"Кантийон, отнеси это письмо".
Я бросаю взгляд на адрес: улица Фоссе-Сен-Виктор.
"Конец не близкий", - говорю.
"Не важно, найми кабриолет и возвращайся обратно через полчаса".
Я выбежал на улицу как встрепанный; мимо проезжал кабриолет, я вскочил в него.
"Сто су, приятель, чтобы отвезти меня на улицу Фоссе-Сен-Виктор и вернуться обратно!"
Хотелось бы мне самому хоть изредка иметь таких щедрых седоков...
Останавливаемся у подъезда невзрачного дома. Стучу, стучу, наконец привратница, брюзжа, отворяет дверь.
"Брюзжи себе", - бормочу я и спрашиваю:
"На каком этаже живет господин Дюмон?"
"Боже мой, уж не с вестями ли вы от его дочки?"
"Да, и с отличными", - отвечаю я.
"На шестом этаже, в конце лестницы".
Я поднимаюсь, перескакиваю через две ступеньки; одна дверь приоткрыта; смотрю и вижу старика военного, который безмолвно плачет, целуя какое-то письмо, и заряжает при этом два пистолета. "Должно быть, отец девушки, думаю, - или я очень ошибаюсь".
Толкаю дверь.
"Я приехал к вам от мадемуазель Марии", - говорю ему.
Он оборачивается, становится бледным, как мертвец, и переспрашивает:
"От моей дочери?"
"Да, от мадемуазель Марии, вашей дочери. Ведь вы - господин Дюмон и были капитаном при прежнем режиме?"
Он утвердительно кивает.
"Вот, возьмите письмо".
Он берет письмо. Скажу, не преувеличивая, сударь, что волосы дыбом стояли у него на голове, а со лба падали такие же крупные капли, как из глаз.
"Она жива! - воскликнул он. - И спас ее твой барин! Сию минуту, сию же минуту вези меня к ней! Вот возьми, мой друг, возьми!"
Он шарит в ящике небольшого секретера, вынимает оттуда три или четыре пятифранковые монеты, которые словно играли там в прятки, и сует мне их в руку. Я беру деньги, чтобы не обижать его. Осматриваю помещение и думаю: "Не больно ты богат". Поворачиваюсь на каблуках, кладу все двадцать франков позади бюста некоего полководца и говорю отставному военному:
"Премного благодарен, господин капитан".
"Ты готов?"
"Жду только вас".
И он ринулся вниз по лестнице, да так быстро, как если бы съезжал по перилам.
Я кричу ему:
"Послушайте, послушайте, служивый, на вашей винтовой лестнице ни черта не видно!"
Какое там! Он был уже внизу. Ладно. Сидим мы в кабриолете, и я говорю ему:
"Не сочтите за нескромность, господин капитан, но позвольте вас спросить, что вы собирались делать с заряженными пистолетами?"
Он отвечает, сдвинув брови:
"Один пистолет предназначен некоему негодяю, да простит его Бог, а я простить не могу".
Я говорю сам себе: "Понятно, он имеет в виду отца ребенка".
"А другой - мне".
"Хорошо, что все обошлось иначе", - отвечаю я.
"Дело еще не кончено, - заявляет он. Но скажи мне, каким образом твой барин, этот превосходный молодой человек, спас мою несчастную Марию?"
Тут я все рассказал ему. Слушая меня, он рыдал, как ребенок... Сердце разрывалось на части при виде того, как плачет старый солдат, извозчик и тот сказал ему:
"Сударь, как это ни глупо, а слезы застилают мне глаза, и я с трудом правлю лошадью. Если бы бедное животное не было умнее нас троих, оно прямиком отвезло бы нас в морг".
"В морг! - воскликнул капитан, вздрогнув. - В морг! Подумать только, что я не чаял найти мою несчастную Марию, мою любимую дочку, в ином месте; я уже воображал ее себе, бездыханную, на черном и мокром мраморе! О, скажи мне его имя, имя твоего барина: мне хочется благословить его и поминать вместе с другим дорогим мне именем".
"С именем того человека, чей бюст стоит у вас в комнате?"
"О, Мария! Ведь правда, что она вне опасности? Врач отвечает за ее жизнь?"
"Не говорите мне об этом враче: дурак он, недоумок!"
"Как? Разве состояние моей дочери внушает опасение?"
"Да нет же, нет! Это относится ко мне, к моему носу".
Пока мы беседовали, экипаж катил себе по улицам, и вдруг извозчик крикнул:
"Приехали!"
"Помогите мне, друг мой, - попросил капитан, - ноги что-то не слушаются меня. Где живет твой барин?"