- А когда она вам его вернула? - спросила Кэрри, с трудом проглотив комок.
- Ты что, оглохла, девочка? Оно было вместе с фотографией. Ни письма, ничего, только мое имя на конверте, засунутом в шкатулку с ее драгоценностями.
- И больше ничего? - Спросить было нелегко, но необходимо, чтобы больше не сомневаться.
- Что еще могло там быть? - Он подозрительно посмотрел на нее. - Почему ты улыбаешься?
- Я просто радуюсь, - ответила Кэрри, и это была правда. Она была рада убедиться, что он не плохой человек и вовсе не вор. Но ему она сказать этого не посмеет. А потому ответила: - Я рада, что она оставила вам фотографию и кольцо. Этим она хотела сказать, что помнит все и думает о вас.
- А по-моему, это больше похоже на плевок в лицо, - сказал он. - Но если тебе хочется так думать, пожалуйста, я не возражаю. А теперь, ну-ка, побыстрее беги наверх и буди своего бездельника-брата, иначе вы опоздаете на поезд.
Он проводил их на станцию и усадил в вагон.
- Теперь все в порядке, - сказал он. - Ждать мне нет смысла.
Он не поцеловал их на прощание, но погладил Кэрри по щеке и взъерошил волосы Ника.
- Юный Никодемус, - сказал он и ушел.
- Что ж, с этим, по крайней мере, покончено, - повторил его фразу Ник и сел на место.
- Веди себя как следует, - наставительно сказала Кэрри. - Он, в конце концов, оказался совсем неплохим.
- Неплохим? - Ник закатил глаза.
- Не очень плохим. - Ей хотелось рассказать ему, что мистер Эванс не украл завещания, но с Ником никогда разговоров на эту тему и не было. А рассказать Альберту она не может. Она надеялась, что он будет на станции, но он не появлялся.
- Интересно, придет ли Альберт к насыпи помахать нам? На его месте я бы пришла.
- Так рано утром? - удивился Ник.
Кэрри вздохнула.
- Мы можем помахать дому, - предложил Ник. - После поворота есть место, где его видно.
- Я не буду смотреть, - сказала Кэрри. - Я, наверное, не смогу.
Она откинулась на спинку скамейки и закрыла глаза. День только начался, а она уже чувствовала себя усталой.
- Когда мы откроем пакет с обедом, Кэрри? - спросил Ник. - У меня совсем пусто в желудке.
Она притворилась, будто не слышит. Сделала вид, что спит. Она решила не открывать глаз до самой пересадки. А когда поезд тронулся, она подумала, что хорошо бы и уши заткнуть, потому что Ник стоял у окна и пел:
- До свидания, город, до свидания! До свидания, Павшие воины, до свидания, площадь! До свидания, церковь в воскресные дни! До свидания, куча шлака!..
"У меня разрывается сердце", - подумала Кэрри.
- До свидания, гора, прощайте, деревья! - бодрым голосом бубнил Ник, пока поезд набирал скорость.
Кэрри почувствовала, что больше не в силах терпеть.
- Прощай, Долина друидов!
Она вскочила и, схватив его за плечи, рывком усадила на скамейку.
Он начал вырываться.
- Пусти меня, пусти, гадкая девчонка!
Она засмеялась, отпустила его, повернулась к окну и...
И вскрикнула. Но в ту же секунду раздался гудок паровоза, поэтому никто не услышал ее крика. И только Ник увидел, как она открыла рот и широко распахнула полные ужаса глаза.
Он вскочил, и она прильнула к нему. Паровоз свистнул еще раз, и поезд вошел в туннель.
Ник почувствовал, что Кэрри дрожит. Вагон тряхнуло, и они, вцепившись друг в друга, очутились на скамейке. Во тьме туннеля она сказала:
- Долина друидов горит, Ник, она в огне; я видела пламя, дым, там пожар, они все погибнут... - Она заплакала. И в промежутках между рыданиями, которые сотрясали ее всю, говорила что-то вроде: - Это из-за меня... Из-за меня.
Он понимал, что этого не может быть, что ее слова не имеют смысла, но переспрашивать не стал, потому что у нее началась настоящая истерика.
Она плакала и плакала, а Ник сидел и смотрел. Он не знал, как остановить ее, а когда она сама перестала плакать, они уже доехали до той станции, где им предстояло сделать пересадку, и он боялся спросить что-нибудь - вдруг она снова начнет плакать? Поэтому ничего не сказал. Ни тогда, ни потом. Кэрри же с того дня ни разу не заговорила про Долину друидов ни с ним, ни с мамой, а из-за того, что она так страшно плакала, он тоже молчал.
15
Даже тридцать лет спустя, когда она уже не могла не понимать, что дом сгорел не по ее вине, не из-за того, что она бросила череп в пруд, вспомнив об этом, она опять заплакала так же горько, как и в тот раз. Не при детях, разумеется, а позже, когда они легли спать. Только старший мальчик еще не заснул и слышал, как она тихо плачет за стеной. Слезы лились градом...
Утром он не позволил будить ее. "Она устала", - сказал он. До завтрака они погуляют, а она пусть спит, сколько хочет.
Он знал, куда идти. Бодрым шагом он вел сестру и братьев по насыпи вдоль бывшей железной дороги, и хотя они жаловались, что ветки больно царапают ноги, тем не менее покорно шли за ним. Однако возле прогалины, уводившей в лес, остановились в нерешительности.
- Не хотите - можете не идти, - сказал он.
Тогда они, конечно, захотели. Кроме того, они были не из тех, кто легко пугается. А ступив на тропинку-лесенку, что вела вниз, они, как веселые щенки, бодро запрыгали со ступеньки на ступеньку.
- И чего они с дядей Ником боялись? - удивлялась девочка. - Подумаешь, несколько старых деревьев.
Но, добравшись до самого низа, немного приуныли. В ярком свете солнца старый дом с его почерневшими стенами и наглухо заколоченными окнами казался неживым. Вот двор и пруд, а позади - мертвый дом.
- Пошли, - позвал их старший мальчик. - Не возвращаться же обратно. Раз пришли, давайте все как следует посмотрим.
Но и ему было боязно, а самый младший, съежившись, спросил:
- Правда, что они все сгорели? До самого тла?
- Мама считает, что да.