69170.fb2 Курс лекций по истории Русской Церкви - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 14

Курс лекций по истории Русской Церкви - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 14

Но история с Шемячичем была только началом неприглядных деяний митрополита Даниила. Еще более его угодничество по отношению к великому князю проявилось, когда у государя возникли проблемы семейного характера. Великая княгиня Соломония (урожденная Сабурова) не имела детей. Для Василия III проблема заключалась в отсутствии наследника. И хотя Московский княжеский дом отнюдь не находился в ту пору на стадии вымирания, и у государя хватало родственников — дядей и братьев, ему непременно хотелось передать престол сыну. Но с Василием Соломония прожила около 20 лет, а детей у них не было. Государь винил во всем Соломонию. Правда, Василий Иоаннович не задумывался, что причина могла быть и в нем самом. Тем более, что помимо вопроса физиологического, он мог усмотреть и Промысл Божий в том, что причиной отсутствия наследника могут быть его не слишком нравственные поступки. Но государь об этом не думал. Василий Иоаннович объяснял свою озабоченность проблемой наследника возвышенно. Он говорил, что если отдать престол боковой линии московских Рюриковичей, то начнется опять на Руси междоусобица, и государство, с таким трудом собранное, снова развалится на уделы, запустеет. А там опять придут татары, и так далее… Хотя непонятно, почему именно такой должна была быть судьба Руси в случае перехода престола к кому-либо из родственников государя.

Словом, монарх задумал развестись с Соломонией ради того, чтобы обеспечить себе наследника. Мня себя православным царем, Василий уже абсолютно уверился в том, что ему позволено все ради государственного интереса, трактуемого самим великим князем так, как ему покажется выгодным. Однако Василий напрочь забыл о том, что Православная Церковь имеет весьма определенное учение о браке как таинстве. А потому в ситуации с Соломонией никаких канонических оснований для расторжения брака быть не могло. Но Василия это уже мало волновало. Он все решил, а от Церкви зависело теперь только одно: обосновать его решение и благословить монарха на попрание канонов. Бояре московские охотно советовали великому князю развестись с Соломонией и, женившись на другой, решить проблему престолонаследия. Слово было за митрополитом. Даниил, таким образом, оказался в довольно щекотливой ситуации. При всей своей угодливости митрополит не сразу решился благословить государя на столь откровенное беззаконие — насильственное пострижение и заточение ни в чем не повинной супруги в монастырь и повторную женитьбу. С точки зрения канонов это можно было квалифицировать только как блуд. Однако и отказать великому князю Даниил тоже не мог: это был не тот митрополит, который бы добровольно повторил участь Варлаама. Пережив весьма щекотливые минуты, Даниил — обладатель незаурядного дипломатического таланта — придумал, как ему выпутаться из трудного положения. Он решил послать послов к Восточным Патриархам, чтобы спросить их мнения на сей счет и благословения на развод в случае положительного исхода. Даниил рассуждал, вполне как Насреддин. Поскольку посольство отъезжало надолго, да к тому же должно было путешествовать посреди опасностей мусульманского мира, митрополит вполне мог надеяться, что многое за это время изменится само собой. Но ничего, к сожалению для Даниила, не произошло. Через год послы вернулись живыми и невредимыми и привезли отрицательный ответ Патриархов и афонских старцев: никакого развода быть не может, если нет к тому канонических предпосылок. Но Василий уже настолько свыкся с удобной ролью православного царя, которому как защитнику Церкви все позволено, и все средства хороши, что убедить его не нарушать каноны было уже невозможно.

Митрополит Даниил отлично помнил, чем кончил его предшественник. Он легко мог повторить его участь. Поэтому, взвесив все за и против, 28 ноября 1525 г. Даниил разводит великого князя с Соломонией. Ее насильственно постригают в московском Рождественском монастыре. Причем, это было сделано грубо до безобразия: Соломония отказывалась читать обеты и сбрасывала с себя монашеские одежды, и тогда один боярин протянул бывшую государыню плетью по спине. Потом ее сослали в Покровский монастырь в Суздале. В монашестве Соломония получила имя София. Позднее ее стали почитать в Суздале как местночтимую святую.

После пострига Соломонии прошло буквально два месяца, и уже 21 января митрополит Даниил обвенчал великого князя с Еленой Глинской. Событие это произвело крайне неблагоприятное впечатление на русское общество того времени. И хотя большинство людей молчало, нашлись и такие, кто при всей суровости нрава Василия III отважился высказаться. Даже одна летопись того времени прямо назвала этот брак прелюбодейным. Естественно, что ничего хорошего от него не ждали. Так и получилось: плодом этого брака стал Иоанн Грозный, а в его малолетство Елена Глинская ввергла Россию в пучину новой боярской смуты. Высказались против поступка князя и митрополита Максим Грек и Троицкий игумен Паисий. На обоих быстро нашли управу. Даниил таких вещей не прощал и умел расправляться с врагами весьма решительно. Но все же митрополит чувствовал себя неловко и пытался сгладить тягостное впечатление от всего происшедшего своими литературными трудами. Как уже говорилось, он написал целых три слова, в которых излагал православное учение о браке и говорил о недопустимости нарушения церковных канонов в отношении таинства брака. При этом допущенное им отступление он оправдывал исключительно соображениями государственной необходимости. Писал Даниил и произведения, в которых ратовал за всеобщее введение общежительного устава в монастырях. Однако это скорее было декларацией иосифлянских убеждений митрополита, нежели реальным стремлением улучшить монастырскую жизнь. Дальше писаний дело не пошло, и ничего неизвестно о практических мерах Даниила по приведению в порядок русских монастырей на основе общего жития.

Таким образом, в лице митрополита Даниила мы видим первого в истории Русской Церкви Предстоятеля, который целиком подчиняется государственной власти, становится ее слугой. Его церковное правление — это поворотный пункт во взаимоотношениях Церкви и государства на Руси. Ни о какой симфонии уже не было и речи. Власть государя не совладала с искушением подчинить себе власть митрополита. Авторитет Первоиерарха также очень сильно упал в глазах русских людей. Как это бывало всегда, прекращение внешних испытаний оказалось чревато для Церкви внутренним ослаблением и застоем. Государство довершило дело установлением диктата над Церковью. Именно это привело к появлению на Руси такого рода иерархов, каким был митрополит Даниил.

Не более радостными были в правление Даниила и его деяния, касавшиеся непосредственно церковных вопросов. Главным, в чем он проявил завидную энергию и упорство, явилась его борьба со всеми, кого он считал своими противниками — идейными или личными (Даниил, впрочем, этих понятий не разделял). Среди жертв митрополита на первом месте стоят его оппоненты — нестяжатели. И хотя иосифлянство Даниила — это по сути уже пародия на убеждения преп. Иосифа, — в нем не осталось ничего подвижнического, но гнать и бить нестяжателей Даниил считал своим прямым долгом. Тем более, что личные мотивы здесь играли не меньшую роль. Подробнее на этом вопросе мы еще остановимся несколько позже, когда речь пойдет о преп. Максиме Греке и Вассиане Патрикееве.

В декабре 1533 года великий князь Василий Иоаннович скончался. Он оставил регентшей при 3-летнем наследнике, будущем Иоанне Грозном, его мать — Елену Глинскую. Даниилу Василий поручал опеку над Еленой и Иоанном, что заключалось в формальном поставлении его во главе боярской думы. Однако парадокс заключался в том, что Василий сначала с помощью Даниила лишил Русских митрополитов реального влияния и даже авторитета, а при кончине своей взвалил на Предстоятеля Русской Церкви такое тяжкое бремя правления, понести которое было под силу лишь личностям уровня св. Алексия, время которых давно минуло. Быть может, если бы Русскую Церковь возглавлял не Даниил, а кто-то другой, авторитет митрополичьей власти в такой ситуации еще удалось бы поднять. Но Даниил остался верен себе: привыкший угождать и интриговать, он неминуемо включился в борьбу боярских партий, и в итоге все закономерно окончилось его низложением. Власть Елены Глинской была слаба, начался период полнейшего боярского своеволия. Различные боярские партии боролись в думе за власть, а митрополит, не привыкший к самостоятельной деятельности, лишь пассивно решал, к кому из бояр примкнуть, чтобы удержаться. Митрополит стал потворствовать их самым неприглядным делам, желая заручиться поддержкой великой княгини Елены, ее фаворита — боярина князя Овчины-Оболенского и других сильных бояр. Так, например, Даниил не сказал ни слова в защиту Дмитровского князя Юрия Иоанновича, брата Василия III. Князь некогда много помогал Иосифо-Волоцкому монастырю, игуменом которого был Даниил, но даже память об этом не подвигла митрополита защитить опального Юрия, которого посадили в тюрьму и там уморили. Еще менее достойно повел себя Даниил в деле изведения другого брата Василия III — князя Андрея Иоанновича Старицкого. Митрополит, идя навстречу пожеланиям Елены и ее бояр, звал князя Андрея прибыть в Москву, обещая, как и в случае с Шемячичем, полную неприкосновенность. Мало того, Даниил угрожал князю церковным отлучением в случае неявки. Но Андрей уже прекрасно знал, с кем имеет дело, а потому ударился в бега, но был пойман и заточен в темницу.

Став послушным орудием в руках бояр, Даниил не решался защищать и интересы Церкви, на которые все более посягали временщики. Елена Глинская и ее бояре издали распоряжение, согласно которому монастырям запрещалось покупать новые земли или принимать их в качестве вкладов без разрешения правительства. Митрополит, несмотря на свою видимую принадлежность к кругу иосифлян, вновь исправно молчал. При Данииле впервые с духовенства начинают собирать подати. В частности, в 1534 г. сбор денег с митрополита и духовенства был осуществлен в Москве и Новгороде, что объяснялось якобы имевшейся необходимостью строительства новых городских укреплений. Также впервые собираются с Церкви средства якобы на выкуп пленных из татарской неволи. В 1536 г. была предпринята новая попытка конфискации церковных земель. Это опять случилось в Новгороде, где у монастырей и приходских храмов были отписаны на казну пожни, которые тут же были сданы прежним владельцам в аренду. В конце концов, митрополит своим сервилизмом заслужил себе презрение даже со стороны тех, чью благосклонность он намеревался заслужить. С ним просто перестали считаться.

Однако Даниил еще держался на кафедре, пока была жива Елена Глинская, которая продолжала покровительствовать ему, ибо не могла забыть услуги — благословения Василия III на второй брак. Но она умерла в 1538 г., будучи по всей вероятности отравленной кем-либо из бояр. 8-летний Иоанн IV, естественно, не мог еще править самостоятельно, и вся власть была Еленой перед кончиной передана боярской думе. Поэтому после смерти великой княгини борьба бояр приняла особенно острый характер, и Даниилу нужно было выбирать — на чью сторону встать. Соперничество развернулось главным образом между партиями князей Шуйских, с одной стороны, и князя Ивана Бельского — с другой. Сначала возобладал князь Василий Шуйский. Затем соперником ему стал Иван Бельский. Даниил должен был определиться, с кем ему быть. Митрополит сделал ставку на Бельского, но победили Шуйские, отправившие Бельского в тюрьму. Так что при всей своей изворотливости на этот раз Даниил потерпел фиаско. Правда, Василий Шуйский не успел сместить Даниила, так как сам вскоре умер. Но взявший в свои руки бразды правления брат Василия — князь Иван Шуйский сместил Даниила в феврале 1539 г. Низложенный митрополит был отправлен туда, откуда был взят на первосвятительскую кафедру — в Иосифо-Волоцкий монастырь, где он ранее столь успешно держал в заключении своих противников.

На место Даниила был поставлен митрополит Иоасаф (Скрипицын). При этом отречение Даниила было оформлено задним числом. Уже в монастыре его принудили написать грамоту, в которой он отрекался от митрополичьей кафедры. Даниил написал: «Рассмотрех разумения своя немощна к таковому делу и мысль свою погрешительну и недостаточно себя разумех в такых святительских начинаниях, отрекохся митрополии и всего архиерейского действа отступих». Но прежде, нежели Даниил написал все это, в течение двух месяцев на Руси юридически было два митрополита — Даниил и Иоасаф. Показательно, сколь мало сильных мира сего смущало в эту ужасную пору боярского произвола беззаконие, которое творилось теперь уже не только в государстве, но и в Церкви. Даниил пожал плоды своего неумеренного угодничества перед властями. В Иосифо-Волоцком монастыре бывший митрополит скончался в 1547 г., дожив до венчания на царство Иоанна Грозного. Это тоже в известной степени символично: поставлена последняя точка в иосифлянской идеологии Третьего Рима. Но сказалось вырождение самого иосифлянского направления в лице Даниила — величие православной монархии парадоксально соседствует с ее трагедией, и первый русский православный царь становится первым тираном Русской земли.

Справедливости ради следует признать все же одно положительное качество за Даниилом — его бесспорный литературный талант. Он был весьма одаренным и плодовитым духовным писателем, хотя учил, по словам Голубинского, не делами, а словами. Он также являлся редактором так называемого Никоновского летописного свода. Доказано, что Даниил лично редактировал эту летопись. Митрополит Даниил был весьма высоко образованным для своего времени человеком. Сохранилось до двух десятков его проповедей, написанных мастерским слогом.

Портрет митрополита Даниила получился безрадостным. Однако надо отметить, что некоторые авторы более благосклонно относятся к личности этого Первоиерарха, в том числе и по причине недоверия к свидетельствам Герберштейна. В то же время сопоставление фактов, приводимых этим мемуаристом, с данными русских летописных источников позволяет думать, что имперский посол едва ли погрешил против истины, описывая деяния митрополита Даниила. Вряд ли барон Герберштейн имел злостное намерение опорочить Московское государство и Русскую Церковь, что подтверждается его вполне благожелательным отношением к предшественнику Даниила — митрополиту Варлааму.

Лекция 19

Появление и оформление идеи «Москва — третий Рим». Ее духовный смысл и значение в государственном строительстве Российской державы. Осмысление преемственности Московской Руси от Империи Ромеев в конце XV — начале XVI вв. Идея преемства в «Извещении о Пасхалии…» митрополита Зосимы. Старец Филофей Спасо-Елеазаровский и его послания Василию III и Мисюрю Мунехину. Развитие идеи «Москва — Третий Рим» в творениях старца Филофея и ее пророческий смысл. Дальнейшее развитие идеи Третьего Рима в памятниках русской духовной литературы: «Повесть о белом клобуке», «Сказание о великих князьях Владимирских» и др. Влияние идеи «Москва — Третий Рим» на духовную и общественно-политическую жизнь России в XVI–XVII вв.

Время правления великих князей Иоанна III и его сына Василия III характеризуется активным формированием новой идеологии московской великокняжеской власти. В конечном итоге процесс этот завершается созданием классической формулы «Москва — III Рим», принятием царского титула Иоанном Грозным, а несколько позднее — и возведением Русской Церкви на степень Патриаршества. Церковь играла ведущую роль в оформлении русской монархической идеи, которая явилась преемницей византийской теократии. Это было вполне естественно, так как в монархическом устроении земной жизни христианское сознание традиционно видело икону Монархии Небесной.

Уже упоминалось, что истоки этого нового сознания лежали в событиях, связанных с отступничеством греков от Православия на Флорентийском Соборе. Москва тогда впервые осознала себя единственной хранительницей истины Православия. Это привело к утверждению автокефалии Русской Церкви. В то же время великие князья Московские, вскоре окончательно освободившиеся от ордынской зависимости и одновременно ощутившие себя преемниками погибшей Византии, практически завершают объединение Северо-Восточной Руси вокруг Москвы. Создается крупное централизованное православное государство с сильной самодержавной властью. И государству этому, чье возвышение было столь стремительно, необходимо было осмыслить свое место в существующем мире.

Основой новой идеологии, безусловно, стала мысль о непосредственном преемстве власти Московских государей от последних Константинопольских императоров. Эта идея еще более укрепилась и перешла из области символов в сферу династических реалий после брака Иоанна III и Софьи (Зои) Палеолог, который был заключен в 1472 г. Русские государи в полной мере ощущали себя наследниками византийских императоров как возглавителей всего православного мира. Новое династическое право Иоанна III и его потомков претендовать на Царьградское наследие укреплялось и в силу его внешнего признания. И хотя в реальности это чаще всего была не более, чем льстиво-вычурная дипломатическая риторика, для Московских великих князей она оказалась весьма кстати. Так, правительство Венеции уже через год после заключения брака Иоанна и Софьи писало в Москву о том, что отныне Московский государь является полноправным наследником Восточной империи. А Великий Магистр Тевтонского Ордена фон Шомберг побуждал Василия III вступить в антитурецкую коалицию, соблазняя его перспективой отвоевания «своей законной вотчины — Константинополя».

Справедливости ради надо отметить, что не только Москва стремилась отразить преемство от Византии. Намного раньше подобные взгляды получили распространение среди балканских славян. Но их политическое значение было настолько слабым, а сами притязания настолько замешанными на мелких национальных амбициях, что в Сербии и Болгарии подобная идеология так и не смогла по-настоящему утвердиться. Да и сами эти государства вскоре, подобно Византии, пали под натиском турок-османов. На Руси же у этой идеи было крепкое духовное основание в лице приобретшей первенствующее значение в православном мире Русской Церкви, а все более возраставший масштаб православного Русского государства позволял видеть в новой идее отражение исторических реалий, а не умозрительные фантазии.

Уже Иоанн III, окончательно и бесповоротно сбросив после стояния на Угре иго Орды, принимает титул «самодержца» по образцу византийского «автократора». Он также усваивает своей державе византийский герб — двуглавого орла, — полагая, что через брак с Софией Палеолог получил на это полное право. Неофициально пока еще, но достаточно настойчиво Иоанн III, а затем и Василий III, начинают именоваться «царями всея Руси». Василий постепенно начинает все чаще использовать эту новую титулатуру во внешнеполитических документах. И наконец, появляется знаменитая формула «Москва — III Рим», которая окончательно сфокусировала представление Москвы о своем преемстве от Константинополя.

Надо отметить, что крупнейшие русские историки, как светские, так и церковные, почему-то уделяли этому вопросу мало внимания и не придавали ему большого значения. Об этом совсем немного говорит в своей «Истории Русской Церкви» митрополит Макарий (Булгаков), еще меньше — Голубинский и Карташев. Соловьев или Платонов также не затрагивали глубоко существа этого вопроса. Быть может, здесь все дело в том, что позднейшие исследователи подходили к идее Третьего Рима исключительно с позиции государственно-идеологической, забывая о ее религиозном значении, а потому были склонны видеть в этом учении лишь способ национального самовозвеличивания. Отсюда некоторая традиционная «интеллигентская» неловкость, проявляемая большинством историков при рассмотрении этой темы.

Однако сегодня, когда Россия находится далеко не в лучшем положении в смысле ее государственно-политического и экономического устроения, интерес к идее Третьего Рима в православном обществе вновь возрос. Причем с этой темой сегодня тесно переплетается и эсхатологический момент. Это вполне закономерно потому, что на самом деле знаменитая формула «Москва — III Рим» не есть нечто устаревшее и отжившее свое, поскольку касается она на самом деле не какой-то имперской идеологии, а духовного аспекта. Третий Рим — это прежде всего духовный центр православного мира, его сердцевина. Русь Московская стала им реально после гибели Византии. Здесь преемство несомненно. А православная государственность, созданная на духовном основании Русской Церкви, явилась уже ее следствием, производной. И сегодня, когда духовная жизнь в России, несмотря на все трудности и безобразия нашего страшного времени, возрождается, очевидно, что для всего православного мира истерзанная и поруганная в годы безбожия и гонений Москва по-прежнему остается реальным центром притяжения. Поэтому и возобновляется внимание к идее пятивековой давности — учению о Третьем Риме.

Сама формула «Москва — III Рим» впервые (хотя еще весьма нечетко) прозвучала в 1492 г., как ни странно, из уст митрополита-еретика Зосимы. И в этом случае он (впрочем, как и в эпизоде с вынужденным осуждением «жидовствующих»), конечно, не выражал своих собственных убеждений, а, что называется, «плыл по течению». Зосима отражает современную ему московскую идеологию в своем произведении «Извещение о Пасхалии на осьмую тысячу лет» — послании, которое прилагалось митрополитом к новой пасхалии. В нем впервые в русской литературе была сформулирована идея преемственности между «Константином Градом, еже есть Царьград, и Москвой». Зосима писал о том, что св. император Константин «…сотвори град во имя свое и нарече и град Константин, еже есть Царьград и наречеся — новый Рим. И более простреся православная вера Христова по всей земли». Далее в послании говорится об обращении князя Владимира и затем: «И ныне же в последния сия лет, якоже и в первыя прослави Бог сродника его, иже в православии просиявшего благоверного, христолюбивого великого князя Ивана Васильевича, государя самодержца всея Руси, нового царя Константина новому граду Константину — Москве, и всея Русския земли и иным многим землям государя, якоже Господь рече — прославляющих Меня — прославлю. И прославися имя его и слава по всей вселенней и придаст ему Господь Бог скипетр, непобедимое оружие на вся враги и неверныя покори под нози его…».

Однако собственно формулировка «Москва — III Рим» принадлежит старцу Филофею, иноку Псковского Спасо-Елеазарова монастыря. Самым кратким образом теория старца Филофея была обобщена в словах: «Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывати». Старец Филофей был, бесспорно, выдающимся представителем русской духовной мысли. Время жизни Филофея датируют условно 1465-1542 годами. Полагают, что он являлся составителем Хронографа 1512 года. Но гораздо большее значение имели знаменитые послания Филофея. Впервые в самой простой форме, еще не разработанной в философском и литературном аспектах, Филофей изложил теорию «Москва — Третий Рим» в послании, направленном к Василию III Иоанновичу, великому князю всея Руси (написано оно, как полагают, между 1514-1521 годами). Но наиболее завершенный характер идея Третьего Рима получает в послании Филофея к псковскому великокняжескому наместнику — дьяку Мисюрю Мунехину (сентябрь 1527 — март 1528 гг.). О новейших данных относительно датировки этих посланий, сравнения различных их списков можно прочитать в недавно вышедшей книге Н.В. Синицыной «Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции», которая подробнейшим образом разбирает наследие старца Филофея..

В послании к великому князю Василию старец Филофей впервые излагает свои мысли, касающиеся нового значения Российского царства в христианском мире. Послание интересно тем, что принадлежит к весьма редкому в русской литературе жанру увещания, обращенного к монарху. На Руси с подобными посланиями к великим князьям обращались крайне редко, разве только в самых чрезвычайных обстоятельствах. Уже упоминались подобные послания архиепископа Вассиана Рыло и митрополита Геронтия Иоанну III на Угру. Послание Филофея к Василию III невелико по размеру. Но в нем старец удивительно емко сконцентрировал все основные тезисы своей теории. В этом назидании монаха великому князю, в частности, говорится:

«Иже от вышняя и от всемощныя, вся содържащиа десница Божиа, Имъ же царие царствуют и имъ ж велицыи величаются и силнии, пишут правду тебе, пресветлейшему и высокостолнейшему государю великому князю, православному христианьскому царю и всех владыце, браздодержателю святых Божиих престол, Святыа Вселенскыя Соборныя Апостольскыя Церкви Пречистыя Богородицы, честнаго и славного Еа Успения, иж вместо Римския и Константинопольския просиявшу. Стараго убо Рима Церкви падеся неверием аполинаревы ереси, втораго Рима, Константинова града Церкви, агаряне внуцы секирами и оскордъми разсекоша двери. Сиа же ныне триаго, новаго Рима, държавного твоего царствиа, Святая Соборная Апостольскаа Церкви, иж в концых вселенныа в православной христианьстей вере во всей поднебесней паче солнца светится.

И да весть твоа держава, благочестивый царю, яко вся царства православныя христианьския веры снидошася в твое едино царство: един ты во всей поднебесной христианом царь. Подобает тебе, царю, сие держати со страхом Божиим, убойся Бога давшаго ти сия…».

Старец завершает свое послание словами назидания, призывая Василия к справедливому и милосердному правлению своей державой:

«И ныне молю тя, и паки премолю: еж выше писах, внимай Господа ради, яко вся христианскаа царства снидошася въ твое царство, посемъ чаем царства, ему ж нес конца.

Сия же писах ти, любя и взывая, и моля щедротами Божими, яко да премениши скупость на щедроты и немилосердие на милость. Утеши плачющих и вопиющих день и ночь, избави обидимых из руки обидящих. «Не обидите, — рече Господь, — сих менших, верующих в мя, ибо ангели их видят всегда лице Отца Моего, иж есть на небесех». «Блажен, — рече, — разумеваяи на нища и убога, в день лют избавит его Господь». Господь сохранит его и живит и, и ублажит его на земли, и не предаст его в рукы врагом, Господь помощь ти.

Да аще добро устроиши свое царство — будеши сынъ света и гражданин вышняго Иерусалима, якоже выше писах ти и ныне глаголю: блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианская црьства снидошася въ твое едино, яко два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не быти. Уже твое христианьское царство инем не останется, по великому Богослову, а христианской Церкви исполнится блаженнаго Давыда глагол: «Се покой мой в век века, зде вселюся, яко изволих его».

Послание старца к Мисюрю Мунехину является еще более важным для характеристики теории Филофея. В нем гораздо обстоятельнее изложено учение о Москве — III Риме. Михаил-Мисюрь Григорьевич Мунехин, государев дьяк и наместник во Пскове, задавал старцу множество вопросов, будучи человеком весьма любознательным и образованным. Он, в частности, спрашивал Филофея о том, как следует относиться к астрологии. Старец, естественно, высказывался против астрологии и античной учености вообще, которая в это ренессансное время столь увлекла Запад и способствовала упадку религиозности в Европе. Филофей писал Мунехину: «Яз селской человек, учился буквам, а еллинскых борзостей не текох, а риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы в беседе не бывал; учюся книгам благодатнаго Закона, аще бы мощно моя грешная душа очистити от грех». Правда, критикуя астрологию, Филофей при этом демонстрирует недюжинные для своего времени познания в астрономии. От астрологии он переходит к Священной истории и судьбам государств и народов. Он говорит, что не звезды предсказывают и обусловливают судьбы, как личные, так и государственные, а Промысл Божий.

Послание к Мисюрю также содержит полемику с католиками: «И не дивися, избранниче Божий, яко латыни глаголют: наше царство ромейское недвижимо пребывает, аще быхом не праве веровали, не бы Господь снабдел нас». Филофей не соглашается с этой католической точкой зрения и не приемлет земного величия папского Рима. Он противопоставляет католическому взгляду свою теорию о Риме, странствующем во времени и пространстве. Учение Филофея о Риме странствующем восходит к словам Спасителя, который наставлял апостолов уйти из того города, где их не принимают и гонят, и переходить в другой. Параллель можно увидеть и со словами Спасителя, сказанными Господом Пилату: «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18, 36). То есть не может быть на земле такого мирового центра, в котором неподвижно пребывало бы во веки веков земное христианское царство. Поэтому и странствует по земле вослед гонимой Церкви Христовой Рим — духовный центр мира. В этом смысле слова Филофея о том, что Риму «четвертому не бывати», следует понимать отнюдь не в смысле какой-то исключительности Москвы наподобие ветхозаветного представления об избранности Израиля. У Филофея речь идет о том, что странствования Рима на земле более не будет, так как наступит конец времен. Причем вывод этот следует понимать как пророчество, возвещаемое старцем.

Таким образом, историософия Филофея связывается с православной экклезиологией и эсхатологией и противостоит католическому учению о Церкви. «Аще убо великаго Рима стены и столпове и трекровныа полаты не пленены, но душа их от дьявола пленены быша опреснок ради. Аще убо Агарины внуци греческое царство приаша, но веры не повредиша, ниже насилствуют грекам от веры отступати», — пишет в своем послании Филофей. Старец утверждает, что «инако же ромейское царство не разрушимо, яко Господь в римскую власть написася». Здесь Филофей следует древней христианской традиции, восходящей к святым апостолам, когда признает ценность Римской государственности и имперской идеи.

Конечно, некоторые построения Филофея сегодня могут показаться упрощенными и несколько наивными. Но нужно делать скидку на весьма невысокий общий уровень просвещения на Руси в то время. Филофей и в самом деле, как и все другие русские духовные писатели, «риторских борзостей не текох», образование получил в самой простой монастырской школе и восполнял его самоучкой. Но в то же время в его творениях можно увидеть весьма оригинальные приемы. Так, например, он обыгрывает написание слова «Рим», которое, если его прочесть справа налево, превращается в слово «мир». Для рубежа XV–XVI веков такая словесная эквилибристика выглядит вполне изящно. Надо заметить, что и многие нынешние богословы из числа поборников экуменизма (например, Оливье Клеман) спекулируют сходным образом на базе латинской транскрипции: «ROMA» (РИМ) — «AMOR» (ЛЮБОВЬ).

Филофей же из того, что перевернутое слово «Рим» читается как «мир», делал заключение о мировом, непреходящем значении Римского, Ромейского (т. е. Византийского) и, следовательно, Русского царства, ставшего III Римом. За этими внешне наивными способами рассуждения на самом деле стоит нечто гораздо более серьезное, чем может показаться на первый взгляд.

Филофей отмечает в своем послании к Мунехину: «О сих убо преуспокоивши слово, мала некаа словеса изречем о нынешнем православном царствии пресветлейшаго и великостолнейшаго государя нашего, иже в всей поднебесной единаго христианом царя и броздодръжателя Святых Божиих Престолъ, Святыя Вселенскиа Апостолскиа Церкве, иже вместо Римской и Костянтинополской, иже есть в богоспасном граде Москве Святаго и Славнаго Успения Пречистыя Богородица, иже едина въ вселенней паче солнца светится». Здесь говорится о значении, которого достигла в конце XV века Русская Церковь. А русский великий князь Московский называется здесь уже царем, хотя царского достоинства еще не дерзал принять официально. Но он уже именуется царем в том смысле, что является единственным православным монархом в мире, покровителем всех христиан. Как преемник императоров Византии он не может не быть царем. Филофей нарекает ему имя «во всей поднебесней единого христианам царя».

Филофей завершает послание таким звучным аккордом: «Да веси, христолюбче и боголюбче, яко вся христианская царства приидоша в конец и снидошася во едино царство нашего государя, по пророческим книгам, то есть Росеское царство: два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти». И далее: «…видиши ли, избранниче Божий, яко вся христианскаа царства потопишася от неверных, токмо единаго государя нашаго царство едино благодатию Христовою стоит. Подобает царствующему държати сие с великым опасением и к Богу обращением, не уповати на злато и богатство изчезновение, но уповати на все дающего Бога. А звезды, якоже и преже рекох, не помогут ничим, ни придадут ни уймут».

Таким образом, старец Филофей раскрывает четкую концепцию исторической преемственности царств. Она во многом восходит к библейским образам. В этом контексте можно вспомнить пророчества Даниила о царствах и о том, что все закончится наступлением Царства Мессии. Таким образом, мысли, которые старец Филофей высказывал в письмах к Мунехину и государю, по большому счету являются не какой-то умозрительной теорией, не идеологической концепцией, а пророчеством о судьбах последнего православного царства на земле. Политической программой слова прозорливого подвижника стали уже после того, как они были осмыслены в Москве и приняты на вооружение великокняжеской властью. Нет никаких сомнений в том, что в отличие от искусственных построений наподобие высказанных лукавым Зосимой, идеи Филофея явились следствием духовного озарения, достигнутого в аскетическом подвиге. Господь через уста подвижника дал России ответ, который помог ей осмыслить новые исторические реалии в эпоху, когда Московская держава восходила на качественно иной уровень своего бытия.

Если сегодня взглянуть на высказанные Филофеем мысли через призму всей последующей русской истории вплоть до последних лет, то можно увидеть, что ход событий подтверждает истинность Филофеева пророчества. Действительно, последним православным императором на земле был Царь-Мученик Николай II. После его гибели и разрушения православного Российского царства никакого другого православного царства — нового Рима — не возникло. Никуда «империя ромеев» более не перешла. И едва ли «Четвертый Рим» сегодня способен где-либо возникнуть, разве только покаявшаяся Русь вернется к своим истокам. Хотя опять-таки если понимать идею Рима не в смысле обязательного монархического устроения, а в значении мирового центра православной духовности, то можно считать, что Третий Рим все же не разрушен до конца, а мы, его последние граждане, живем на его руинах и даже пытаемся что-то собрать и возродить.

Идеи старца Филофея на Руси продолжали активно развиваться и в последующее время, хотя и трансформировались иногда самым причудливым образом. Этот процесс протекал уже, главным образом, в русле оформления государственной идеологии, воспринявшей за основу мысль о Москве-Третьем Риме. В XVI веке был создан целый ряд произведений, выдержанных именно в духе учения о преемственности Рима. Это такие творения, как» Сказание о великих князьях Владимирских», содержащее вымышленную генеалогию русских князей, возводимую к римскому императору Августу, или «Повесть о белом клобуке», написанная посольским толмачем Дмитрием Герасимовым. Это произведение рассказывало о переносе высшей иерархической власти вместе с ее символом — белым клобуком — из «ветхого» Рима на Русь. Повесть эта появилась сначала в Новгороде, где некоторые архиереи носили белый клобук. Творение это, надо признать, имеет целиком фантастический характер, так же, как и цикл сказаний о Мономаховом венце. Хотя в этом случае, как и в истории с белым клобуком, имели место и некоторые реальные основания для написания подобных произведений: сын Ярослава Мудрого Всеволод был женат на дочери византийского императора Константина Мономаха, а государи Московской Руси были обладателями целого набора царских регалий. И хотя реальная, историческая «Шапка Мономаха» на деле является произведением восточных мастеров из Орды или Средней Азии, созданным предположительно в XIV в., это, однако, не исключает того, что Мономах мог в свое время действительно прислать венец своему сроднику на Русь, но эта корона скорее всего просто не сохранилась после лихолетий княжеских усобиц и татарщины. Во всяком случае, в Будапеште и ныне хранится другая корона Мономаха (безусловно, подлинная), которая была прислана императором в Венгрию другому его родственнику.

Вплоть до XVII века на Руси остро переживалось и развивалось учение о Москве — III Риме. Многое в деятельности Иоанна Грозного несомненно связано с его осознанием себя как прямого преемника (и потомка: по линии бабушки — Софьи Палеолог) византийских императоров. Свою власть Иоанн во многом понимал теократически, хотя в итоге у него это приняло очень извращенный вид. Иоанн IV стал первым русским государем, который венчался на царство по византийскому чину, и при котором новое достоинство Российской державы было признано другими государствами. Идеи старца Филофея продолжали осмысляться применительно к историческим судьбам Руси и в конце XVI века, когда Русская Православная Церковь была возведена на степень Патриаршества. Это стало дальнейшим развитием византийской теократической логики: где Царь, там и Патриарх. Показательно, что в поставлении первого Московского Патриарха участвовал Патриарх Константинопольский, а позднее другие Восточные Патриархи утвердили решение о даровании Московской кафедре патриаршего достоинства. При этом в грамоту о поставлении св. Патриарха Иова вошли слова о Москве как III Риме и ее преемственности от Царьграда.

И в дальнейшем идея Москвы — III Рима живет в сознании русского человека. Идея III Рима глубочайшим образом сформировала ход русской истории в XVII столетии и понимание русскими государями и Русской Церковью своего значения, своего места в христианском мире. Удивительным образом теория Москвы — III Рима преломляется и в трагедии старообрядческого раскола. Реформы царя Алексея Михайловича и Патриарха Никона во многом также явились плодом осмысления совершенно исключительного значения Русской Церкви и Русского государства в православном мире. Обрядовая унификация, задуманная Никоном, была вызвана в значительной степени именно тем, что Русская Православная Церковь являлась реально самой обширной и влиятельной среди Поместных Православных Церквей, практически тождественной ареалу всего христианского мира. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович стремились консолидировать весь православный мир вокруг Москвы. С другой стороны, старообрядцы также говорят о Москве — III Риме, но в совершенно ином смысле. Для них Русь — последняя хранительница неповрежденного Православия, ибо они не доверяют грекам и иным народам, считая, что их вера искажена со времени Флорентийской унии. Поэтому обрядовое единение Москвы с греческим миром для старообрядцев означает одно — Третий Рим погиб, а Четвертому, как известно, не быти. Старообрядцам казалось, что торжество «никонианства», нового обряда в Русской Церкви, означает потерю ею благодати. Следовательно, и Царство, которое находится в симфонии с «Никонианской Церковью», — тоже не может быть Третьим Римом. Экклезиология переходит здесь в эсхатологию, и вывод отсюда староверы делают один: надо, отвергнувшись царя и патриарха, ожидать скорого конца света. Парадоксально, но великое пророчество старца Филофея стало для раскольников опорой и оправданием их антицерковной и антигосударственной деятельности.

К сожалению, вся последующая история величия и падения Российской империи есть по существу история того, как государство в России постепенно отпадало от своего православного корня, забыв наказ старца Филофея, обращенный не только персонально к Василию III, но и ко всем его преемникам. За этим последовало расцерковление народа, а там, как закономерное следствие, — и катастрофа 1917 г. Тем не менее, даже сегодня пророческие слова старца Филофея могут служить для нас утешением: «Четвертому Риму не бывати», а значит, если Русь найдет в себе силы вернуться ко Христу, Господь благоволит возродить ее прежде, чем придет конец всему миру.

Лекция 20

Преподобный Максим Грек, его происхождение, образование, деятельность в Италии и на Афоне. Переводческие труды преп. Максима на Руси. Взаимоотношения с митрополитом Варлаамом. Конфликт Максима Грека с митрополитом Даниилом. Суды над преп. Максимом в 1525 и 1531 гг. и его последующее заточение. Взаимоотношения преп. Максима и Вассиана Патрикеева. Литературные труды Максима Грека. Преп. Максим в период правления св. митрополита Макария. Митрополит Московский и всея Руси Иоасаф (Скрипицын). Продолжение боярской смуты. Низложение Иоасафа.

Характеризуя эпоху Василия III, необходимо остановиться на деятельности еще одной выдающейся личности того времени — преп. Максима Грека. Этот человек, в котором соединялся яркий талант богослова, духовного писателя и публициста с подлинным духовно-аскетическим подвигом, стал, бесспорно, одной из наиболее значимых фигур в духовной жизни Руси первой половины XVI в.

Максим Грек родился в Эпире, в городе Арта, около 1470-1475 гг., в семье благочестивой и, по всей вероятности, родовитой и достаточно богатой несмотря на турецкое порабощение. Его мирское имя — Михаил Триволис. Желая получить хорошее образование, Михаил отправился в Италию, поскольку в Греции после ее захвата турками серьезное обучение наукам было уже невозможно. В Италии в то время уже существовала многочисленная греческая диаспора, и Михаил шел вполне проторенным путем. Он прибыл в Италию в начале 1490-х гг. Михаил слушал лекции во многих итальянских университетах, но дольше всего он обучался в знаменитом Падуанском университете, где тогда было много профессоров-греков из числа эмигрантов, приехавших в Италию после гибели Византии. Здесь в эпоху Возрождения невероятно возрос интерес к древнегреческой культуре, особенно к античной философии и литературе. В Италии Михаил тесно общается с ренессансными гуманистами. Новые веяния, вероятно, поначалу увлекли и его.

Затем из Венеции, где была большая колония греков, Михаил приезжает во Флоренцию, которая в конце XV в. была крупнейшим центром ренессансной культуры. Михаил Триволис попал в самую гущу культурной жизни Италии. Однако во Флоренции в период пребывания там Михаила произошли значительные перемены. Там становится очень популярным знаменитый проповедник — доминиканский монах Джироламо Савонарола, который выступил с резкой критикой в адрес правившей Флоренцией семьи Медичи. Фра Джироламо также весьма критически оценивал достижения культуры Возрождения, которые, по его мнению, развращали нравы и способствовали расцерковлению итальянского общества. Он выступал за нравственно здоровый образ жизни. Савонарола также обрушивался в своих проповедях на папство и пороки современной ему католической церкви.

Джироламо Савонарола сыграл огромную роль в жизни Михаила Триволиса. Своими проповедями он буквально перевернул жизнь молодого грека, который ранее так увлекся культурой Возрождения. Михаил под влиянием Савонаролы сумел разглядеть в ней антихристианские тенденции и пересмотрел свое отношение к итальянскому Ренессансу. Тем более этому способствовали посеянные в его душе еще его православными родителями семена веры и благочестия. Савонарола оказал на будущего Максима Грека колоссальное влияние. Впоследствии, уже будучи православным монахом, преп. Максим с большой любовью вспоминал Савонаролу, писал о нем и сравнивал его с древними подвижниками, говоря, что это был «яко един от древних, токмо что латинянин верой».

Во Флоренции, где Савонарола на некоторое время сумел утвердить свой авторитет, он привел горожан к глубочайшему покаянию. Фра Джироламо, хотя и был католиком, но обращался к европейским государям с предложением собрать Вселенский Собор с тем, чтобы низложить самого безнравственного в истории Римской церкви папу — Александра VI — и избрать нового. То есть Савонарола ставил Собор выше папы, отвергая искаженное католицизмом понимание папского примата в Церкви. В этом отношении его убеждения были близки к православной экклезиологии. Фра Джироламо пытался перед лицом надвигавшегося секуляризма как-то укрепить духовную жизнь Флоренции. Но это удалось ему ненадолго. Соблазны мирской культуры и комфортной жизни взяли свое, а боязнь расправы со стороны папского Рима довершила процесс отречения флорентийцев от своего вчерашнего духовного лидера. По приговору флорентийского суда Савонарола был казнен.

Впечатление, которое оказали на Михаила Триволиса проповеди Савонаролы, было столь велико, что юный грек становится доминиканским монахом во флорентийском монастыре Сан-Марко, приором которого прежде был Савонарола. Триволис пробыл в этом монастыре 2 года. Но после казни Савонаролы духовная жизнь в этом католическом монастыре замирает. Между тем возросшая религиозность Михаила принуждала его к дальнейшему духовному поиску. В итоге он уезжает из Италии и возвращается в Грецию. Западный католический мир не мог удовлетворить духовных запросов Михаила, что, впрочем, было вполне естественно для человека, который по своему происхождению всецело принадлежал к византийской духовной традиции. К ней Михаил в итоге и возвратился, проделав столь сложный кружной путь, который, однако, обогатил его громадным опытом и знаниями.

Михаил Триволис вернулся в лоно Православной Церкви. Свой жизненный идеал он отныне видит в православном монашестве. Около 1505 г. он появляется на Афоне и принимает постриг в Ватопедском Благовещенском монастыре. В монашестве его нарекли Максимом — в честь преподобного Максима Исповедника, и житие Максима Грека в дальнейшем окажется поразительно схожим с полным борьбы и страданий жизненным подвигом этого святого. Молодой постриженик известного ученостью своих монахов Ватопеда намеревался всю жизнь посвятить монашескому подвигу и изучению святоотеческого наследия. В течение 10 лет Максим Грек пребывал на Афоне и продолжал здесь заниматься своим образованием. Ученость Максим приобрел колоссальную, и удивительным образом те духовные знания, которые он сумел стяжать, Промысл Божий определил направить на Русь, которой они были крайне необходимы в это тяжелое время угасания православной учености.

В 1515 г. великий князь Василий Иоаннович и митрополит Московский и всея Руси Варлаам обратились на Афон с просьбой прислать в Москву ученого инока Савву для того, чтобы перевести с греческого Толковую Псалтирь из государевой библиотеки. Но Савва был уже стар и болен. Вместо него отправляется в далекую Россию Максим. В 1518 году он прибывает в Москву, ненадолго, как ему тогда казалось. Но волею Божией ему было суждено остаться в России навсегда.

Максим Грек очень быстро привлек к себе внимание тех русских людей, которые стремились к просвещению и интересовались богословскими вопросами. Вокруг него образуется целый кружок любителей книжности. Как уже было сказано, первый труд, который был ему поручен в Москве, — перевод Толковой Псалтири. Работая над ним, Максим столкнулся с большими трудностями: уровень образованности в Москве в ту пору был настолько низок, что здесь не нашлось ни одного человека, который бы знал греческий язык. В то же время Максим, разумеется, не знал славянского языка. Поэтому Максим переводил с греческого на латынь, а затем уже русские толмачи — с латинского на русский язык: переводчики с латинского в Москве имелись, потому что с западным миром, где латынь была официальным дипломатическим и канцелярским языком, поддерживались постоянные внешнеполитические связи. Задание, которое получил Максим Грек, — перевод Толковой Псалтири — возможно, было обусловлено тем, что на Руси еще чувствовались отголоски ереси «жидовствующих». Как уже говорилось, «жидовствующие» использовали подложную псалтирь, и нужно было иметь под рукой такое толкование настоящей Псалтири, которое позволяло бы полемизировать с еретиками, опровергая подложные иудейские тексты и толкования псалмов. Преп. Максим Грек выполнил это задание за год и пять месяцев и ожидал, что после этого его отпустят обратно на Афон. Тем более, что он перевел для митрополита Варлаама еще и Толкование на книгу Деяний Апостольских.