Меня пригласили в одну компанию, где был эстонец из Таллина, длинноволосый худощавый человек в темных очках, художник (см.).
Он плохо говорил по-русски и часто переспрашивал, что значит то или иное слово, а мы хором ему растолковывали.
Кто-то произнес слово "паук", и эстонец, по обыкновению, спросил с характерным акцентом:
– Что есть паук?
Все загалдели. Особенно усердствовала хозяйка дома.
Эстонец не понимал. Слово "паутина" тоже было ему неизвестно. Равно как и "насекомое".
Кто-то, отчаявшись, крикнул:
– Ну, вроде бабочки!
– Бабатшки? – удивленно повторил эстонец.
Мы не стали разбираться, понимает ли он смысл слова "бабочка". Мы резко отвергли это слово и хором наорали на того, кто его произнес, обезумев в своем стремлении объяснить эстонцу, что такое паук.
Мы перешли на язык жестов.
– Краб! – просиял он.
– Да какой краб?! Никакой ни фига не краб! Паук!!! Ну такой вот, такой! В углу! Плетет вот так! Муху вот так – цап! Муху знаешь?
Эстонец смущенно и беспомощно переводил взгляд с одного раскрасневшегося лица на другое.
Когда мы обессиленно замолкли, он решил взять инициативу по наведению языковых мостов в свои руки.
И спросил:
– Как она пистшит?