в) кризис крестьянского хозяйства будет максимально обострен;
г) в связи с ним вопрос о работе в деревне приобретает особое значение и остроту. Предстоящая зима для республики будет критической, и продов. заготовка будет, вероятно, продовольственной войной»[481].
Нельзя не отметить, насколько Осинский оказался точен в своих прогнозах, но, что характерно не только для него, а вообще для преобладавшего в 1920 году стиля государственного мышления, он из описанной ситуации делает вывод о необходимости усиления репрессивного аппарата. Осинский неоднократно говорит о массе работников по продовольствию, об освобождении их от мобилизации, настаивает на увеличении вооруженной силы (отрядов ВОХР) на местах: «реальная сила для продорганов налицо вероятно не более 30000, а нужно минимум 66000. Этот вопрос требует срочнейшего разрешения, т. к. в нынешнем году не товары (коих нет) и агитация, а вооруженная сила будет решать дело» и т. п.
Эти заботы вполне понимали и разделяли. 1 сентября Политбюро рассмотрело вопрос о партийных мобилизациях на продработу и освобождении продработников от военных мобилизаций; соответственно, 8 сентября СТО выносит постановление об освобождении от мобилизаций до 1 января 1921 года работников центральных и местных учреждений Наркомпрода, т. е. то, о чем еще год назад безуспешно просил Цюрупа, и 15 сентября — постановление об обеспечении Наркомпрода вооруженной силой из войск внутренней службы.
Сентябрьские «Известия ЦК РКП (б)» опубликовали письмо ЦК всем губкомам «К продовольственной кампании», в котором ставилась задача полного снабжения рабочего населения из государственных запасов и грозно звучало, что «разверстка является для губпродкомов безоговорочным боевым приказом. Губкомы должны уделить продкампании большую часть сил и внимания… В случае сопротивления сдаче хлеба необходимо действовать с полной решительностью, применяя конфискацию имущества и личные репрессии»[482].
Письмо ЦК комментирует статья М. Кантора «Продовольственная кампания 1920–21 года», где говорятся парадоксальные вещи. Автор признает, что «разверстка, определенная Наркомпродом на каждую губернию, не находится ни в какой степени зависимости от общего продовольственного состояния республики. Губернская разверстка есть только то, что Наркомпроду в его предположительных планах о каждой губернии удалось установить как излишек». То есть откровенно признается произвольный характер обложения и вместе с тем указывается на недопустимость противодействия местных властей продработе:
«Никакая критика разверстки в агитационной работе недопустима».
Такие установки воспринимались очень болезненно. В некоторых случаях они вызывали негативную реакцию. Очень выразительно писал в ЦК РКП(б) член губисполкома Области немцев Поволжья Я. Я. Суппес: «Не могу понять, как могли быть утверждены разверстки Наркомпрода боевым приказом ЦК РКП». Все, на чем настаивает ЦК, бесспорно, верно, «но при одном обязательном условии — разверстки Наркомпрода сделаны правильно или хотя бы приблизительно правильно и являются выполнимыми». Если Компродом допущены грубейшие ошибки в разверстке, то все сказанное в письме и статье превращается в злую насмешку.
«Не будет ли в таком случае слепое подчинение боевому приказу Центрального Комитета Партии об обязательности выполнения разверстки актом величайшего преступления против основных принципов Партии, актом провоцирования восстаний и восстаний не кулацких, а обезумевшей и возмущенной бедноты, или в лучшем случае актом, отталкивающим от нас наших друзей и увеличивающим хозяйственную разруху?»
Далее автор на примере своей области раскрывает всю несостоятельность назначенной разверстки. Наряд на излишки превышает действительный урожай. Сельсоветы, райпродкомы, комячейки — все ошеломлены и бессильны что-либо сделать. Кулачество злобно молчит, а возмущаются беднота и середняки. «В тех случаях, где сельсоветы на высоте своего положения, они пробуют не напирать на бедноту и середняков, но появляется один приказ грознее другого, совет арестовывается раз, арестовывается два, протесты их у продорганов не принимаются, вмешиваться непродработникам не разрешается, и в конце концов, махнув на все рукой, стригут все подряд…
Может быть, я недостаточно полно и картинно обрисовал положение дела, но и это не мой единичный взгляд, а взгляд всех партийных товарищей, с коими я встречался и говорил, — положение у нас на местах отчаянное.
За грубые ошибки Наркомпрода, а может, и продорганов Области расплачиваемся мы здесь очень дорого. Прежде всего, реализация нарядов идет неизмеримо хуже, чем оно могло бы идти, если бы разверстки были бы справедливы. Разумная агитация невозможна, ибо все то, что можно было бы использовать для агитации и пропаганды на пользу реализации нарядов и завоевания друзей Революции, звучит при создавшемся положении вещей такой нахальной дисгармонией с действительностью, такой дикой надсмешкой над принципами Рабоче-Крестьянской власти, что самые лучшие партийные товарищи и самые авторитетные советские работники, пытающиеся обосноваться на тезисах, рекомендуемых в „Вестнике агитации и пропаганды“, теряют престиж народных представителей в глазах не кулаков, а деревенской бедноты, злобно проклинающей их. Наряды реализуются исключительно при помощи ареста, конфискации, демонстрации пулеметов, под давлением чрезвычайных военно-продовольственных положений. Та часть крестьянства и рабочих и вообще все друзья наши, которые с первых дней революции были с нами, нас защищали, теперь уходят от нас разочарованными и враждебно против нас настроенными. Продолжаться дольше так не может…»[483]
К осени 1920 года все большему числу коммунистов становилось ясно, что сельское хозяйство идет к окончательному разорению. Однако ЦК партии, используя политику продовольственной диктатуры непосредственного перехода к социализму, уже не допускал возможности пересмотра или отступления от нее. Наркомпрод тщательно ограждался от критики. 6 сентября Политбюро, рассматривая повестку осенней сессии ВЦИК, решило включить в нее пункт о продовольственной кампании, только если на то не будет возражений со стороны Цюрупы.
Возражений не поступило. Наркомпрод решил воспользоваться сессией, чтобы укрепить свои позиции. Доклад ВЦИК делал замнаркомпрод Брюханов, известный своей «твердокаменностью» в продовольственных делах. Он разрывался в противоречиях. С одной стороны, требовалось подчеркнуть правильность проводимой политики, обоснованность разверсток и т. п., и поэтому Брюханов отмечает рост государственных заготовок с 1918 года и успехи текущей работы в Сибири и на Северном Кавказе. С другой стороны, нужно было обнаружить и недостатки, чтобы призвать к дополнительной помощи, и здесь он признает, что существуют серьезные опасения за судьбу продкампании, и прежде всего из-за невысокого темпа заготовок в Европейской России. Но Брюханов не позволял себе быть до конца откровенным и упорно отрицал истинные причины падения заготовок. «Это не результат ослабления деятельности Наркомпрода, — говорил он, — не результат неурожая и неправильного метода разверстки, это результат сильного желания населения не сдавать урожай продорганам»[484].
Относительно правильности разверстки Брюханов откровенно вводил в заблуждение, так как именно в это время, начиная с 14 сентября, в Совнаркоме при его непосредственном участии рассматривался вопрос о соотношении хлебной разверстки с данными о неурожае. В результате Совнарком утвердил постановление специальной комиссии, где предусматривался общий порядок сокращения разверсток и, в частности, признавалось необходимым понизить разверстку на хлебофураж по некоторым губерниям[485].
Так что в поисках причин «сильного желания» крестьян не сдавать хлеб лучше вспомнить письмо Осинского Ленину или обратиться к его публикациям в «Правде» осенью 1920 года, которые имели большое значение в поисках путей экономического развития в заключительный период военного коммунизма.
Еще важно отметить, что и на этой сессии имели место одиночные призывы к замене разверстки пропорциональным прогрессивным натуральным налогом. Но они были немедленно подавлены жестким выступлением Осинского и умиротворенным «голосом» с места, который произнес, что прений вести не нужно, так как все равно в «этом собрании» провести принципиальные изменения невозможно, с чем, похоже, все согласились[486]. Естественно, что тут сразу невольно вспоминается, что это «собрание» по Конституции 1918 года являлось высшим законодательным, распорядительным и контролирующим органом власти РСФСР.
В первой половине 1920 года Н. Осинский председательствовал в Тульском губисполкоме и чувствовал себя там, наверное, не очень уютно. Все же он был деятелем отнюдь не губернского масштаба и тяготился удалением от мероприятий всероссийского размаха. Будучи в Туле, он активно выступал в центральной печати, проявлял инициативу в работах ВЦИК и других правительственных учреждений, и вскоре его активность и опыт работы в Тульской губернии вновь привлекают внимание руководства, и 10 августа Совнарком утверждает Осинского членом Коллегии Наркомпрода.
Осинский стал для Наркомпрода в некотором смысле чужеродным «телом». Он не был профессиональным продовольственником, тем более не принадлежал к уфимской компании[487] и не был пропитан тем корпоративным духом и стилем мышления, который приобретал каждый более-менее долго работавший по продовольственному ведомству. Он был одним из лидеров «децистов», т. е. принадлежал к той породе талантливых губернских руководителей, у которых на каждой сессии и каждом съезде в Москве пробуждался неутомимый дух оппозиции столичной бюрократии. «Фракция громче всех крикунов», — так язвительно называл их Ленин. Вместе с тем он ценил административные способности многих «крикунов» и признавал, например, что, когда Осинский ведет посевную кампанию — «пальчики оближешь»[488].
Очевидно, появление Осинского в Коллегии Наркомпрода преследовало цель внести свежую струю и инициативность в консервативную среду Наркомпрода. Эта цель была достигнута. 5 сентября Осинский публикует в «Правде» обширную статью «Сельскохозяйственный кризис и социалистическое строительство в деревне». Если продовольственники старого закала — Свидерский и Брюханов — продолжали обманывать себя и других уверениями, что в сельскохозяйственном производстве все благополучно, то Осинский поднимает вопрос о кризисе в сельском хозяйстве на принципиальную «высоту», т. е. туда, откуда начинается движение важнейших государственных решений.
«Дело в том, — писал он, — что все сильнее начинает обнаруживаться кризис крестьянского хозяйства, а вместе с тем и кризис сельского хозяйства. Он оказывается дальнейшей ступенью общего хозяйственного кризиса». Причиной является в первую очередь промышленный распад, начало которому положила империалистическая война, и, наконец, откровенно признает он, «заготовка продовольствия несомненно способствовала кризису». Система хлебной монополии не уживается с частным хозяйством в деревне, она приводит к тому, что у мелких хозяев «пропадают стимулы» к поддержанию и развитию своего хозяйства.
И далее Осинский делает очень важный вывод, который впоследствии, на X съезде РКП (б), прозвучит как теоретическое обоснование перехода к НЭПу: «буржуазное хозяйство может правильно жить на основе свободного, открытого рынка». Но дальнейшая логика автора искажается военно-коммунистическим утопизмом. Раз пропал старый стимул, необходимо создать новый путем массового принудительного вмешательства государства — «мерами государственного регулирования пополнить поблекшие стимулы». И тут мы вправе зарегистрировать нарождение третьего крупного этапа военного коммунизма. 1-м было введение продовольственной диктатуры со всеми вытекающими последствиями, 2-м — милитаризация промышленного труда, провозглашенная на IX съезде РКП (б), и 3-й выразился в попытке государственного регулирования сельскохозяйственного производства или, как более резко высказался сам Осинский:
«Милитаризация хозяйства и проведение всеобщей трудовой повинности должны найти первое свое приложение именно в сельском хозяйстве».
В сентябрьской статье и в серии последующих публикаций в «Правде» он детально разрабатывает план постепенного, по годам, подчинения крестьянского труда государственному регулированию. «Только государственное вмешательство устранит неизбежный без этого кризис, сохранит, укрепит и разовьет хозяйство», — многократно повторяет Осинский. Идея глобального государственного вмешательства в процесс крестьянского труда возникла у него не вдруг. Еще в конце 1919 года в письме к Ленину (копии Рыкову и Крестинскому) появляются такие рассуждения:
«Я все более прихожу к выводу, что не только для решения задач заготовительных (продовольствие, топливо) нужна организация, так сказать, военно-диктаторского типа: малые органы, сосредотачивающие все типы власти, действующие непосредственно вниз на такие же органы и на уполномоченных, — тип хозяйственных реввоенсоветов, создающих такую же подчиненность и постановку связи как на фронте, такая организация нужна не для выполнения только заготовительных задач: она будет неизбежна в следующем периоде работы, частью надвигающемся, — в периоде восстановления производства.
Я глубоко согласен с Вами, что и в заготовительной работе и в производственной мы сделаем (и отчасти уже сделали) чудеса. Сделаем потому, что наша власть есть единственная, могущая вовлечь в работу не за страх, а за совесть миллионы непосредственных работников и в работу, руководимую с железной централизацией»[489].
Эти установки получили у Осинского частичное воплощение в период работы в Туле. Весной 1920 года он создал у себя посевные комитеты на губернском и уездном уровнях, сконцентрировавших в себе усилия партийных, советских и хозяйственных органов в принуждении крестьянства к наиболее полной и наилучшей обработке земли. Своими успехами Осинский поделился на страницах «Правды»— 25 июня.
Нельзя сказать, что идея государственного регулирования сельского хозяйства возникла как нечто абсолютно новое. Еще в январе — феврале 1919 года Совнарком издал ряд декретов, направленных на увеличение посевной площади, по которым был создан специальный комитет, так называемый Оргасев, призванный организовывать государственные запашки пустующих земель. Если пролистать газеты за апрель — май 1920 года, то можно обнаружить регулярную информацию о мероприятиях на местах по расширению хлебных нив.
Неудачная деятельность Оргасева уже получила освещение и оценку в исторической литературе[490]. Причины все те же. В архиве В. И. Ленина есть очень выразительный документ, относящийся к февралю 1920 года, — наказ от Кизвенского совета Оханского уезда Пермской губернии, в котором крестьяне писали по поводу несправедливых разверсток:
«… Совет вообще настаивает на оставлении землеробам хлеба и других с. — хозяйственных продуктов столько и излишки отчуждать по такой цене, чтобы крестьянин не был обижен, а наоборот, был бы доволен и с охотой обрабатывал бы землю и запасал как можно больше и лучше качеством с. — хозяйственных продуктов, чтобы излишки их дать государству. Если же будет проводиться в продовольственном отношении такая политика и меры, какие проводятся теперь, т. е. политика насильственных отбираний — производительность сельского хозяйства упадет и государство будет обречено на еще большую голодовку как в отношении хлеба, так и в отношении остальных сельскохозяйственных продуктов и сырья. Если крестьянину мало остается нужных ему продуктов, ясно, он не может поднять свое хозяйство, у него отпадает всякая энергия, охота к работе, и, безусловно, государство не получит никаких излишков. Уже сейчас посевная площадь уменьшилась минимум на 1/5 часть, что будет через год? Если предполагается обсеменить свободную площадь через оргасевы — напрасный труд — Оргасев обратится за помощью к крестьянину, крестьянин, ясно, откажется, придется заставить работать силой, а из-под палки едва ли будет поле хорошо и вовремя обработано, и в результате к осени будет на поле трава, но не хлеб»[491].
Летом 1920 года сам Ленин по настоянию Компрода подключается к посевным делам. 16 июля он совместно с Брюхановым подписывает телеграмму об обязательном засеве всей площади озимых полей. Осенью все газеты были полны невероятно оптимистических отчетов со всех полей России, но что там вырастет, предстояло узнать только в голодное лето 1921 года.
Все же было бы несправедливым отказывать Осинскому в некоторой новизне. Помимо новой структуры организации принуждения в деревне, у него имелась и фундаментальная идея. До сего времени практиковались государственные запашки пустующих земель, а что крестьянин творил на своей делянке — оставалась на его совести. Осинский отбрасывает этот параллелизм и провозглашает: «Социализм строится только путем преобразования всего хозяйства и всех хозяйств одновременно», а не путем расширения социалистических «оазисов» в мелкобуржуазной пустыне[492].
Статьи Осинского в «Правде» вызвали резонанс и дискуссию. Ему очень деликатно на страницах «Экономической жизни» начал возражать Н. С. Богданов, заведующий управлением совхозов в Наркомате земледелия, который еще в феврале 1920 года в докладе на упоминавшемся совещании представителей совхозов и губземотделов выдвинул требование замены продразверстки на совхозы налоговой системой, Богданов защищал теорию постепенного «врастания» социалистических форм в сельское хозяйство путем его механизации. Он полагал нереальным план массового принудительного вмешательства государства: «От признания за государством права отбирать излишки до примирения с государственным вмешательством в производство, психологическая дистанция огромного размера… Совершенно невыполнимым не только психологически, но и технически является вмешательство государства в самые производственные процессы». Делать это кое-как, путем создания дорогостоящего «аппарата организованного насилия», не имеет никакого смысла, считает Богданов. Однако необходимость регулирования крестьянского хозяйства остается. Как это сделать?
Богданов рассуждает абсолютно логично, преодолевая испуг 1918 года и учитывая опыт 1919–1920 годов: «Середняк признал право государства брать то, что государству нужно. Это признание нужно использовать до конца. Систему продовольственных разверсток нужно построить не применительно к вероятным излишкам стихийно идущего производства, а применительно к тем заданиям, которые должны быть даны каждому с.-х. району, каждой волости, каждому хозяйству.
Не говорите хозяину, что ему сеять и как сеять; скажите, что вы у него хотите взять, обусловьте невыполнение этого требования „бичами и скорпионами“ в виде выполнения штрафных нарядов; заинтересуйте премией; покажите на примере совхоза, колхоза и на крестьянских полосах лучшие приемы выполнения заданий, и вы постепенно овладеете производственным планом сельского хозяйства… Рынок явится организующим хозяйство фактором в капиталистический период его развития. Рынок в его современной форме явится основным средством государственного регулирования и в переходный период»[493].
Вот так, мы имеем случай еще раз убедиться, как каждый всплеск военного коммунизма поднимал и волны новой экономической политики. Осинский и Богданов проявили себя как бы в качестве двух ипостасей того сложного и неоднозначного явления, которое именовалось — Троцкий. Ведь это Троцкий в своей мартовской записке в ЦК указал то противоречие между экономическими и принудительными методами развития сельского хозяйства, о которое будет биться государственная мысль в течение всего 1920 года. В этот период очередная задача экономического развития приносила с собой и варианты своего решения, и труд политика заключался в выборе между военно-коммунистическим и НЭПовским путем. Каждый из узловых моментов весны, лета и осени 1920 года мог стать поворотной точкой истории, но этого не случилось по ряду причин. Одна из них отражена в очередной статье Осинского, который, приняв вызов Богданова и аргументируя свою точку зрения, воспроизводит традиционные опасения, что «находятся товарищи, которые предлагают заменить продовольственную монополию продовольственным налогом», тогда у крестьянина появятся излишки и стимул больше производить и развивать свое хозяйство. Осинского страшат не излишки в руках крестьянина: расширение потребления и разведение скота «вполне укладывается в систему государственной монополии». Он боится, что свободные излишки — это будет курс на восстановление свободной торговли, и почему-то отождествляет этот курс с «крушением государственной принудительной заготовки в любой ее форме»[494].
Такое рассуждение было бы вполне справедливым в 1918 года. Но всеми, в печати, на съездах, конференциях и где угодно признавался факт, что в 1919 года произошел перелом в сознании крестьян. Сам Осинский пишет об этом же: деревня признала продовольственные, трудовые и прочие государственные повинности[495]. То есть она признала бы и налог, она уже требовала его. Но призрак возрождающегося из свободной торговли ненавистного капитализма оказался сильнее самих материальных доказательств, и только залпы антоновщины и Кронштадта сумели прогнать его прочь.
Одной стычкой полемика Осинского и Богданова, разумеется, не закончилась. Выступал в «Правде» Осинский, печатался в «Экономической жизни» и Богданов, но мы далее не будем самостоятельно следить за их дискуссией, а лучше обратимся к любопытным наблюдениям современника.
В февральском номере за 1921 год «Вестника агитации и пропаганды» уже известный нам М. Кантор помещает статью «Причины и сущность регулирования крестьянского хозяйства», в которой подвергает критике идеи Богданова, высказанные, им в первой, сентябрьской статье, и прослеживает их дальнейшую эволюцию. Он отмечает, что в последующих статьях Богданов уже постепенно соглашается с проектом государственного регулирования сельского хозяйства, оговорок с его стороны становится все меньше и меньше и, наконец, в статье от 1 января 1921 года под заголовком «Декрет о великих обязанностях» Богданов уже активно поддерживает план вмешательства в крестьянское производство[496].
Несмотря на то, что изложение Кантора не исчерпывает всех нюансов позиции Богданова, несомненно, он точно уловил главное — эволюцию статей в «Экономической жизни» от оппозиции к признанию плана государственного регулирования. Партийный пропагандист подметил то, что по большей части ускользнуло от внимания историков, хотя полемика Богданова с Осинским неоднократно ими затрагивалась. Поэтому осталась нераскрытой причина эволюции Богданова, а это представляется более интересным и приводит к пониманию того, что произошла не просто дискуссия двух специалистов, а обнажился участок фронта скрытой борьбы двух экономических концепций.
Отметим прежде всего, что первая, наиболее критичная статья Богданова была помещена в «Экономической жизни» без всяких примечаний от редакции. Две последующие в декабре уже сопровождались сносками, что статья дискуссионная и редакция не согласна с автором. И далее, когда Богданов почти переходит к признанию точки зрения своего оппонента, вновь без сносок[497]. На наш взгляд, эти метаморфозы связаны с позицией, занятой редактором «Экономической жизни» Г. И. Круминым.
Крумин очень опасался разойтись с настроением руководства Совнаркома в процессе выработки решения по сельскому хозяйству. Сохранилась его записка, посланная в начале декабря секретарю Совнаркома Л. А. Фотиевой, где он пишет: «Сегодня в СНК рассматриваются два вопроса, по которым мне в газете подчас с большим трудом приходилось устанавливать известную линию: о с.-х. политике (проект Наркомпрода) и о едином хозяйственном] органе (расширение прав Совобороны и т. д.). Для меня, как для редактора, было бы страшно важно быть в курсе этих вопросов». И спрашивает о возможности присутствовать на заседании Совнаркома[498].
К этому времени в Совнаркоме ясно определилось положительное отношение к идее принудительного вмешательства в процесс крестьянского труда. Это же накладывает отпечаток и на ориентацию Крумина. Статьи Богданова в «Экономической жизни» с каждым разом все более отклоняются от первоначального направления. Как заметил Кантор, последняя статья уже почти полностью поддерживала план государственного регулирования. Но она же стала одной из капель, переполнивших чашу терпения Президиума ВСНХ. И тут требуется небольшое отступление.
В течение 1920 года позиция Крумина менялась. В «Экономической жизни» изначально было сильно влияние Президиума ВСНХ, и Крумин старался следовать его точке зрения. В январе, перед III съездом Совнархозов, он самолично писал, что «в деле заготовки продовольствия, основного сельскохозяйственного сырья придется, без сомнения, пойти комбинированным путем, а не только путем компродовской разверстки». И по окончании съезда, принявшего ларинскую резолюцию, передовица «Экономической жизни» призывала к скорейшему внедрению в продовольственную практику «тех новых методов и приемов работы, которые намечены съездом»[499]. Но в период подготовки к К партсъезду, по мере расхождения руководства ВСНХ с большинством ЦК и Лениным по вопросу о единоначалии и коллегиальности в управлении хозяйством, Крумин начинает посматривать через голову Президиума ВСНХ. Во время работы съезда он, наперекор Рыкову, провозглашает:
«Единоначалие во что бы то ни стало»[500].
В дальнейшем противоречия обостряются. Накануне II Всероссийского продовольственного совещания Крумин, по его же словам, «просаботировал» предложение ВСНХ о кампании против Наркомпрода и опубликовал передовицу с одобрением основ политики Наркомпрода и критикой ВСНХ в области заготовок сырья[501].
В начале осени в противостояние маленького редактора гигантскому ВСНХ открыто вмешивается Политбюро, которое на заседаниях 1 и 6 сентября обсудило вопрос о статусе и направлении «Экономической жизни». В результате Крумин обрел мощную поддержку, и в дальнейшем в газете откровенно получает приоритет материалы компродовской и военно-коммунистической ориентации. Произошли существенные изменения в статусе газеты. До № 201 (11 сентября) она выходила с титулом — газета ВСНХ и Народных комиссариатов Финансов, Продовольствия и Внешней торговли. С очередного номера (12 сентября) он становится другим — газета экономических комиссариатов РСФСР: Высовнархоза, НКПС, Наркомпрода, Наркомзема, Наркомвнешторга, Наркомфина, Наркомтруда и ЦСУ. В этом, несомненно, обнаружилось принижение роли ВСНХ до ранга обыкновенного комиссариата.
26 декабря Крумин публикует свою очень резкую статью против ВСНХ под названием «Что это такое?», где очень едко высмеивал притязания ВСНХ стать единым хозяйственным органом и указывал ему место заурядного экономического комиссариата, ставя в пример деятельность Наркомпрода. Чтобы рассеять впечатление, будто мы отклонились от политики и углубились в банальные ведомственные дрязги, обратим внимание на другую статью, которая появилась в ответ на вопрос «Что это такое?» и которая подведет итог нашим исследованиям в истории отношений ВСНХ и Наркомпрода в период военного коммунизма. Статьи эта помещена в «Экономической жизни» от 28 декабря за подписью Г. Сокольникова под заголовком «Единство экономического руководства».
Сокольников отчасти вступается за ВСНХ. Он пишет, что в обширной полемике по вопросу единого хозяйственного органа еще не было рыцарей, начертавших на своих щитах защиту попранных прав Высовнархоза, который в 1917 году и был создан «именно как орган всеобъемлющего экономического руководства». Исходят по большей части из признания того факта, что нынешний ВСНХ есть только комиссариат промышленности. Чем же была обусловлена неудача ВСНХ как единого экономического центра? Этот вопрос имеет не только историческое, но и практическое значение.