Был зимний вечер, в физиономию дул, как и положено, пронзительный ледяной ветер. В нескольких километрах от главной площади поселка
Кенкияк (см.) множество пятисотсвечовых ламп освещало громады тяжело ухающих парогенераторов, и оттого весь поселок был залит мертвенным отраженным светом, струящимся с хмурого неба.
Главная площадь поселка представляла собой громадный пустырь. Я жил с одной его стороны, а бурмастер Трофимов – с другой.
Надвинув шапку на глаза, опустив голову и закрываясь воротником, я миновал примерно полпути, когда увидел всадника.
Лошадь шла бодрой рысью и быстро приближалась.
В седле, сооруженном из каких-то тряпок, с веревочными подпругами, восседал казах (см.), одетый в рваный овчинный тулуп, также повязанный веревкой в качестве кушака. На башке криво сидела рваная меховая шапка, которую кроме как "треухом" никак было не назвать.
Штаны, судя по их цвету, форме и фактуре, тоже явились откуда-то из восемнадцатого века, из времен пугачевщины.
Я полагал, что он скачет с определенной целью, и замедлил шаг, чтобы мы смогли разминуться.
Каково же было мое изумление, когда оказалось, что его целью был я.
Метрах в трех он, радостно оскалясь, отчего его круглая, как сковорода, рожа стала окончательно зверской, поднял лошадь на дыбы.
Я шарахнулся.
– Ты чего?! – крикнул я. – Сдурел?
Он не отвечал. Может быть, он был слишком пьян, чтобы говорить. Так или иначе, он только скалился в ответ, гыкал и поворачивал лошадь то так, то этак, закрывая мне дорогу.
Одна из немногих мыслей, что в тот момент озарила мое смущенное сознание, – это схватить лошадь под уздцы. А дальше что? К тому же в правой руке пьяный наездник держал плетку – длинный жгут, вырезанный из автомобильной покрышки, на короткой деревянной ручке.
Так мы топтались минут пять. Я орал и бранился. Он – перекрывал мне дорогу, скалился, по-прежнему неопределенно гыкал и молчал.
Потом вдруг завизжал, огрел животное камчой, отчего оно снова встало на дыбы, и поскакал прочь. Копыта жестко звенели о мерзлую землю.
Я перевел дух и двинулся своей дорогой.
Через десять минут я сидел за столом в теплой комнате, пил чай со смородиновым вареньем и рассказывал бурмастеру Трофимову об этом странном происшествии.
– Ну и чего ты растерялся? – спросил Трофимов, усмехнувшись.
Я пожал плечами:
– А что мне было делать?
– Ты вот говоришь – под уздцы, – вздохнул он. – Это неправильно. Он тебя точно огрел бы пару раз по роже. Еще, чего доброго, и глаз бы вышиб. И сливай воду. Нет, не так.
– А как? – спросил я.
Он снова вздохнул, разминая железные кулаки.
– Я обычно как делаю?.. Хватаешь ее за морду обеими руками… – Он показал это страшное при его грабках объятие. – И крутишь! И валится она как миленькая! – Трофимов махнул рукой, запястье которой по ширине не отличалось от ладони. – А когда свалил, тут и делать нечего. По башке ему пару раз. И пенделя потом, чтобы бежал быстрее!..
Я посмотрел на собственное запястье и невольно вздохнул.
– А как еще? – строго спросил Трофимов. – С моими помбурами (см.) только так.
Он поднял чашку, несколько раз отхлебнул, а потом расстроенно закончил:
– У меня ведь все сидельцы.