"К в и к". Оказывал ли вам материальную помощь Союз старых нацистов?
Э й х м а н. Нет. В союзе мы были как бы на периферии. Внутри союза имеется своего рода иерархия. Там есть начальники, отдающие приказ, и подчиненные. Материальное положение человека играет большую роль. У каждого свой круг обязанностей, от курьера до начальника. Существует связь между нацистами, живущими в Южной Америке, на Ближнем Востоке, в США и Европе. Дело организовано так, что каждый бывший нацист собирает и обрабатывает материалы по тем вопросам, которые касаются его прежнего участка работы.
Мой брат Хорст говорил, что на участках, руководителей которых уже нет в живых, назначаются другие специалисты, они фигурируют под именем покойного шефа. Например, есть Геринг, занимающийся проблемами военно-воздушных сил; Геббельс - по пропаганде. Мой брат Хорст, который все еще живет в нашем доме в Аргентине, выполнял обязанности курьера между Канадой и США, Африкой, Южной Америкой и Европой. Он перевозил материалы руководителей тех или иных участков. Часто это были толстые пачки бумаг. Материалы эти концентрировались в одном определенном месте и целы до сих пор.
"К в и к". Ваш отец утверждал, что виновны крупные нацисты. Кого он имел в виду?
Э й х м а н. Бормана и Мюллера.
"К в и к". Что он говорил о Бормане?
Э й х м а н. Отец требовал, чтобы тот сдался властям. Борман жив. Он живет в Южной Америке.
"К в и к". Вы разговаривали с Борманом лично?
Э и х м а н. Нет, я не беседовал с ним.
"К в и к". Где доказательства, что Борман жив?
Э й х м а н. Отец точно знал, что Борман жив. Отец был связан с группой бывших нацистов, располагавших в Южной Америке отличной агентурной сетью. Все они знают о Бормане, но молчат.
"К в и к". А что знаете о Бормане вы?
Э й х м а н. Борман подвергся пластической операции лица, что, кстати, предлагал и моему отцу. Он меняет свое местопребывание, переезжая из Аргентины в Бразилию, из Бразилии в Чили. Последнее время он жил в Чили".
Потом Сесар показал мне заявление, сделанное под присягой бывшим капралом СС Эриком Карлом Видвальдом. Видвальд утверждает, что Борман теперь живет в Бразилии, на границе с Парагваем, в миле от западного берега реки Парана и в 15 милях к северу от границы, в поселении "Колония Вальднер 555".
У въезда в поселение нет указательных знаков, лишь небольшая хижина, где живут сорок охранников, готовых совершить любое убийство для защиты человека, который ими правит. Поселение это - естественная крепость. На востоке река в десять миль, на юге - парагвайские джунгли, где живут племена, состоящие на службе у Бормана. Дороги с запада из Асунсьона, в Парагвае, проходят вдоль бразильских границ через четырнадцать поселений бывших эсэсовцев. Дальнейший путь - по реке Парана - хорошо охраняется. Большинство лоцманов - люди с берегов Эльбы.
Последний раз Видвальд виделся с Борманом в Монтевидео в марте 1965 года, а затем встретился с его адъютантом Швендтом (Свендом), который живет в Перу, в Голландии летом 1967 года.
Борман, по словам Видвальда, жил в Аргентине до 1955 года.
"Вальднер 555" построен в виде квадрата из восьми зданий, выходящих фасадом на внутренний двор. Дорога из маленького местного аэродрома проходит мимо тростниковой хижины охранников и петлей огибает сзади все здания поселка. Дом Бормана - единственное крепко сколоченное бунгало - находится в крайнем левом углу. Рядом ангар, где всегда наготове два маленьких самолета.
Единственная поездка Бормана в Европу, известная Видвальду, была связана с финансами. Борман посетил испанский город Сантандер в июне 1958 года, чтобы убедиться, что два пакета документов были переданы нужному человеку. Бормана в этой поездке сопровождал, в частности, Видвальд. В этих пакетах хранились бумаги трех банков Центральной Америки.
Борман много разъезжает. В Аргентине он был под фамилией Переса де Малино; в Чили он скрывался под именем Мануэля Каста Недо и Хуана Рильо; в Бразилии он был Альберто Риверс и Освальдо Сегаде. Последний псевдоним Бормана - Кавальо.
Швендт в разговоре с Видвальдом оценил ежемесячный доход Бормана в 50 тысяч фунтов стерлингов. А капитал его основывается на двух источниках: 35 миллионов фунтов стерлингов из фонда нацистской партии плюс личное имущество Гитлера, а также 30 миллионов фунтов стерлингов из фондов СС.
Видвальд утверждает, что Борман после пластической операции стал неузнаваем, и говорят, что сейчас он находится на грани смерти - рак горла.
Видвальд утверждает, что фотография Стресснера с надписью "Моему другу" висит на почетном месте в спальне Бормана, рядом с портретами Гитлера и Геббельса.
В колонии "Вальднер 555" местные праздники отмечаются в день рождения Гитлера и Бормана, в день захвата фашистами власти. А цифра названия колонии происходит от личного эсэсовского номера Бормана. Здесь часто вспоминают Эрнста Вильгельма Боле, руководителя заграничных организаций нацистской партии. В числе директив, переданных Боле своим ландесгруппенлейтерам, руководителям региональных групп за границей, была следующая: "Мы, национал-социалисты, считаем немцев, живущих за границей, не случайными немцами, а немцами по божественному закону. Подобно тому, как наши товарищи из рейха призваны участвовать в деле, руководимом Гитлером, точно так же и наши товарищи, находящиеся за границей, должны участвовать в этом деле".
...Латиноамериканская реакция может в критические моменты прибегнуть к помощи бывших гитлеровцев, организованных в отлаженно функционирующее подполье в борьбе против тех сил, которые выступают против мракобесия и вандализма.
О мужественной работе Сесара Угарте много писали в перуанской прессе; его портреты печатались на первых полосах газет и на обложках журналов. Но не слава и не жажда популярности движут им, как всякий умный человек, он с юмором относится и к тому, и к другому - все это преходяще. А вот борьба с нацизмом, в каких бы формах он ни проявлялся, это дело жизни каждого солдата, который пролил кровь на полях сражений с гитлеризмом. В своем многотрудном поиске Сесар Угарте, перуанский патриот и антифашист, не одинок: миллионы честных людей в Латинской Америке ненавидят нацизм в любых его проявлениях и борются с ним...
Так же, как и в Сантьяго, в Лиме есть ресторан "Гаити". В отличие от чилийского, здесь собираются не пикейные жилеты, а творческая интеллигенция столицы. В отличие от Сантьяго, "Гаити" вынесен на улицу - столики захватывают часть тротуара. В отличие от Сантьяго, днем "Гаити" не работает - жара такая, что плавится асфальт. Постоянные гости сходятся сюда часам к одиннадцати и сидят до трех-четырех утра - как в Мадриде.
Здесь я подружился с несколькими очень интересными людьми. Подошел ко мне бородатый, высокий парень, пожал руку, представился:
- Иван Рабинович.
Я несколько опешил. Иван посмеялся:
- Ничего, поживете в Латинской Америке - не с таким еще столкнетесь. Мой дед по линии отца был раввином в Одессе, а дед по линии матери - ксендзом в 'Польше. Помните, у Генриха Гейне: "Раввин и капуцин одинаково воняют"? Непримиримость двух религий выродилась, простите, в меня. Я кинорежиссер, исповедую идеалы социализма и атеизма и категорически приглашаю вас завтра к себе в контору - я обязан показать вам мои картины.
Познакомился с наиболее известным на латиноамериканском континенте режиссером Армандо Роблесом Годоем - двухметровым гигантом с волосами, заплетенными в толстую, девичью косу. Многие москвичи знают его - он был членом жюри Международного кинофестиваля. Сейчас он снимает первый совместный советско-перуанский фильм.
Сын известного перуанского композитора Даниеля Роблеса, собирателя инка-музыки и фольклориста, записавшего народный эпос "Летящий орел", Армандо до двадцати лет жил в Соединенных Штатах вместе со своим отцом, пока тот преподавал в университете. Жили Роблесы огромной семьей - десять сыновей и две дочери. Армандо рассказывает мне:
- Мы были очень бедны, но тем не менее отец всегда путешествовал с "четырнадцатью душами"... К искусству кинематографа я приобщился довольно занятным образом. Отец не знал английского языка, он брал меня с собой в кинематограф в качестве переводчика. Он отказывался учить английский язык: "Все равно я не смогу выступать перед американскими студентами так, как я выступаю по-испански". Лучшие испанисты Нью-Йорка переводили его лекции на английский. Он записывал их в испанской транскрипции и потом выступал в университете. Ему устраивали овации, и никто не хотел верить, что он не знает английского языка.
Вот тогда - мне было лишь десять лет - я и влюбился в кино. Это было давно, в 1933 году. Пятое авеню для меня с тех пор стало "Храмом Святого Кинематографа".
Уезжали мы из Лимы огромной семьей - брали шесть кают на четырнадцать человек. А на родину вернулись лишь четверо Годоев. Остальные навсегда остались на чужбине - кто в Штатах, кто в Европе.
Музыке я научился в шесть лет, - для сына музыканта это и не удивительно. Отец, когда писал стихи, любил советоваться со мной - ему была интересна реакция ребенка. С тех пор я пристрастился к литературе. Ну, а литература, положенная на музыку, - это, в конечном счете, и есть кинематограф, ибо я не мыслю себе актера или оператора, чуждого музыке и поэзии.
Когда я приехал на родину, мне пришлось "проползти" все социальные ступени: я был шофером, борцом джиу-джитсу, моряком, матадором. Потом я влюбился и ушел в джунгли. И там, в провинции, которая называется именем моего отца, я прожил восемь лет, работая как обычный крестьянин.
Потом я вернулся в город и занялся журналистикой в "Ла Пренса", в 1964 году сделал первый документальный фильм. В шестьдесят шестом году я закончил картину "В сельве нет звезд" - она получила Золотую медаль в Москве. Потом она широко пошла по миру - я получил премии в Осака, Барселоне, в Каннах, Карловых Варах, в Чикаго. В семьдесят первом году я закончил фильм "Мы тоже люди!". Это картина об индейцах, затерянных на островах Карибского моря. Я летал туда на допотопном самолете, который периодически совершал вынужденные посадки. Десять раз сядет благополучно, а на одиннадцатый обязательно разгрохается. Многие не понимали: почему меня так волнует индейская проблема? Все очень просто - моя бабушка Роблес индианка.
Интересно, что женщины на островах не только не понимают других языков, но и не пытаются их учить. Это запрещено. Женщины там хранительницы языка и обычаев племени. Чтобы до конца понять индейцев, я подружился со многими колдунами. Их много на Амазонке. Я попробовал на себе особый тип марихуаны "аяваска". Это, естественно, не для того, чтобы испытать острое ощущение: наши колдуны используют это лекарство для борьбы с туберкулезом, шизофренией и раковыми заболеваниями. Многие наши врачи пренебрежительно относятся к колдунам, живущим в сельве, на берегах Амазонки и в горах вокруг Куско. А зря. (Слушая Роблеса Годоя, я вспомнил об эксперименте нигерийских врачей в Абескуте. Под эгидой Исламабадского университета они создали больницу в Аро, в предместье Абескута. Там врачи и африканские колдуны рука об руку ищут пути лечения душевнобольных и добились уже многого, очень многого. Сейчас это стало хорошим тоном - ругать знахарей и колдунов, потешаться над ними. А ведь именно африканские колдуны из племени поруба в течение веков лечили головные боли и бессонницу настойкой из листьев раувольфии, а европейская фармакология выделила из раувольфии популярнейший среди гипертоников раунатин лишь двадцать лет тому назад.)
...Вечером поехал к Ивану Рабиновичу, в кинокомпанию "Индустриа андина дель Перу". Он познакомил меня со своими коллегами по съемочной группе. Занятно: его механика зовут Гитлер. Мальчишке восемнадцать лет, отец его ярый поклонник нацистов. Старшего сына он назвал Гитлером, а младшего - Муссолини. Когда я здоровался с ними, старший вызывающе-нагловато представился:
- Я - Гитлер.
Младший еще наглее:
- А я - Муссолини.
- Семенов, старший лейтенант запаса, - сказал я, крепко, до злой боли сжав его руку.
Немая сцена из "Ревизора".
Устроились в тесной, душной комнате киногруппы, повесили на стене экран; застрекотал портативный проекционный аппарат.
Первый фильм Ивана Рабиновича - "Земля без феодалов" - обнаженная кинопублицистика об аграрной реформе. Потом смотрели фрагменты из его новой картины "Труба". Трагичный фильм; сделан значительно серьезней первого; форма и манера, бесспорно, навеяны работами Дзиги Вертова и Романа Кармена. Содержание его вкратце таково: в 1930 году в Ла Оройя был построен медеплавильный завод. Гигантская труба выбрасывала миллионы кубометров дыма в день; на 8 километров вокруг вся растительность была выжжена; в 20 километрах появилась чахлая зелень, и лишь в восьмидесяти километрах от "Трубы" была трава, на которой крестьяне могли пасти овец.
Завод принадлежал американской компании "Серра де Пассио". В сороковых годах, под давлением общественного мнения, правительство обязало американские компании установить очистители с тем, чтобы спасти богатейшие пастбища от гибели. Владельцы компании согласились, но потребовали, чтобы им продали или сдали в аренду 360 тысяч гектаров земли вокруг "Трубы". Им сдали в аренду эти земли, был. установлен очиститель, и чуть ли не на полумиллионе гектаров огороженных колючей проволокой земель ковбои, вывезенные из Штатов, начали разводить своих овец. Перуанцев за колючую проволоку не пускали. Крестьяне стали пухнуть от голода - падеж скота был повсеместным, ибо американцы забрали самые лучшие земли. Крестьяне вместе с рабочими организовали забастовку. Полиция расстреляла демонстрантов. "Труба" стала символом национального позора: по указке североамериканских монополий полиция Перу стреляла в своих собратьев... И лишь правительство Веласко Альварадо передало все эти земли крестьянским кооперативам.