Борьба государства, не имеющего возможности взять под контроль все или хотя бы значительную часть продуктов, с частным торговым аппаратом ни к чему иному, как только к вздуванию спекулятивных цен и размножению спекулянтов среди торговцев и своих же чиновников, не могла привести. В Москве пошла подлинная вакханалия спекуляции, пока продсовдеп усердно снимал вывески с частных магазинов. Вскоре из Воронежа поступили сведения, что уже все кооперативы там «национализированы», в Перми закрыли все пункты, оставив население на потребу мелким жуликам с толкучих рынков. «Слушая такие вещи, положительно кажется, что мы задались целью своими руками зажигать белогвардейские костры!» — восклицал редактор «Известий Наркомпрода»[155].
После национализации банков, промышленных предприятий и введения продовольственной диктатуры декрет от 21 ноября по сути завершил в основе законодательное оформление военно-коммунистического здания, несмотря на то, что вплоть до 1921 года это здание продолжало достраиваться и доводиться до казарменного совершенства. Для 1918 года еще рано говорить о системе военного коммунизма, пока это была только политика военного коммунизма, сумма государственных заявок на всеобъемлющую монополию, не подкрепленных реальным механизмом производства и распределения продуктов. Посему это бумажное здание отбрасывало тень разного рода уступок, причем тень до времени имела более материальный характер, нежели ее предмет.
Сентябрьское полуторапудничество дало возможность горожанам продержаться три месяца на однофунтовом пайке в день (из расчета 1,5 пуда муки — 90 фунтов печеного хлеба). Когда же эти запасы подошли к концу, поднимается новая волна против продовольственной диктатуры. В лице председателя Моссовета Наркомпрод получил серьезного и хлесткого критика. 8 декабря, на заседании Исполкома совета после отчета продовольственников о снабжении Москвы, Каменев с возмущением говорил:
«Я понимал так, что Народный комиссариат продовольствия создан для того, чтобы продовольствовать, а не для того, чтобы по поводу продовольствия ссылаться, что стоят морозы, идет война… Ведь вы и созданы для того, чтобы при условиях войны развить максимум усилий, чтобы кормить население. Меня удивляет, когда из месяца в месяц нам вместо ста вагонов доставляют один… Это не работа, а бюрократизм, когда на одной бумажке пишется за четырьмя подписями, что предназначено к ввозу в Москву столько-то картофеля, а на другой бумажке написано, что в Москву оказалось невозможным доставить это количество… Вы не исполняете своих обязанностей как по отношению к гарнизону, так и по отношению к рабочим, и нам из наших 7 %, которые вы нам доставляете, приходится еще уделять гарнизону. Ни одна задача вами не исполнена… У вас есть великолепный план, но он существует только у вас в голове. Вы морочите рабочих… из-за этого плана вы отказываете и им в самостоятельной закупке»[156].
Каменев предложил известить Совнарком, что надежды на получение продовольствия нет.
«Ничего нет и ничего не будет».
По его предложению Исполком принял резкое постановление, в котором заявлялось Совету Обороны, что Моссовет будет принужден во избежание катастрофы на почве голода давать разрешение рабочим организациям на закупку и привоз ненормированных продуктов[157].
Пламенное выступление Каменева ознаменовало начало нового массированного наступления на интересы продовольственных монополистов. 10 декабря Совнарком под давлением Моссовета принимает решение о предоставлении рабочим организациям и иным профессиональным объединениям права закупки и провоза ненормированных продуктов. Наркомпроду предписывалось издать категорическое распоряжение всем губпродкомам и заградительным отрядам о запрещении чинить препятствия провозу ненормированных продуктов. Замнаркомпрод Брюханов подтвердил в своей лаконичной и грозной телеграмме губпродкомам о необходимости жесткого контроля над заградительными отрядами. Населению возвращалось право, никем и никогда у него не отнимавшееся. Дело в том, что при попустительстве центральных продовольственных органов заградительные отряды водворили странный порядок, при котором отбиралось решительно все продовольствие, даже то, на которое и не была объявлена государственная монополия. Все это проделывалось зачастую без обязательных квитанций, уплат и объяснений. Августовская попытка Ленина ввести в рамки деятельность заградотрядов осталась на бумаге. Право постановки отрядов принадлежало только Наркомпроду и губпродкомам, но их ставили все кому не лень — упродкомы, комбеды. Заградительные отряды, часто состоявшие из весьма сомнительного контингента и неведомо кем уполномоченные, продолжали практику реквизиции всех продуктов, нередко прихватывая и приглянувшиеся личные вещи пассажиров.
Крестьяне и рабочие, прошедшие через это «чистилище», говорили:
«Посмей сказать что-нибудь, потребовать квитанцию — тебя сейчас же угостят прикладом или штыком».
Странное дело, мероприятия власти имеют шансы на полное и даже чрезмерное исполнение только в том случае, если опираются на грубые, низменные человеческие инстинкты. Осталось описание очевидца, как происходила экзекуция мешочников на станции Ефремов Тульской губернии.
Прибывающий ночью поезд остановили в полутора верстах от станции. Когда он начал тормозить, затрещал пулемет, пули засвистели над вагонами. Короткий перерыв — и очередь, на этот раз по колесам вагонов, пули щелкают, высекая искры. Так предупреждают и подготавливают мешочников к предстоящему. Опытные мешочники сразу смекают, в чем дело, и остаются спокойными. Среди новичков, особенно женщин, возникает панический страх. Поезд окружает цепь красноармейцев, и раздается команда выходить с вещами. У кого мешок маленький — 1/2–1 пуд, тех пропускают. Большие мешки отбираются, потом их владельцам в продкоме станции выдадут по 1/2 пуда. Крики, плач, не обошлось и без жертв. Один из заградотрядовцев выстрелил в одного отчаянно сопротивлявшегося мешочника и скрылся от мести толпы… «Дешева человеческая жизнь!» — вздыхает автор заметки[158]. Надо заметить, что это описание относится еще к началу деятельности заградительной системы.
Основной контингент мешочников составляли молодые мужчины, вскоре попадавшие в Красную армию. Проходившие на фронт эшелоны проявляли нескрываемое озлобление к заградительным отрядам. Происходили регулярные кровопролитные стычки и попытки снять отряды и силой увезти на фронт. Заградотрядовцы традиционно мстили, давали залп вслед уходящему со станции эшелону, убивали и ранили красноармейцев.
Наступление на режим, установленный продовольственниками, не ограничилось декретом от 10 декабря. Помимо председательства в Моссовете, Каменев возглавлял коммунистическую фракцию ВЦИК, которая после удаления левых эсеров из Советов стала выполнять роль слабой неформальной оппозиции правительству. В начале 1919 года комфракция ВЦИК образовала специальную продовольственную комиссию под руководством Каменева, которая пошла намного дальше декрета 10 декабря. Выработанный комиссией проект декрета восстанавливал до 1 октября 1919 года свободу торговли для всех продовольственных продуктов за исключением хлеба, сахара, чая, соли, сена и растительного масла. Все остальные продукты, по проекту,
«могут закупаться и продаваться всеми гражданами и организациями Советской России повсеместно совершенно свободно… все ограничения, введенные кем-либо в этом отношении, немедленно отменяются».
При этом только на картофель и мясо сохраняются предельные цены. Местные запрещения ввоза и вывоза отменяются. Все заградительные отряды немедленно снимаются и распускаются. Наконец, проект комиссии Каменева пробивал брешь и в монополии на перечисленные продукты, объявляя все границы Советской России свободными для ввоза всех продовольственных продуктов:
«Всякий имеет право ввезти из-за границы любое количество продовольствия… Груз, снабженный удостоверениями пограничной стражи, не может быть ни реквизирован, ни конфискован»[159].
Упоминая о ввозе из-за границы, авторы проекта, конечно же, не имели в виду импорт хлеба из Канады или Аргентины. Все обстояло проще. Дело в том, что крестьяне из «ближнего зарубежья», из петлюровской Украины, прельщенные товарами и более высокими ценами в Советской России, имели большое желание торговать с агентами советских организаций, мешочниками и даже, как сообщал председатель Продпути Василий Бонч-Бруевич, везли продовольствие к границе сотнями возов.
«Петлюровцы пропускают. Наши отряды установили по дорогам заставы, отбирают все, что крестьяне везут. В результате подвоз прекращен. Бывали случаи, что один отряд отнимал продовольствие у другого отряда, закупившего его на Украине»[160].
В результате продовольствия не имели ни Красная армия, ни железнодорожники. Бонч-Бруевич требовал открыть границу, и
«мы будем иметь тысячи возов продовольствия ежедневно».
Авторы проекта формально делали большую уступку сторонникам продовольственной диктатуры, распространяя государственную монополию на сахар, сено и растительное масло и вводя твердые цены на мясо и картофель. Но главное в проекте заключалось, конечно же, не в этом. С формальной точки зрения к нему было трудно придраться, однако, по-видимому, всем было ясно, что при условии снятия заградительных отрядов и разрешения свободного ввоза продовольствия «из-за границы» не могло быть и речи даже о видимости государственной монополии. Проект комиссии Каменева, сводя роль государства к общему контролю и руководству за разнообразными заготовительными организациями, означал полный отказ от продовольственной диктатуры и уничтожение системы военного коммунизма. В правительственных кругах комиссию Каменева стали неофициально называть «мешочнической».
В те же дни, когда комиссия замышляла перелом в советской продовольственной политике, в одном из помещений «Метрополя» проходило I Всероссийское продовольственное совещание, на котором Наркомпрод впервые оказался лицом к лицу со своими местными органами, созданными по декрету 27 мая 1918 года. Созыв подобного совещания намечался еще на начало лета, но вначале война с крестьянством, новая продовольственная кампания, затем декабрьские снежные заносы на дорогах заставляли неоднократно отодвигать сроки долгожданной встречи. Только 30 декабря совещание смогло начать свою работу. Работа была нехитрая, по замечанию открывшего первое заседание Брюханова, от участников совещания не требовалось одобрения общих принципов политики, основы определялись только в Москве. Продработники должны были обсудить и наметить чисто организационную сторону дела. В первую очередь — проведение продовольственной разверстки, испробованной еще Риттихом, но ставшей печально знаменитой и прославленной только при большевиках.
Продразверстка — это был тот козырь, который Наркомпрод прятал в рукаве еще с сентября 1918 года, но не выкладывал на стол Совнаркома, не желая вступать в конфликт с Лениным, увлеченным идеей продналога[161]. В Наркомпроде подобрались люди больше практичные, не любители громких дискуссий. Тихо саботируя декрет о продналоге, они в свою очередь провели ряд интересных экспериментов. В богатом хлебом Елецком уезде Орловской губернии отряд, руководимый наркомом земледелия Середой, пытался добросовестно провести в жизнь декретированные принципы подворного учета и нормирования крестьянского потребления, чем только прекрасно доказал их абсолютную непригодность. Коллегию Наркомпрода заинтересовала удачная экспедиционная деятельность Шлихтера в Вятской и Тульской губерниях. Он являлся в хлебный уезд с большим, хорошо вооруженным отрядом и грузом товаров и начинал переговоры с местным крестьянским советом. Бородачи-крестьяне ежились, но обходительность Шлихтера и боевая сила его отряда быстро приводили к заключению полюбовного договора, по которому волость обязывалась доставить такое-то количество хлеба по такой-то цене, где 20 % стоимости хлеба возмещались промышленными изделиями. Успех Шлихтера был выдающимся на фоне общей пасмурной картины продовольственных заготовок. Вообще, в деятельности Шлихтера на различных постах бросается в глаза то, что, трудно находя общий язык в чиновной среде себе подобных, отчего страдала его карьера, он умел прекрасно ладить с крестьянами. Еще в феврале — марте 1918 года он вывез из Сибири около 600000 пудов хлеба. Из Вятки в течение двух недель — 308000 пудов, а из Ефремовского уезда Тульской губернии за два месяца и десять дней (по 1 декабря) — извлек 2600000 пудов хлеба[162].
Существенно заметить, что все то количество хлеба, которое удалось выкачать из деревни в 1918 году со времен провозглашения продовольственной диктатуры, было добыто самыми разнообразными методами, но только не теми, которые официально определялись декретами и инструкциями. В Казанской губернии после освобождения ее от войск Комуча продаппарат оказался совершенно разрушенным, служащие разбежались, кооператоры ушли с белыми. Сложные условия заставили действовать неординарно. В Цивильском уезде установили обложение по 3 пуда ржи и 5 пудов овса с Десятины посева — натуральный налог. Принципы этой системы, по предположению инструктора Наркомпрода Л. Пригожина (запомним это имя), из меры исключительного характера должна была стать мерой рядовой на всей территории губернии. По его мнению:
«Принцип обложения подкупает своей простотой: размеры посева известны, нормы выработаны, и остается только взыскать хлеб с учетом разницы в плодородности почвы»[163].
Подобная система была введена также Курским губпродкомом с начала нового заготовительного сезона. Был издан приказ о взыскании по твердой цене в десятидневный срок с селений, где на душу приходится не менее 1/4 десятины озимого посева, — по 5 пудов зерна с десятины… не менее 1/2 — по 10 пудов с десятины… более 1 десятины — по 25 пудов. Предусматривалась частичная компенсация товарами по декрету 8 августа[164]. Это были еще первые примитивные попытки перехода к продналогу, насколько у местных продовольственников хватало ума и смелости идти против установок московской власти. Они могли появиться только в том вакууме продовольственной деятельности, который создала внешне очень жесткая политика, декретированная в мае — июне 1918 года, но оказавшаяся на практике пустой и непригодной.
К началу 1919 года нелюбовь Наркомпрода к рабочим продотрядам, формируемым через Военпродбюро ВЦСПС, достигла пределов абсолютной нетерпимости. Сентябрьская попытка их упразднения не удалась вполне, отправка продотрядов продолжалась. Около 80 % всех отрядов (12–15 тыс. человек) были вообще не приняты местными продорганами и возвращены обратно, остальные систематически преследовались, расформировывались, включались в продармию Наркомпрода и т. п.[165] Причины крылись не только в невыносимой для авторитарного ведомства организационной обособленности рабочих отрядов, но и в принципиальной стороне дела. Как докладывала 21 января 1919 года на продовольственной секции II Всероссийского съезда профсоюзов представительница Военпродбюро М. М. Костеловская, первоначально отрядам приходилось ходить от двора к двору и собирать хлеб десятками фунтов.
«Теперь мы выработали новый прием. Наши представители больше по дворам не ходят, а берут с десятины и среднего обмолота».
«С Компродом у нас никакой связи, кроме бумажной»[166].
Если руководство Наркомпрода не пожелало принять налог из рук Ленина, то еще менее оснований было ожидать, что оно будет терпеть подобное своевольничание от продотрядов ВЦСПС. При переходе к налоговой системе пришлось бы публично отказаться от претензий на все «излишки» и признать свободу торговли, но это в корне противоречило коренной идее замены «капиталистического» товарообмена и торговли «социалистическим» продуктообменом, которая идеально прикрывала и оправдывала более прозаическое и понятное всякому ведомству стремление к полному монополизму в сфере деятельности. Впоследствии, 27 февраля 1919 года, Совнарком особым постановлением по требованию Наркомпрода разрешил ему переводить рабочие продотряды в продармию без разрешения Военпродбюро.
С этой стороны и практика Шлихтера, основанная на соглашении с крестьянством, оказалась недостаточно подходящей. От своего собственного опыта он уже шагнул вправо, объявив на I Продсовещании, что «единственным фактическим средством извлечения продуктов при настоящих условиях является налоговая система» с оплатой продуктов по твердым ценам и снабжением промтоварами[167]. Но Коллегия была противоположного мнения и указывала идти влево. Брюханов объявил:
«Т. т. Шлихтер и Монастырский при проведении в жизнь плана разверстки вводили договорные начала, мы проводим принцип принудительного отчуждения»[168].
Хороший урожай 1918 года и состояние российского сельского хозяйства еще не давали в полной мере почувствовать продовольственникам, насколько первостепенное значение имеет различие между этими двумя направлениями, поэтому слова Шлихтера и Брюханова потонули в полемике товарищей губпродкомиссаров с представителями Коллегии о своих полномочиях на местах.
По весьма завышенным данным, которыми Брюханов гипнотизировал начальство, до декабря в распоряжение продорганов поступило около 55 миллионов пудов хлеба. Этого было совершенно недостаточно, но на Красной площади изображали невозмутимое спокойствие. «В России традиционно самый большой подвоз хлеба на рынок и откупщикам был в декабре, январе, феврале, осеннее поступление хлеба всегда было невелико. Теперь наступают месяцы усиленного подвоза хлеба. Теперь должны заполняться амбары и элеваторы», — говорил Брюханов на заседании ВЦИК 23 декабря 1918 года[169], на котором, кстати, ВЦИК узаконил тихий саботаж ленинского налога, отменив его в необидной для вождя форме.
В ожидании хлебного потока, долженствующего в ближайшие месяцы «усиленно» хлынуть в государственные закрома, I Продовольственное совещание единодушно высказалось за отмену декрета Совнаркома от 10 декабря и вынесло резолюцию, в которой содержалась угроза снять с себя ответственность за снабжение продовольствием. Это было лишь коллективное официальное приложение к уже тайно расставленным рогаткам. Свою циркулярную телеграмму о мерах по проведению декрета Брюханов не преминул почти немедленно сопроводить другой телеграммой фактически противоположного содержания. Опираясь на старый декрет от 5 августа, он давал разрешение на провоз не более 20 фунтов продовольствия, причем хлебные продукты не подлежали провозу вообще[170]. Теперь, ссылаясь на давно забытый ими же декрет и новое распоряжение замнаркомпрода, продкомиссары могли по-прежнему с чистой совестью душить «мешочника». 11 января 1919 года случилось одно из центральных событий продовольственной политики военного коммунизма — Совнарком без долгого обсуждения принял внесенный Наркомпродом декрет о разверстке зерновых хлебов и фуража. По декрету о разверстке к концу текущего продовольственного года Наркомпрод запланировал заготовить 260100000 пудов хлеба.
Знаменательно то, что это событие оказалось вытесненным на задворки внимания сил, ведущих борьбу за ближайшие перспективы продовольственной политики. К середине января окончательно определилась их расстановка: с одной стороны — Народный Комиссариат по продовольствию с его монопольными устремлениями, с другой — «мешочническая» комиссия Каменева, вобравшая в себя руководящих работников ВСНХ и кооперации. Сам Рыков был осторожен и не поддержал Каменева, несмотря на то, что на состоявшемся в декабре II съезде Совнархозов его ближайший сподвижник по весенним дискуссиям Ларин призывал к отказу от доктрины принудительного выкачивания хлеба из деревни, снятию «хулиганских банд», именующихся заградительными отрядами, и предложил строить экономические отношения с крестьянством на основе обоюдной заинтересованности, путем товарообмена через систему крестьянской кооперации, которая в то время еще охватывала более 3/4 всего крестьянства[171].
Тогда Рыков немедленно отреагировал и отнес выдвинутые предложения на личный счет товарища Ларина. Он еще хорошо помнил, каким ушатом холодной воды его и Ларина окатили на Совнаркоме 3 июня, когда они в очередной раз решились поставить вопрос об изменении продполитики[172]. Рыков предпочел занять выжидательную позицию и понаблюдать, как барахтается Каменев в борьбе против могущественного продовольственного ведомства. Он лишь позволил предоставить страницы подведомственной ему газеты «Экономическая жизнь» для публикации проекта, выработанного комиссией Каменева[173].
Председатель Совнаркома оказался в сложном положении в результате борьбы в хозяйственном руководстве. Крайние устремления борющихся сил были отличны от той линии, которую на протяжении последнего полугодия пытался вырабатывать сам Ленин. Продовольственное совещание подтвердило необходимость существования продовольственной армии численностью не менее 25 тыс. штыков, а комиссия Каменева требовала снятия и роспуска всех заградительных отрядов. Продовольственное совещание резко осудило декрет 10 декабря, заявив, что заготовка ненормированных продуктов по этому декрету разрушает транспорт и затрудняет заготовки продорганов, а проект комиссии Каменева расширял и узаконивал вольную торговлю чуть не на целый год. Продовольственное совещание признало необходимым немедленно приступить к принудительному «кооперированию всего населения» в потребительские коммуны и превращению кооперативов и советских лавок в «единый коммунальный орган распределения», а комиссия Каменева предложила продорганам передать свои распределительные пункты кооперативам.
До поры Ленин не вмешивался в конфликт непосредственно, но после опубликования проекта уже не было возможности оттягивать его развязку. Интересные воспоминания об этом эпизоде оставил Цюрупа. В то время он тяжело заболел, и, когда дело уже пошло на поправку, «ко мне пришел В.И. и сказал:
„В Вашем отсутствии не было политического руководителя в Москве. Фронт прорван. В этот [прорыв] ворвались все мешочники. Нам будет трудно восстановить фронт. Надо маленькую подачку дать, и Вы должны знать, что завтра заседание ВЦИК, на котором будут обсуждать политику Комиссариата продовольствия. Вам предоставляется завтра защищать продовольственную политику. Вы завтра будете? Выступать будете?“
Я ответил, что вследствие болезни не смогу быть.
„Ну хорошо, — ответил Ленин, — справимся без Вас“…
На другой день мне рассказывали, что выступал представитель Московского Совета, ругал Наркомпрод и его руководителей. Раздавались даже крики: долой продовольственников. Тогда выступил В. И. Это был ураган, который нахлынул и разбил всех и все. Мне рассказывали, что один выступавший против него убежал, другой как бы для анекдота полез под стол. На другой день звонок по телефону. Подхожу — В. И. Он меня спрашивает: „Вчера были на заседании? Говорил я. Кажется, сойдет. Смотрите, чтобы фронт не был вторично прорван“»[174].
Однако позиция Ленина в этой ситуации была не столь прямолинейна и однозначна, как это представлялось наркому продовольствия тогда и затем виделось за гранью прошедших лет. Как государственный деятель высшего ранга и лидер коммунистической партии, он находился в противоречии между стремлением к абсолютному государственному контролю во всех областях хозяйственной жизни и не меньшей заинтересованностью в спокойствии населения. Его не могли не беспокоить те взрывоопасные настроения, которые порождал продовольственный кризис среди промышленного пролетариата.
Ленин внимательно следил за работой комиссии Каменева, он специально для себя попросил сделать стенограмму одного из заседаний комфракции ВЦИК, на котором обсуждался проект, выработанный в комиссии. Как видно из стенограммы, основной вопрос, интересовавший участников заседания, — это, в каком отношении положения проекта находятся к основам продовольственной политики. Как известно, они не только не противоречили принципам государственной монополии на хлеб, но даже расширяли круг ее действия. Суть в том, говорил представлявший проект Милютин, что мы делаем четкое разъяснение, что есть государственная монополия, а что можно абсолютно свободно продавать. В остальном — ничего нового, и поэтому декрет нужно принять.
Ничего нового, подтверждал его оппонент из Коллегии Наркомпрода Фрумкин, и потому этот декрет принимать нет смысла[175]. «Есть что-либо новое или нет?» — дискутировали в печати. Для того чтобы проект лучше прошел сквозь сито обсуждений, Каменев и его сторонники старались сгладить его углы и затушевать противоречия с действовавшими нормами и установившейся практикой, но Ленина это обмануть не могло. Проект грозил рассыпать всю храмину государственной монополии, и Ленин, несмотря на перемены в крестьянской политике, ни в коем случае не собирался жертвовать для нее зачатки основ будущего общественного строя.
Поэтому после того, как вечером 15 января фракция коммунистов ВЦИК утвердила проект декрета при двух воздержавшихся представителях Наркомпрода[176], 16 января состоялось заседание ЦК РКП (б), который оперативно обсудил продовольственный вопрос и вынес постановление «устроить соединенное заседание ВЦИК с Московским Советом и съездом профессиональных союзов… На этом заседании должны быть предложены от имени фракции принятые на ее заседании тезисы, которые должны лечь в основу при выработке соответствующих декретов»[177].
Тезисы, но не те, уже утвержденные фракцией, а другие, которые, во-первых, позволили бы сохранить в неприкосновенности государственные претензии на распоряжение основными продовольственными продуктами и, во-вторых, содержали бы «маленькую подачку», давали отдушину для доведенного до предела городского населения. Решающее заседание фракции состоялось 17 января. Стенограммы не велось, и о том, как резко говорили, как сильно жестикулировали, можно только догадываться и восстанавливать по сохранившимся скупым воспоминаниям Цюрупы и еще одной случайной свидетельницы этого бурного заседания, поскольку именно на фракции, а не на пленуме ВЦИК Ленин загнал под стол Каменева (если Цюрупа не преувеличивал, то скорее всего Каменева, всегда пасовавшего в решающий момент перед лобовой атакой противника).