Сафонов проспал и перевал, и весь быстролетный спуск и очнулся только в Дангаре, когда машина остановилась, норовя вжаться в куцую тень у дверей столовой. Коваль хлопнул дверцей и стал, кряхтя и выпячивая брюхо, потягиваться и так и этак, разминая приморившееся от долгой шоферской работы тело. Вылезла и повариха (см. Поле )
Валентина Аркадьевна. Она охала, страдальчески морщилась и вздыхала, а на голове у нее зачем-то была соломенная шляпка с бумажной розочкой. Вообще, я еще утром обратил внимание, что ее внешность разительно отличается от привычного мне облика отчаянных экспедиционных поварих.
Сафонов потер лицо ладонями, после чего взгляд его приобрел осмысленность, сел, промычал что-то неразборчивое, потом заключил:
– Дангара.
И спрыгнул на землю.
Было три часа дня, воздух звенел от зноя.
В чайхане по крайней мере не было солнца. Правда, его с лихвой возмещали духота и полчища мух. Коваль поручил мне гонять их, а сам направился прямиком на кухню – было слышно, как он там по-хозяйски с кем-то здоровается. Скоро он принес два чайника и пиалушки.
Дуя в пиалу, Валентина Аркадьевна невольно постанывала.
– Эта ужасная жара, – жаловалась она. – Я два раза принимала сердечное…
– Ничего, скоро приедем, – отозвался Сафонов. – Вот пообедаем,
Коваль вам водички свеженькой нальет на дорожку.
Когда напились чаю, на столе появились глубокие чашки-касы с огнедышащим лагманом^3.
Коваль сделал спину горбом, прочно упер в стол оба локтя; в левой руке он сжимал половину лепешки, правой совершал необходимые движения ложкой; беспрестанно сербал, хлюпал, отдувался; проглотив, еще круче набычивался, чтобы, вцепившись зубами, оторвать кусок хлеба. При этом успевал еще кое-что говорить.
– Лагман, – невнятно сказал он, обращаясь к Клавдии Петровне, которая в пятый или шестой раз протирала носовым платком алюминиевую ложку, после чего, как следует в нее внюхавшись, снова начинала протирать. – Лагман! Самая еда, чтобы похавать.
Запястье мощной руки Коваля было в ширину ладони – волосатое и бугристое.
– Жаль только, голова от него потом чешется, – добавил он. – А так – ничего.
Валентина Аркадьевна долго вдумывалась в смысл его фразы, затем начала все же осторожно хлебать.
Я прыснул.
– Шутник ты, Коваль, – сказал Сафонов, вытирая пот со лба. – Даже дети над тобой смеются… Пореже метал бы. Ты что как в голодный год…
– Ешь – потей, – ответил Коваль, с хлюпаньем втягивая в себя длиннейшую лагманову макаронину. – Работай – мерзни.
Сафонов хмыкнул.
– Да ты не больно-то и потеешь, – заметил он. – Что-то у тебя в организме не то, Коваль. Реакции нет.
– А у тебя есть, что ли? – насторожился было Коваль, но махнул рукой и снова стал с бульдожьей хваткой рвать лепешку.
– Конечно. Холодно – дрожу, жарко – потею. Вон, видишь, весь мокрый.
Реакция организма, – ответил Сафонов, пожав плечами.
– Да ладно! – недовольно буркнул Коваль. – Какая реакция, когда хаваешь!..
Было слышно, как жужжат и позванивают о стекла мухи.
– Ой! – воскликнула вдруг Валентина Аркадьевна, выпрямляясь и со звоном бросая ложку на стол. – Чешется! Правда – чешется!..
Никто не ответил.
Валентина Аркадьевна помолчала, прислушиваясь к себе.
– Может быть, это от лука? – спросила она в сторону. – Из чего этот лагман-то?
Сафонов пожал плечами, а потом посмотрел на нее пронзительно.
– Трудно сказать, – ответил он, опуская взгляд. – Можно у чайханщика рецепт спросить.
– Ой, хорошо бы! – оживилась Валентина Аркадьевна. – Я собираю рецепты!..
Сафонов достал сигареты из кармана рубашки.
– Да-а-а, – неопределенно протянул он. И вздохнул: – Повезло нам, значит, с поварихой…