего в свой дневник в сентябре: «Пажеский корпус голосовал за большевиков», в октябре:

«Вчера г-н Путилов мне сказал, что он голосовал за большевиков»[14].

Но большевики, помимо общепризнанных и неоднократно провозглашавшихся ими лозунгов 6 мире, хлебе, свободе и Учредительном собрании, имели и свои особенные цели в соответствии со своей природой как политической партии — захват власти с целью осуществления социалистической революции и установления диктатуры пролетариата. Поэтому вся послеоктябрьская история становления и расцвета военного коммунизма стала историей борьбы «свободы», определяемой внутренней природой и идеологией господствующей партии, с общественной «необходимостью», историей активных попыток «свободы» пожрать, подчинить себе «необходимость».

«Вопрос о хлебе и вопрос о мире»

После Октябрьского переворота большевики получили по наследству от царского и Временного правительств не только государственную власть, но и застарелую головную боль. «Два вопроса стоят в настоящий момент во главе всех других политических вопросов: вопрос о хлебе и вопрос о мире», — говорил Ленин в декабре 1917 года[15]. Предоктябрьская платформа большевиков не давала ясного представления, как они собираются решать первый из этих важнейших вопросов. Взятый партией точный прицел на главную цель — захват политической власти делал ее взгляд на окружающие обстоятельства несколько размытым.

Антикризисная программа большевиков опиралась на совпадение вызванных войной злободневных, насущных потребностей общества со стратегическим курсом большевизма на строительство централизованной плановой экономики. Наиболее полно Ленин изложил ее в своей сентябрьской брошюре с обещающим названием «Грозящая катастрофа и как с ней бороться». В ней говорилось о последовательном наступлении на частную собственность, о развитии государственного сектора и государственном регулировании в области производства, обмена и финансов. Понятно, что в этом случае под государством имелось в виду не буржуазное правительство, а диктатура пролетариата и революционного крестьянства.

В предоктябрьской платформе Ленин старается не акцентировать внимание на проблемах отношений города и деревни и продовольственной политике, очевидно, потому, чтобы не обострять заранее отношений с крестьянством, хотя в отдельных его выступлениях и статьях временами чувствуется понимание будущих проблем. На апрельской Всероссийской конференции РСДРП (б) он говорил:

«Крестьяне хлеба не дадут. Чтобы получить хлеб, должны быть меры революционные, которые может осуществить революционный класс»[16].

Пытаясь более детально наметить развитие антикризисных мероприятий, Ленин предполагал, что «целью общегосударственной организации должна быть, ввиду полного расстройства всей финансовой системы и всего денежного дела… организация в широком, областном, а затем и общегосударственном масштабе обмена сельскохозяйственных орудий, одежды, обуви и т. п. продуктов на хлеб и другие сельскохозяйственные продукты»[17].

Однако эти слишком общие предположения, с которыми в ту пору согласились бы многие политические противники Ленина, не могли служить базой и руководством для конкретных действий. Лидер революции не скрывал, что следовал Наполеону, для которого важно было ввязаться в бой. Для Ленина ввязаться в бой означало захватить власть, и до Октября он бил в одну точку. «При переходе политической власти к пролетариату, остальное приложится само собою», — утверждал он[18]. «Я „рассчитываю“ только на то, исключительно на то, что рабочие, солдаты и крестьяне лучше, чем чиновники, лучше, чем полицейские, справятся с практически трудными вопросами об усилении производства хлеба, о лучшем распределении его, о лучшем обеспечении солдат»[19]. Таков в основном был тот конструктивный багаж, с которым партия Ленина вошла в коридоры власти. Он невелик, как говорил персонаж Достоевского Фома Фомич Опискин, собираясь в путь.

Вместе с тем Ленин хорошо понимал, что успех переворота в конечном счете зависит от того, насколько новому правительству удастся сконцентрировать в своих руках продовольственные ресурсы. В этом случае, указывал он, «мы будем господствовать над всеми областями труда, во всех областях промышленности»[20]. 26 октября 1917 года II Всероссийским съездом Советов был образован Народный комиссариат по продовольствию. При выборе первого наркома продовольствия Лениин «шутил»: плохонького надо — все равно в Мойке утопят.

«Маловерный! Зачем ты усумнился?» — сказал Христос своему ученику Петру, когда тот начал тонуть, захотев, подобно учителю, пойти по морю. Первый нарком продовольствия И. А. Теодорович и впрямь оказался «плохоньким». Во время первого кризиса в советском правительстве Теодорович встал на позицию противников Ленина в Совнаркоме по вопросу об «однородном социалистическом правительстве», когда те требовали создать коалиционное правительство с участием представителей всех социалистических партий. В заявлении группы наркомов — Рыкова, Милютина, Ногина и Теодоровича, оглашенном 4 ноября на заседании ВЦИК, говорилось, что только создание однородного социалистического правительства из всех советских партий дало бы возможность закрепить плоды победы рабочего класса и армии в Октябре. Другой путь ведет к разгрому революции. «Нести ответственность за эту политику мы не можем и потому слагаем с себя перед ЦИК звание Народных Комиссаров»[21].

Мотивы Теодоровича и других наркомов были ясны. Они не верили в то, что штыки революционных масс могут быть надежной опорой и, наоборот, при случае очень быстро превратятся в те копья, на которые в Древней Руси бросали неугодных правителей с красного крыльца.

С первых же дней своего назначения советский нарком продовольствия оказался полководцем без армии. Служащие Министерства продовольствия более чем холодно отнеслись к Октябрьскому перевороту. В резолюции, принятой по поводу захвата власти большевиками, они заявили:

«Произведенный в Петрограде захват власти, как ныне выяснилось из заявлений Совета крестьянских депутатов, фронтовых и других демократических организаций, не встречает поддержки широких кругов русской демократии. При создавшихся условиях нет возможности спасти дело снабжения страны продовольствием, так как оно основано на работе этих кругов в лице местных продовольственных органов.

Поэтому мы, ответственные работники Министерства продовольствия, признавая себя бессильными предотвратить грозящую населению и армии катастрофу, не считаем возможным дальше оставаться на своих местах и нести ответственность за дело снабжения.

Однако судьба снабжения армии и населения продовольствием не позволяет нам немедленно прекратить текущую работу и мы будем нести ее в ближайшие дни до замены нас иными людьми»[22].

Общее собрание служащих Министерства продовольствия установило связь с Комитетом спасения родины и революции, который, однако, предписал Министерству продолжать работу, не признавая «никаких органов власти, назначенных захватчиками» и не вступая с ними ни в какие отношения. «В случае проявления какого-либо насилия над существующими руководящими органами Министерства, работа Министерства должна совершенно прекратиться»[23].

Но в первые дни после переворота большевистские комиссары, дезорганизованные противоречиями в своей собственной среде и встреченные открытым гражданским неповиновением служащих, получившим название «саботаж», не спешили демонстрировать свою власть в Аничковом дворце, резиденции Министерства продовольствия. Как сообщалось в бюллетене Комиссии Минпрода по установлению связи с Комитетом спасения родины и революции:

«Перемен в положении Министерства продовольствия до 12 ч. понедельника 30 октября не было. В субботу в здании Министерства появлялись лица, именовавшие себя помощниками комиссара по продовольственному делу, но никаких попыток вмешаться в ход дел по Министерству с их стороны и со стороны большевиков пока не было»[24].

Министерство продовольствия во главе со старым руководством по-прежнему продолжало оставаться единственным реальным центром организации продовольственного снабжения в масштабе всей страны, которое после большевистского государственного переворота неизмеримо затруднилось. После трудных июля и августа 1917 года в результате чрезвычайных усилий заготовка продовольствия в сентябре и первой половине октября стала заметно возрастать, но переворот, внесший полную анархию в структуры управления экономикой, тяжело ударил по системе продовольствия и транспорта.

Цифры утомляют, не всегда им верят, и порой совершенно справедливо, поскольку статистика — это такая наука, которая, по признанию одного из ее корифеев, может доказать, что в Ирландии больше населения, чем в Китае, если считать по одним рыжим. Тем не менее следует внимательно отнестись к таблицам и цифрам, составленным в Министерстве продовольствия, они достаточно объективно отражают последствия правительственного переворота в Октябре для продовольственного дела и во многом объясняют дальнейшее развитие событий[25].

По данным Министерства продовольствия, заготовка продуктов в 1917 году по сравнению с 1916 годом выглядела следующим образом.

19161917
августсентябрьавгустсентябрь
хлеб178685141224128465*
зернофураж459710525557012469
крупы2440419481987

* Цифры обозначают тысячи пудов.

В Петроград хлебные грузы в августе 1917 года прибывали в размере 33,5 вагона в среднем за сутки, в сентябре — уже 42,8 и за первые 10 дней октября — 54,7 вагонов.

В Москву в августе — 28,4 и в сентябре — 48,6 вагонов в сутки.

Улучшилось снабжение фронтов:

августсентябрь15 дней октября
хлеб24,732,739,5*
зернофураж31,264,780,0
крупы35,432,659,2
сено36,162,040,0
мяса24,036,033,5

* Цифры обозначают среднее число вагонов в сутки.

Следующие цифры изображают картину резкого падения подвоза продовольствия в армию и столицы.

Снабжение фронтов

мукакрупаз. фуражсенорыба и мясо
1–5 октября1993038313132*
6–102524349822145
11–151853748917139
16–202515135019138
20–251785124115327
26–311743440617421
1–6 ноября621893589

* Цифры обозначают общее количество вагонов за указанные числа.

Снабжение Петрограда

хлебзернофураж
август31,61,9*
сентябрь36,06,8
1–10 октября40,614,1
10–20 октября20,55.4
21–27 октября29,98,3
27 окт[ября] -7 ноября12,09,1

* Цифры обозначают среднее число вагонов в сутки.

Безусловно, наметившееся в последние месяцы Временного правительства улучшение снабжения было относительно невелико и не сулило как изобилия в городах, так и переедания солдат-окопников. Затянутые ремни на их подведенных животах едва ли были бы ослаблены более чем на одну дырочку. Тем более что грядущая зима неотвратимо принесла бы и снижение уровня заготовки и подвоза. Но цифры свидетельствуют — Октябрьский переворот самым непосредственным образом отразился на продовольственном снабжении армии и городского населения.

Чиновники Министерства продовольствия, которые по-прежнему держали руку на пульсе всей продовольственной системы, объясняли сокращение подвоза как постоянно действующими факторами, так и рядом причин исключительно «октябрьского» происхождения: прекращением снабжения местных продорганов денежными знаками и товарами вследствие паралича центральной власти; нежеланием земледельческого населения поставлять хлеб областям, захваченным новым политическим переворотом; развалом и анархией на железных дорогах после арестов администрации и служащих, занявших непримиримую позицию по отношению к новой власти в Петрограде.

И ничто не предвещало, что эти отношения могут наладиться. Ленин повел бескомпромиссную политику и, не желая делиться частью пока более чем эфемерной власти, отверг идею союза демократических сил путем создания «однородного» социалистического правительства. Тем самым без поддержки демократически настроенных служащих большевики получили вместо госаппарата «лагерь саботажников». Правда, теперь Ленину было легче отрешиться от теоретических сомнений 1917 года и уверенно провозглашать лозунг о необходимости слома старой государственной машины.

Надежды на налаживание хозяйственной жизни и решение продовольственного вопроса разбивались об утверждения новой власти, что «можно и должно разрушить до основания прежний буржуазный строй и на его обломках начать строить совершенно новое социалистическое общество»[26]. Под обломками старого строя погребались и последние упования армии и промышленных рабочих на скорейшее улучшение продовольственного снабжения.

Все это оказалось на втором плане по сравнению с задачей непосредственной борьбы за абсолютную политическую власть. После удаления от дел «усумнившегося» Теодоровича 19 ноября Совнарком утвердил временным заместителем народного комиссара по продовольствию А. Г. Шлихтера. «Члены коллегии и эмиссары Военно-продовольственной комиссии — вот и весь штат, каким фактически располагал Народный комиссариат продовольствия», — впоследствии вспоминал Шлихтер. Будучи непризнанными в Министерстве продовольствия, большевистские комиссары на первых порах действовали единственно доступными и привычными им методами, используя штыки революционных матросов, солдат и Красной гвардии. Специально сформированные отряды рыскали по таможням, тупикам петроградского железнодорожного узла, осматривали вагоны, сбивали замки со складов, отыскивая запасы продовольствия. К ним немедленно примкнула питерская люмпенизированная чернь, которая, подобно стае прилипал, подбирала остатки и поднимала волну грабежей и погромов, имея своей особенной целью богатые винные погреба.

Благодаря недавним усилиям Минпрода продовольственных запасов оказалось немалое количество. В одном Петрограде взяли на учет 300000 пудов хлеба. Немедленно пущенные по назначению, они сыграли роль масла, вылитого в волнующееся море, несколько успокоив взбудораженных, городских обывателей. В ноябре продовольственный паек жителей Москвы и Петрограда заметно увеличился. Однако эти запасы не были бездонными. Чтобы их пополнять, одного умения сбивать замки было недостаточно, требовалось овладеть всей системой продовольственного снабжения. Но этот путь для большевиков по-прежнему был покрыт терниями.

Ответственные и рядовые служащие Минпрода стойко держали оборону своей независимости от посягательств комиссаров Совнаркома. Над продовольственниками отсутствовала верховная власть. В этих условиях началась борьба различных политических и прочих группировок за обладание продовольственной державой и скипетром. Экстренное назначение Шлихтера временным заместителем наркома продовольствия было вызвано событиями на собравшемся 18 ноября в Москве Всероссийском продовольственном съезде, созыв которого намечался уже давно. В подавляющем большинстве съезд отнесся к октябрьским событиям резко отрицательно и одобрил позицию работников Минпрода. Съезд избрал «десятку» видных хозяйственников во главе с меньшевиком Громаном, которые должны были встать во главе продовольственного дела в стране.

Явившись в Петроград, в Аничков дворец, «десятка» обнаружила Шлихтера в кресле министра продовольствия, пребывавшего в державном одиночестве, поскольку почти все служащие при его появлении объявили забастовку. Созвав собрание служащих, «десятка» призвала их к работе на платформе нейтральности и независимости от новой власти. Это возымело результат, однако, не успев закончиться, забастовка была вновь возобновлена. На сей раз причиной послужили возмущенные крики «десятки», которой большевики начали «вежливенько» выкручивать руки. 27 ноября члены «десятки» были арестованы и отведены в Смольный, где по поручению Совнаркома Шлихтер и Стучка предъявили им ультиматум. Полностью изолировать «десятку» большевики не решились, поскольку за ней стояли продовольственные органы хлебородных областей России. Условия Совнаркома сводились к следующему: свобода в обмен на отказ от осуществления хозяйственной деятельности без соглашения с СНК, а также обязательство служащих Министерства продовольствия беспрекословно подчиняться народному комиссару по продовольствию[27].

Пока «десятка» защищалась от домогательств Совнаркома, появились новые претенденты на продовольственную корону. В первых числах декабря открылся съезд эмиссаров Военно-продовольственной комиссии ВЦИК первого созыва совместно с представителями флотских и армейских продорганов. Съезд в свою очередь поставил себя во главе продовольственного дела и выдвинул принцип работы на основе «беспартийности», но под руководством СНК. Однако Шлихтер отказался признать верховные права выделенного съездом Комитета и упорно вел борьбу со всеми «самозванцами», отстаивая позиции Совнаркома.

В конце декабря Москва, в лице проходившего там Московского продовольственного совещания, родила и направила в Петроград уже «девятку», более левую по составу, чем «десятка», но у которой было столь же мало шансов воцариться в Аничковом дворце. Тем не менее могущества продовольственников московского региона оказалось достаточно для того, чтобы разрушить замысел Шлихтера обрести точку опоры через объединение аппарата Министерства продовольствия с продовольственным отделом недавно образованного ВСНХ[28].