Иные историки осторожно говорят, что ни та, ни другая точка зрения не получила достаточного обоснования. Осмелимся утверждать — и не получит, если не будет преодолен метафизический подход. Оставаясь на прежних позициях, исследователи будут копить все новые и новые аргументы в защиту той или другой точки зрения, и дело с места не сдвинется. Споры о сущности порождены внутренней противоречивостью объекта — постановления VIII съезда Советов. Сам Осинский был одним из первых, кто преподал образец неоднозначной оценки своего собственного детища. Выше уже приводился отрывок из его автобиографии, где он характеризует идею государственного регулирования как «единственно возможный выход в пределах военного коммунизма». Но в более раннем сочинении, когда свобода анализа еще сковывалась политическими соображениями, необходимостью сглаживать углы, Осинский подносит увеличительное стекло к одному параграфу постановления, где говорилось о премировании за улучшение хозяйства, и делает вывод:
«Съезд, следовательно, уже намечал новый шаг по пути к ограничению продовольственных требований государства от крестьянства. Позже это ограничение было установлено в ясном и удобном виде — в виде натурального налога»[522].
Устанавливать родство постановления VIII съезда с НЭПом через весьма расплывчатый пункт о премировании, который ничем особенным не отличается от множества подобных пунктов, рождавшихся и угасавших в 1919–1920 годах, — это явная натяжка. На наш взгляд, есть более существенное доказательство. Идея государственного регулирования крестьянского хозяйства изначально базировалась на признании длительного существования мелкого крестьянского земледелия, отсюда было никуда не деться от признания развития именно частнособственнического хозяйства. Правда, признание это получило чудовищное искажение стремлением во что бы то ни стало сохранить государственную монополию на продукты питания. В своих статьях Осинский постоянно сворачивает у мостика, ведущего к признанию товарного хозяйства, ищет обходного брода и тонет в теоретических ухищрениях. «Крепкое» индивидуальное хозяйство отрицает, останавливает взор на середняке, призывает на помощь «здоровый хозяйственно-трудовой инстинкт», говорит о «хозяйственном» крестьянине, и наконец появляется любопытная экономическая категория с психологическим уклоном — «старательный крестьянин». «Старательному крестьянину» был отведен небольшой срок жизни, всего полгода, но за это время он успел активно утвердиться в государственном лексиконе. Сам Ленин берет его на вооружение и из всех подготовительных документов к VIII съезду старательно вычеркивает всякие намеки на социальную градацию внутри крестьянства, оставляя везде «старательного крестьянина».
Вообще, судя по этим же документам, смысл изменений, внесенных благодаря Ленину в постановление о мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства, заключался в поиске формулы максимальной инициативы и самодеятельности крестьянства в рамках государственного планирования, затушевывание принудительной сущности постановления и агитационный упор на «помощь» государства крестьянству. Некоторые маленькие хитрости по части этого выдает нам переписка Осинского с Лениным в первых числах января 1921 года. Осинский, только что вставший во главе НКЗ, пишет:
«Я совершенно усваиваю Ваши соображения о важности политического момента и необходимых мер подчеркивания помощи. Но тон помощи, думаю, надо дать другой. Он был до сих пор, так сказать, филантропическим тоном. Не вдаваясь в полемику с прошлым, надо сделать НКЗ ведомством бережливого сельского хозяина, а не плачущего и клянчущего хозяйчика. Как ведомство НКЗ будет отовсюду требовать все, что нужно бережливому хозяину, настоящему производителю, и всячески охранять его интересы, совпадающие с государственными»[523].
Признание крестьянина-хозяина на VIII съезде Советов во многом подготовило почву для признания на X съезде РКП (б) и его особенных интересов, а не только «совпадающих с государственными». Все же эта сторона постановления о мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства не дает серьезных оснований считать его в целом первым шагом к новой экономической политике. Суть НЭПа — в развязывании свободного обмена. Постановление же VIII съезда есть широкомасштабная попытка в новых, мирных условиях, ценой любых возможных уступок сохранить систему продовольственной диктатуры и монополии и вдобавок подчинить государственной воле и сам процесс сельского производства. По всем статьям это не что иное, как усиление роли государственной власти в обществе и экономике. В этом главное содержание и та ось, вокруг которой завертелось бы все дело, стряхивая прочь надуманные украшения и обнажая принудительную суть.
Убедительным свидетельством в пользу военно-коммунистического характера его решений служит сам съезд. Не составляет особого секрета то, что представители меньшевиков и эсеров прямо ставили на пленарных заседаниях съезда вопрос об изменении продовольственной политики. Выступавший от РСДРП Ф. И. Дан сказал, что:
«продовольственная политика, основанная на насилии, обанкротилась, ибо хотя она выкачала триста миллионов пудов, но это куплено повсеместным сокращением посевной площади, достигшим почти одной четверти прежних засевов, сокращением скотоводства, прекращением посевов технических растений, глубоким упадком сельского хозяйства и выкачиванием из деревни хлеба, в результате чего — так же как прежде выкачиванием податей — мы разрушили ту основу, на которой только и может существовать наше на три четверти крестьянское хозяйство. И теперь, когда этот факт обнаружился, переносить эту политику насилия из области выкачивания продуктов крестьянского труда в область крестьянского производства совершенно недопустимо…»[524]
Далее по ходу съезда представители партий меньшинства — эсеров, левых эсеров, РСДРП и Бунда — неоднократно заявляли и вносили на голосование положения о замене реквизиционной продовольственной политики продовольственным налогом, но все это было съездом отвергнуто.
Этот факт меньшевистско-эсеровской инициативы оказался очень скользким местом для советской историографии. В некоторых случаях он откровенно замалчивается или же ему дается совершенно неубедительное объяснение, что этим самым-де они хотели подорвать Советскую власть. Наверное, правильней все же признать, что небольшевистские социалистические партии, не облеченные властью и не охваченные идеями непосредственных скачков в социализм, в тот момент оказались ближе к насущным интересам русского крестьянства. Кроме того, даже если предположить, что выходка меньшевиков и эсеров есть «троянский конь», вредительство, то к какой уголовной статье отнести тогда полемику на коммунистической фракции съезда? А о ней молчат даже те исследователи, которые в архивах прикасались к ее стенограммам.
Прежде, чем и мы заглянем в них, полезно обратить внимание на один документ, который многое объяснит по поводу того, почему социалисты остались на съезде в одиночестве. 20 декабря Пленум ЦК РКП (б) принял следующее предложение Ленина:
«1) ЦК вменяет в безусловную обязанность всех ведомств держаться впредь строжайше такого порядка, чтобы все сколько-нибудь серьезные законопроекты и резолюции, подлежащие голосованию на Всероссийском съезде Советов, вносились заблаговременно в СНК. 2) ЦК вменяет в безусловную обязанность всех членов партии вносить все предложения съезду Советов предварительно на обсуждение фракции РКП 8-го Всероссийского съезда Советов»[525]
Коммунисты, будучи связанными партийной дисциплиной, на пленарных заседаниях съезда отмалчивались, но на фракции поднималась буря страстей. Не один день обсуждался и вопрос о политике по отношению к крестьянству. Особенно активно на заседаниях съезда выступал против меньшевиков и эсеров Л. С. Сосновский, на фракции же он сам принимал на себя их функции:
«Когда на глазах всей России губят миллионы пудов картошки, когда, например, заготовляемый по разверстке скот держится много месяцев… тощает, гибнет, падает и все крестьяне видят, как обращаются с этим добром, и тогда мы можем с тов. Лениным ходить по деревне, взывать к сознательности, рачительности и т. д. Все это будет как о стену горох (аплодисменты)… Нам сейчас, само собою, разумеется, скажут, что мы слабы, что транспорт слаб и т. д., но я хочу обратить внимание, что деятельность Наркомпрода абсолютно не подвергается критике и осуждению именно потому, что гипноз слов „продовольственная диктатура“ сковал уста, перья и умы всей партии (аплодисменты)». Затем Сосновский поддержал соображения Ханова — увязать вопрос о поднятии сельского хозяйства с вопросами продовольственной кампании[526].
Стенограмма комфракции сохранила следы некоей организации против линии ЦК. На заседании 21 декабря группа коммунистов настойчиво пыталась провести в президиум фракции и в список президиума съезда председателя Нижегородского губисполкома А. М. Ханова[527]. В. И. Невский так характеризовал Ханова в своем докладе ЦК:
«Это полуинтеллигент, с хорошей теоретической подготовкой, с большим организационным талантом, член партии с 1906 года, безукоризненно честный человек, очень просто живущий и неустанный работник»[528].
Его выступление на фракции 24 декабря фактически явилось содокладом. Ханов заявил, что в официальных докладах Теодоровича и Осинского вопрос ставится неправильно. Он подается под углом зрения посевной кампании, надо же брать шире — в порядке поиска методов взаимоотношения государства и единоличного крестьянства. Должна быть намечена длительная система взаимоотношений.
«А здесь говорят о создании посевных комитетов, которые создадутся и умрут так же, как создавались и умирали бесконечные другие комитеты».
Признавая длительное существование крестьянского хозяйства, необходимо решить, как привязать единоличные хозяйства к единому хозяйственному плану страны.
«Как к этому приступить? Здесь приходится определенно сказать, каковы обязанности перед государством этих мелких собственников, каковы требования государства к этим единоличным собственникам в принципе. Они должны быть выражены в определенном минимуме трудовых требований государства к единоличным собственникам. Корректирование должно быть в отношении наиболее крепких собственников, крестьян кулаков и середняков. Вот основа экономических взаимоотношений».
Ханов поддержал резолюцию одного из уездных съездов, предложенную крестьянами, где содержалось требование замены произвольной разверстки продовольственным налогом, и подчеркнул, что это требование сходно с мыслями, которые высказал на съезде эсер Вольский.
«Но разве социализация земли, которую предлагали с.-р., не сходна была с мыслью Вольского, Чернова. Про эту социализацию, учитывая объективную обстановку, ближайшие перспективы социалистического строительства, Ленин сказал: „Дайте социализацию, мы наложим штемпель, и убирайтесь к черту“. Разве не так было сделано?»…
«Вторым важным моментом является такое обстоятельство. Говорят о стимулах, все пишут о стимулах, а ищут где-то вне наших отношений, хотят найти в танках, привозных машинах и т. д. Вот где эти стимулы в основном, а потом уже стимул превходящий извне как дополнение»[529].
Высказывались и опытные продовольственники. А. Х. Шлихтер, будучи в то время председателем Тамбовского губисполкома и находясь под впечатлением «антоновщины» заявил:
«В 1918 году было своевременно и необходимо издание декрета о продовольственной диктатуре. Без этого продовольственного вопроса мы бы не решили. В то время это было не только уместно, но даже необходимо. Но после того, когда продовольственная диктатура и по ее посредстве комитеты бедноты сделали свое дело, когда они выросли, когда о головотяпстве не могло быть и речи, вопрос о продовольственной диктатуре находится на такой плоскости, что его формально не отменяют. Но фактически не оказывается возможности считаться с продовольственной диктатурой»[530].
По всей видимости, тамбовский опыт навел Шлихтера на мысль о своевременности отмены продовольственной диктатуры еще в начале 1919 года. Далее он категорически высказался против создания новых органов на местах — посевкомов и призвал отвергнуть законопроект, внесенный на съезд.
Делегат Малютин (возможно, башкирский нарком продовольствия, который был известен своей непреклонностью в продовольственных делах, и одно время башкирские коммунисты обвиняли его, не без основания, в подрыве сельского хозяйства и голоде, поразившем Башкирию в 1921 году) признал, что продовольственная политика приводила к разрушению крестьянского хозяйства. Требуется видоизменить разверстку. «С моей точки зрения, разверстку при государственном регулировании сельского хозяйства следовало составлять не позже 1-го февраля, чтобы при таких условиях крестьянин великолепно знал, что это является продолжением нашего основного метода разверстки, как метода проведения мелкобуржуазной повинности. Крестьянин мог бы наметить, какое количество в порядке государственного принуждения пойдет в общегосударственный котел и какая часть будет распределена на местное хозяйство и, в частности, на его единоличное собственническое хозяйство»[531].
Таковы были некоторые из выступлений коммунистов за новую экономическую политику, которые на фракции прозвучали очень веско и не встретили открытого обоснованного отпора. По большей части те, кто не высказывался за налог, предпочитали вообще не касаться этой темы. Впрочем, «местный» работник Андреев оставил нам образец наиболее ходкой аргументации против.
«Не слишком ли большой аванс даем мы середняку-старателю? — спрашивал он. — Это „детская болезнь правизны коммунизма“».
Он был не согласен с теми, кто предлагает налог — меньшевистскую программу и т. д.[532]
Поскольку выступления в пользу налога были во многом стихийными, не имели общей платформы и выработанной резолюции, это дало возможность докладчикам Теодоровичу и Осинскому абсолютно их проигнорировать. В. И. Ленин, выступавший вскоре после Ханова, повел себя в том же духе:
«Я не вижу ничего конкретного и делового в предложении, которое делал тов. Ханов»[533] —
скупо заметил он. По всей видимости, в период VIII съезда Советов эволюция его взглядов достигла точки «старательного крестьянина», но не перевалила через нее. Однако ком-фракция в большинстве оказалась еще более консервативной, Ленину пришлось, используя авторитет ЦК, горячо отстаивать принцип премирования индивидуальных хозяев, уже было отвергнутый ею.
Несмотря на то, что предложенное постановление по сельскому хозяйству было принято единогласно, единства на съезде не было. Сохранились записки, полученные Лениным от делегатов; в одной, например, заявлялось о необходимости разверстки до посевной кампании, «тогда посевная площадь увеличится сама собой. Нужно считаться с собственнической психологией крестьянства, комитеты действия и содействия безжизненны»[534]. А в другой строго спрашивалось: чем руководствовался Совнарком, допуская в законопроект параграф о поддержке старательных хозяев.
«Ведь до сих пор лучшими хозяевами оставались кулаки, богатые. Неужели мы будем отказываться от единственной цели обобществления хозяйств, коммун и совхозов, о которых в законопроекте ничего не сказано»[535].
Поведение самого Ленина на съезде также было двойственным и осторожным. Возможно, он действовал, памятуя, что впереди еще и партийный съезд. Еще 22 декабря, в первый же день работы VIII съезда, М. И. Калининым по просьбе Ленина было созвано совещание беспартийных крестьян-делегатов, на котором Ленин составил записку «К осведомлению цекистов и наркомов». Из записки видно, что большинство крестьян резко отрицательно высказалось по поводу существующей продовольственной политики и некоторые поддержали требование о замене разверстки налогом. И в то время, когда Осинский и другие азартно пикировались с меньшевиками и эсерами, доказывая, что налог и свободная торговля ведут к краху, разрушению народного хозяйства, Ленин ни разу не позволил себе на заседании съезда откровенно и прямо высказаться против налога.
Все же нет никаких оснований полагать, что Ленин пришел к выводу о необходимости радикального изменения продовольственной политики в конце 1920 года. Некоторые исследователи нередко в качестве основного аргумента против этой точки зрения приводят постановление Совнаркома от 30 ноября 1920 года, предложенное Лениным и адресованное комиссии, возглавляемой заместителем наркома финансов С. Е. Чуцкаевым. Постановление поручало комиссии рассмотреть вопрос «О необходимости подготовить и провести единовременно как отмену денежных налогов, так и превращение продразверстки в натуральный налог»[536].
Эти строки выглядят в их представлении как шаг к НЭПу. Но против такого толкования используется веский аргумент, принадлежащий также перу Ленина. В декабре он пишет заметки о задачах хозяйственного строительства, где поясняет:
«Отношение к крестьянству: налог — премии… Налог = разверстка»[537].
Еще одно наблюдение: зачем это Ленину понадобилось в знаменитом «Предварительном, черновом наброске тезисов насчет крестьян», где он пишет о замене разверстки налогом, пояснять — «в смысле изъятия излишков»?[538] Очевидно потому, что до этого был и другой смысл, а именно: превратить разверстку на все излишки в налог, упразднив оплату сдаваемого хлеба по твердым ценам.
Этот «налог» не только не имел никакого отношения к НЭПу, но стал бы еще более грандиозным шагом в развитии военного коммунизма, нежели постановление VIII съезда Советов. В нем как раз и заключалась невоплощенная идея установления продуктообмена «по-коммунистически».
Если вышеизложенное недостаточно убедительно свидетельствует об этом, то можно обратиться к стенограмме комфракции июньской (1920 год) сессии ВЦИК, которая дает ясный ответ по поводу превращения продразверстки в натуральный налог.
Тогда обсуждались отчеты о работе Наркомата финансов и шел разговор о судьбе денежной системы, налогов — денежных и натурального (от 30 октября 1918 года), взимание которого также проходило по финансовому ведомству. Нарком финансов Н. Н. Крестинский изложил своё кредо: главной задачей Наркомфина является подготовка к ликвидации своего комиссариата, который в социалистическом обществе будет, разумеется, не нужен. Путь ясен — отмирание денежных знаков через укрепление государственного регулирования, натурализации зарплаты и отношений с деревней[539].
Заместитель Крестинского Чуцкаев, говоря о натурализации отношений с деревней, посетовал, что налог восемнадцатого года дал в 1919 году совершенно ничтожные результаты потому, что нарком продовольствия, заинтересованный в проведении разверстки, опасался, что взимание натурального налога может сорвать разверстку, это опасение тогда разделил и ВЦИК. А посему сейчас необходимо расширить область применения этого налога и на сырье и соединить с взиманием разверсток[540].
Далее пошли рассуждения некоторых членов ВЦИК об увеличении сбора по налогу и перехода через это к изживанию денежных знаков. Все точки расставил теоретический ум Осинского, который сказал, что налог наряду с разверсткой, за которую платят деньги, не будет иметь успеха, как это и было. Если же мы перейдем исключительно к налогу как средству проведения монополии, то мы будем должны давать крестьянам в обмен товары, т. е. перейти к системе натурального обмена. Эта естественная постановка вопроса, это самый последовательный путь. Это ведет к ликвидации денег. Но пока не поставили правильно дело взимания с крестьянства и снабжения рабочих пайком, нельзя ликвидировать деньги[541].
Попутно следует отметить, что в этот военно-коммунистический хор врывались и другие голоса. Например, Ларин снова отстаивал важность сохранения денежного оборота в отношениях с деревней. Сокольников произнес замечательную речь, где утверждал, что денежные знаки будут еще играть роль и нужно ставить задачу их урегулирования. «Мы сможем свою работу коммунистической организации хозяйства вести в том случае, если будем отдавать отчет, что мы опираемся на тот мелкобуржуазный фундамент, из которого будем питаться соками»[542].
Понятно, что их призывы в 1920 году успеха иметь не могли, но к натурализации отношений с деревней правительство приступить не рискнуло, отчасти благодаря осторожной позиции, занятой Лениным. 30 ноября в Совнаркоме ему удалось умерить нетерпение большинства членов СНК и направить проект постановления об отмене денежных налогов и превращении разверстки в налог на дальнейшее изучение. Вслед за этим он частным образом пишет Чуцкаеву записку, в которой подчеркивает то же, что и Осинский: «Пока мы не в силах осуществить товарообмен, т. е. давать крестьянству промпродукты, — до тех пор крестьянство вынуждено оставаться при обломках товарного (а следовательно, денежного) обращения, при суррогате его. Отменить суррогат (деньги), пока крестьянству не дали еще того, что устраняет надобность в суррогате, экономически неправильно»[543].
Все же работа комиссии Чуцкаева завершилась знаменательным документом. Был подготовлен проект постановления к VIII съезду Советов, получивший на определенном этапе одобрение Ленина. В преамбуле этого документа объявлялось, что за отсутствием крупной буржуазии денежные налоги уплачиваются только средними слоями крестьянского и промыслового городского населения, которые уже участвуют в советском хозяйственном строительстве и содержании государства путем трудовых повинностей и передачи части продуктов по разверсткам. «Признавая в этом безденежном продуктообмене между крестьянскими единоличными хозяйствами и государством непосредственный переход к осуществлению социалистического строительства (выделено нами. — СЛ.), исключающий необходимость существования налоговой системы», объявлялось об отмене всех денежных налогов, а также и натурального налога[544].
В том, что VIII съезд Советов не оставил нам еще одну яркую иллюстрацию к характеристике сознания военно-коммунистической эпохи, есть личная заслуга Ленина, который как истинный политик остерегся широковещательно декларировать заманчивые и очевидные, на первый взгляд, идеи. Пелена сомнения начинала окутывать политику государственного насилия, основу военного коммунизма, и вместе с ней все его суровое здание.