Его спрашивали на суде об его религиозных связях; у него их не было. Посещал ли он могилы своих родителей, как многие другие евреи, накануне Судного Дня? - Он ответил "никогда", а потом, суммируя свою философию, добавил уже от себя: "Мертвых нельзя воскресить..."
Два обстоятельства служили Бейлису на пользу: его дружеское ко всем расположение и его хорошие отношения с соседями. Соседи его называли "наш Мендель" и на суде ничего кроме хорошего о нем не было сказано; дети-свидетели улыбались ему во время заседания суда. Он был в дружественных отношениях с приходским священником, которому он оказывал немало услуг; когда строилась местная приходская школа, Зайцевы, по настоянию Бейлиса, продали церкви кирпич ниже себестоимости в то время, как владелец другого кирпичного завода христианин - отказался уступить хотя бы копейку.
Этот же священник попросил того же христианского заводчика пропускать похоронные процессии через его двор, чтобы сократить путь, и ему тоже было в этом отказано; другой короткий путь проходил через Зайцевский двор, и Мендель добился у своих хозяев разрешения.
Даже местные члены Союза Русского Народа хорошо относились к Менделю; во время погрома 1905 г. они пришли к нему вместе со священником, чтобы успокоить его и заверить, что никакого зла ни ему, ни его семье не будет причинено; и на самом деле - никто его не тронул.
Роль фанатика-убийцы, вампира, пьющего кровь христианских детей, навязанная Бейлису обвинением, была, ко всей своей непристойности и цинизму, еще и смехотворна. Был бы он хотя бы колоритной экзотической фигурой, какой-нибудь фанатик с седой бородой, но ведь он был только "наш Мендель" !
Роль мученика-героя, которую некоторые люди хотели ему приписать, тоже совсем к нему не шла; мучеником, конечно, он был и именно потому, что был простым, добрым (59) испуганным рабочим человеком, не принимавшим никаких поз и не произносившим речей.
Он не был одним из тех, кто подымается твердой поступью на костер или на эшафот, чтобы возвеличить имя Господне и вдохновлять им потомство. У него не было желания сделаться исторической фигурой, он хотел только одного - чтобы его оставили в покое. Однако роль ему навязанную - непостижимую для него - он провел с достоинством, он жаловался, но не унижался.
Покрывая процесс, русский корреспондент писал из зала суда: "Что можно сказать о нем, об этом совсем обыкновенном, среднего возраста еврее, чье лицо вдруг стало знакомо всему миру? Он бледный, исхудалый, но самообладание у него замечательное; никогда я не видел на судебном процессе такого тихого, беззащитного и испуганного человека, окруженного такой многочисленной стражей".*
Так его описывали после того, как он провел два года и два месяца в грязной тюрьме, вместе с ворами, шпионами и убийцами; в течение процесса, который продолжался тридцать четыре дня, он плакал три или четыре раза, закрыв лицо руками; один раз он громко рассмеялся: это было, когда один из обвинителей сказал, что среди рабочих на кирпичном заводе у Менделя была репутация цадика - набожного и святого.
2.
До своего ареста и даже на короткий срок после него, Бейлис так же мало мог себе представить, что он будет замешен в убийстве Ющинского, как и тот факт, что два с половиной года спустя, его фотография появится во всех главных газетах мира.
Да, на кирпичном заводе шли расспросы; там сновали всякого рода люди: репортеры, сыщики, члены Союза Русского Народа; но ведь расспросы шли и по всей Лукьяновке, где уже целые месяцы люди чесали языки по поводу ареста Приходько, бывшего соседа, а затем и Чеберяк, тоже соседки, хотя и весьма нежелательной.
(60) Люди, знавшие спокойного, тяжело работавшего Приходько, были поражены, и никто не верил в его виновность; а когда в Александру, Андрюшину мать, появившуюся на базаре после того, как она была отпущена на свободу, бросили камни с криками "убийца!" - это вызвало всеобщее возмущение.
Но никто не удивился, когда арестовали Чеберяк, скорее наоборот, люди не понимали, почему её отпустили, так как к этому времени история с "прутьями" была уже частью Лукьяновского фольклора.
Самое меньшее, что можно было сказать об аресте Бейлиса, это что он произошел в необыкновенных условиях; и Чеберяк, и Приходько арестовали в нормальных условиях, как полиция обычно это делала; их сопровождали один или два полицейских. Для того чтобы арестовать Бейлиса, понадобилось под покровом ночи мобилизовать маленький экспедиционный отряд, состоявший из пятнадцати полицейских, возглавляемых начальником Охраны, полковником Кулябко. По указанию Чаплинского, для этого ареста были сделаны полувоенные приготовления; сделал он это, ссылаясь на 21-ую статью Положения Усиленной Охраны; согласно этой статье возможно было отменить целый ряд гражданских прав и некоторые обстоятельства приравнивать к военному положению.
Трудно себе представить какое мощное сопротивление такое нашествие предполагало встретить? Во всем доме находились только Бейлис, его жена и пятеро детей. Всех их подняли с кроватей в ночной одежде. Был произведен тщательный обыск; не нашли ни оружия, ни подпольной литературы, ни тайников, ни орудий пыток и никаких признаков, указывающих на кровавый ритуал: это была самая обыкновенная квартира рабочего человека.
В три часа ночи Бейлиса и его сына-гимназиста забрали в управление Охраны. Никакого объяснения ни тогда, ни позже не было дано, почему арестовали мальчика, которого впрочем, через два дня отправили домой, а Бейлиса перевели в городскую тюрьму, где он и оставался два года и два месяца до начала своего процесса.
Несмотря на всю драматичность обстановки ареста (61) Бейлиса, он не привлек к себе интереса, в свое время вызванного арестом Чеберяк и Андрюшиной семьи. Никто не связывал этот арест с убийством Ющинского.
Вот по этому поводу воспоминания Арнольда Марголина, первого защитника Бейлиса: "В киевских газетах появилась заметка, что некий еврей, служащий Зайцевского кирпичного завода, Мендель Бейлис, был арестован; в основе этого ареста предполагалось недоразумение, связанное с его правожительством в Киеве. Никто не обратил внимания на такой банальный случай в практике полицейского управления того времени".
"Еврейская Хроника" в Лондоне, покрывавшая уже с апреля агитацию ритуального убийства, в первый раз упомянула имя Бейлиса только 15-го сентября.
Бейлис был арестован 22-го июля (на другой день после еврейского поста по поводу Разрушения Храма). Его не обвинили ни в незаконном местожительстве, ни в чем-либо другом; только 3-го августа, к изумлению Бейлиса, ему предъявили обвинение (слово "ритуальное" не фигурировало) в убийстве Андрея Ющинского.
Даже и тогда испугались только Бейлис и его семья. Марголин все еще был уверен, что произошло "недоразумение" и что Бейлиса скоро освободят. Только в конце сентября после разговора со следователем Фененко, который вместе с Красовским и прокурором Брандорфом, присутствовал при аресте Бейлиса, Марголин по-настоящему встревожился; он понял, что тут происходит что-то более грозное, чем "недоразумение", что-то, что заходит куда дальше Бейлиса.
Именно тогда был создан комитет из представителей еврейской общественности,* чтобы помочь Бейлису и его семье и обдумать план борьбы с конспиративными силами, задумавшими обвинение в ритуальном убийстве.
(62)
Глава пятая
ФОНАРЩИКИ И "ВОЛКОВНА"
Фонарщики, муж и жена, Казимир и Ульяна Шаховские, были всем известны на Лукьяновке, если и не с самой лучшей стороны. Официально только муж числился на службе участковым фонарщиком; на самом же деле, так как он часто бывал пьян, жена его, если только она сама не была пьяна, иногда перенимала на себя его обязанности. Вот почему чета эта именовалась "фонарщиками". Их не считали плохими людьми, хотя Казимир и был мелким вором; жена у него была слабоумная.
Показания вот этих-то двух людей и привели к аресту Бейлиса.
Прошло почти четыре месяца прежде чем Казимир Шаховской признался детективу Красовскому, что он видел Андрюшу и Женю в утро убийства; приведенный к следователю* 9-го июля, он, сделав несколько бессвязное заявление, объяснил, впрочем довольно подробно, почему он так долго молчал.
"Я неграмотный, газет не читаю; не хотел давать показания, потому что работаю ранним утром и поздней ночью на улице и боялся, что кто-нибудь, кому мое показание не понравится, пырнет меня ножом".
Он обслуживал уличные керосиновые фонари там, где электричество еще не было проведено. Число 12-ое марта он запомнил, так как в этот день его работонаниматель дал ему рубль в счет его жалования и он запомнил также час, так как он как раз закончил тушить фонари своего участка; должно быть, было начало девятого часа, так как винная лавка, помещавшаяся под квартирой Чеберяк, была уже отперта.
(63) Казимир продолжал: "Я видел Андрюшу и Женю повыше на улице, а еще через 50 шагов, другого мальчика (это и был тот мальчик, кому была приписана история с прутьями), которого я не опознал; я не знаю, куда мальчики пошли; на Андрюше была куртка и форменная фуражка с гербом; пальто на нем не было, и книг он не нес".
В заключении фонарщик дал совет: "Сделайте проверку у Чеберяк - все соседи знают, что это за женщина...".
Ульяна Шаховская дала показание, что отдельно от мужа она видела Андрюшу и Женю в то же самое утро, на том же месте и приблизительно в то же время; третьего мальчика она не видела; Андрюша был без пальто, но он нес связку книг.
Ко времени этого первого показания Шаховских, Вера Чеберяк была еще в тюрьме; она теперь призналась, что видела Андрюшу 12-го марта, и также, что он оставил у нее в квартире пальто, которое она позже сожгла. Она сказала, что страх быть втянутой в это дело заставил ее солгать на первом допросе. Но она отрицала, что Андрюша оставил книги у нее в квартире.
Таким образом, веские вещественные улики стали скопляться над головой Чеберяк к 9-му июля. Вопрос книг был более важен, чем вопрос пальто, так как тетради были найдены возле Андрюшиного тела, и только убийцы могли их туда положить. Если полагаться на свидетельство Шаховских относительно книг, также как и относительно пальто, нужно сделать вывод, что женщина первая видела мальчиков, а затем Андрюша вернулся в дом, чтобы оставить там книги вместе с пальто.
Положение вещей к этому времени сильно осложнилось; предпосылки ареста Чеберяк были таковы, что требовалось новое распоряжение, чтобы держать ее в тюрьме, иначе надо было в конце месяца ее отпустить. Брандорф, Красовский и Фененко желали получить это новое распоряжение. Чаплинский и администрация видно хотели того же - они тогда еще не были уверены в её виновности.
Но с Голубевым, с самого начала возмущенным ее арестом, больше уже не было никакого сладу. 9-го июля Брандорф сделал новое распоряжение, а 13-го Голубев появился у Чаплинского, заявив, что Чеберяк "принадлежит"* Союзу Русского (64) Народа и потребовал ее освобождения. Хотел ли он сказать, что она член организации или только то, что организация берет ее под свое крыло, остается неясным. Как бы то ни было, 14-го июля Вера Чеберяк была отпущена на свободу.
Однако состязание между ее обвинителями и покровителями на этом не окончилось; 29-го июля Брандорф ее снова арестовал. Но Чаплинский 8-го августа ее снова освободил. Это был последний арест Чеберяк в связи с убийством Ющинского.
В это же самое время стали развертываться новые события; первые показания Шаховских не имели цены для Голубева, поскольку там не было упоминания о еврее. Так как в этих показаниях подразумевалась замешанность Чеберяк, Голубев (в противоположность Чаплинскому) их игнорировал. Он уже некоторое время наблюдал за Бейлисом; еще в мае им было выражено мнение, что преступление было совершено во дворе Зайцевского завода, где Бейлис служил, и что убийство это было ритуального характера.
Чаплинский сделал об этом рапорт министру юстиции Щегловитову, а тот, в свою очередь сделал доклад царю 18-го мая; но улик никаких не было, как их не было и 9-го июля; однако Чаплинский решил, что данные Шаховскими показания достаточны, чтобы арестовать Бейлиса.
Все действие развертывалось этапами: 18-го июля, давая во второй раз показания, Шаховской только в общих чертах намекнул на новые возможности: квартира Чеберяк, мол, отделена от Зайцевского завода только забором; 12-го марта легко было перейти с одного места на другое, так как забор был проломан; на заводе в этот день (12-го марта), накануне Пасхи, не работали и все рабочие отсутствовали.
Если идти к заводу, выходя из квартиры Чеберяк, можно увидеть много печей для обжигания и сушки кирпича; всем этим участком заведовал служащий Мендель Бейлис; жил он на другом конце этого же участка. Он и Чеберяк были большими приятелями - он часто посещал ее.
Структура этого второго показания тем более привлекает наше внимание, что тут впервые имя Бейлиса попадает в протоколы магистратуры; сначала Шаховской намекнул, что (65) Чеберяк, вероятно, "знает" об убийстве ("проверьте Чеберяк - все соседи знают, что это за женщина") - затем фонарщик тесно связывает ее имя с Бейлисом ("они были большие приятели - Бейлис часто навещал ее", а "12-го марта легко было переходить с места на место, так как забор был проломан")...
Человек этот явно клонил куда-то... Если бы Андрюша был убит во дворе завода, тело его легко можно было вынести через брешь в заборе и опустить в пещеру. Чеберяк и Бейлис вместе - это тоже была соблазнительная комбинация: дурной славы женщина и ...еврей - хороший ее приятель, навещавший ее... Однако, не успела она родиться, как мысль эту пришлось отбросить, затем снова пробовали ее оживить, и наконец, на суде, совсем от нее отказались. Версию о фривольных отношениях Бейлиса с Чеберячкой никак нельзя было склеить вместе, т.к. такого секрета на Лукьяновке не могло существовать и никто ничего подобного никогда не слыхал.
Правда, ни одной из других улик, выставленных против Бейлиса, никак нельзя было так поставить, чтоб она не опрокинулась. Например: очень легко было установить, что; 12-го марта завод работал, кирпичи грузили и расписки на погрузку, выданные за подписью Бейлиса, были предъявлены.
Нащупывая малейшие возможности, администрация все-таки пришла к выводу, что интимность между Бейлисом и Чеберяк и их соучастие в убийстве - слишком явная фантазия.
В показании Ульяны Шаховской, данном 20-го июля, она заявила, что муж ей сказал, что видел, как Бейлис тащил Андрюшу к печи, и в тот же самый день муж ее давал свое третье показание:
"Я забыл сказать важную вещь: примерно в следующий вторник, после той субботы, когда я видел Женю и Андрюшу, я встретил Женю у моей тетки и спросил его, что они делали в субботу. Он сказал, что человек с черной бородой погнал их от Зайцевской печи, и они разбежались в разные стороны". - "Я уверен, что Андрюша был убит в Зайцевской печи; сегодня жена встретила на улице Веру Чеберяк и она ей сказала: "из-за этого г... Жени меня опять будут допрашивать" - Тогда я вспомнил, что Женя сказал о бородатом человеке - это был Мендель Бейлис".