Как и в первый раз, Кузнецов и Струтинский, хотя и с трудом, сумели уйти от погони. Но теперь уже ничто не золотило горькую пилюлю неудачи. Николай Иванович был расстроен вконец и нещадно корил себя за дрогнувшую от понятного волнения в решающий момент руку.
Оберегая своего самого ценного разведчика, командование не хотело, чтобы он в третий раз сделал попытку совершить покушение. Ему и так слишком везло в том смысле, что дважды удалось беспрепятственно скрыться от преследователей. Всегда так не будет, просто не может быть по теории вероятности. Но Кузнецов продолжал настаивать на своем и настоял...
20 октября Пауль Зиберт совершил третье покушение на заместителя Коха. Оно было точной копией первого. Кузнецов психологически верно рассчитал, что немцы никак не будут ждать нового нападения на том же месте и не предпримут здесь дополнительных мер охраны. Так и оказалось.
Автомобиль в том же гараже гебитскомиссара был взят другой - зеленый "адлер", вместо знака РКУ на нем установили отличительный знак и номер вермахта. Кроме марки и цвета машины Кузнецов сменил и оружие: вместо пистолета он для надежности применил гранату, на которую для усиления действия надели дополнительный стальной чехол с насечками.
И снова - технически операция прошла блистательно. Снова Кузнецов и Струтинский ушли от преследователей. И снова невероятная досадная случайность! В двух шагах от ног Даргеля граната ударилась о бровку тротуара и отскочила так, что взрыв пошел в сторону, в стену дома! Ручкой гранаты был наповал убит какой-то подполковник, стоявший на противоположной стороне улицы. А Даргель снова остался жив, хотя и был контужен взрывной волной.
- Обер-лейтенант! Все тот же обер-лейтенант, - выговорил Даргель в госпитале...
Лишь отъехав на сравнительно безопасное расстояние от места покушения, Кузнецов ощутил боль в левом плече: он был ранен осколком собственной гранаты. Решив, что рана пустяковая, царапина, так как крови вытекло немного, да и боль ощущалась лишь при движении рукой, Николай Иванович ограничился тем, что подложил под рукав сложенный вчетверо носовой платок. Но врач Альберт Цессарский, когда Кузнецов в тот же день вернулся в отряд, расценил ранение иначе.
Как показал осмотр, крохотный, но острый осколок засел в глубине мышц возле самой плечевой артерии. При малейшем движении этот кусочек стали мог перерезать артерию, и тогда Кузнецов неминуемо бы погиб от кровотечения, которое остановить ему самому было бы невозможно, да и в лагерных условиях, пожалуй, тоже. Осколок следовало немедленно и осторожно удалить.
Врач стал готовиться к операции. Когда он достал шприц и пузырек с новокаином для местного обезболивания, Кузнецов спросил:
- Вы что, хотите заморозить?
- Конечно. Нужно сделать разрез, и я хочу обезболить это место.
Николай Иванович несколько раз отрицательно покачал головой. Цессарский удивился, сказал, что новокаина у него достаточно, экономить, как было когда-то, нет надобности. Но Кузнецов упорно настаивал:
- Режьте так.
Цессарский предупредил, что будет очень больно. Но Николай Иванович оставался непреклонен. Потом, видя недоумение врача, объяснил:
- Я должен себя проверить. Если мне когда-нибудь придется испытать сильную боль, вытерплю или нет. Оперируйте, доктор!
Время было дорого. Поняв, что переубедить Кузнецова не удастся, Цессарский удалил осколок без обезболивания.
Несмотря на ранение, Николай Иванович был рад, что снова оказался в отряде. Только теперь он мог получить определенную разрядку от огромного нервного напряжения последних недель. Сброшен ненавистный немецкий френч, его заменила обычная одежда, офицер вермахта Пауль Вильгельм Зиберт превратился если и не в Кузнецова, то все же в русского человека, партизана славного отряда "Победители" Николая Васильевича Грачева.
Вечер у весело потрескивающего костра, традиционный "банк", знакомые лица боевых друзей, любимые песни, последние отрядные новости, несусветные байки Лукина о похождениях одесского налетчика Мишки-Япончика... Словом, родной партизанский дом.
Через день - некоторые итоги комбинации "Бумажник". Выходившая в Луцке на немецком языке газета "Дойче Украинише Цайтунг" в номере от 21 октября сообщила:
"Расплата за преступное покушение. Правильные мероприятия назначены и приведены в исполнение. Официальное сообщение.
В последнее время были проведены два покушения на жизнь одной политически высокопоставленной личности рейхскомиссариата Украины.
Проведенным следствием были абсолютно установлены связи между исполнителями покушений и их идейными вдохновителями. Поэтому нами проведены мероприятия против большого количества заключенных с территории Волыни, которые принадлежат к этим преступным кругам. Мероприятия назначены и исполнены".
Кузнецов уехал в Ровно, но быстро вернулся необычайно озабоченным. Убийство Геля и Винтера, ранение Даргеля привели к тому, что оккупанты предприняли ряд мер к укреплению своих спецслужб в Ровно. Об одном из них Кузнецов и поспешил поставить в известность командование.
Как сообщил Николай Иванович, на пост начальника отдела по борьбе с партизанами в местном СД назначен крупный специалист этого дела гауптштурмфюрер СС Ханке, прибывший в Ровно из Житомира, из полевой ставки Генриха Гиммлера. Назначение в Ровно гауптштурмфюрера Ханке его местные коллеги справедливо расценили как проявление крайнего неудовольствия со стороны рейхсфюрера СС их деятельностью, а скорее, в его глазах, бездеятельностью.
Первый шаг Ханке был решителен и энергичен ("новая метла чисто метет"): он переписал все население города! Гауптштурмфюрер установил порядок, по которому на дверь каждого здания был прибит листок с фамилиями всех жильцов дома или квартиры. Последняя фамилия в списке была подчеркнута жирной чертой, скрепленной печатью и личной подписью гауптштурмфюрера СС Ханке. Ни одной фамилии вписать в листок было уже невозможно - для нее попросту не хватало места. Населению объявили, что если в квартире после комендантского часа будет обнаружен кто-либо, не перечисленный в списке жильцов, глава семьи будет расстрелян как пособник партизан, а его семья репрессирована.
По первому впечатлению этой крутой мерой Ханке достиг своей цели: действительно, положение городских разведчиков, не являющихся официально жителями Ровно, сразу стало критическим. Почти во всех жилищах, которыми они пользовались, имелись женщины и дети, пожилые родители хозяев. Рассчитывать на удачу не приходилось: облавы и обыски устраивались теперь повсеместно и каждодневно, причем преимущественно в ночное время.
Нужно было немедленно найти противоядие изобретательности гауптштурмфюрера. И оно было найдено - неожиданное и до смешного простое. Обнаружилось, что система, введенная Ханке, способна обернуться сама против себя. Командование приказало ровенским подпольщикам сорвать с любого дома, где жили люди, связанные с немцами (чтобы не поставить под удар невинных), листок со списком и доставить в отряд - для образца. Когда приказ был выполнен, в штабе застучала пишущая машинка. На листе чистой бумаги печатали только одну казенную фразу: "В этом доме (квартире) проживают". Далее оставалось пустое место, ниже ставилась специально изготовленная печать отдела СД по борьбе с партизанами и штемпель "Гауптштурмфюрер СС". Готовые листки несли в штаб, и там Александр Лукин проставлял размашистую подпись "Ханке", абсолютно идентичную оригиналу.
За два дня были изготовлены многие сотни таких листков, решительно ничем не отличавшихся от подлинных. (У Александра Лукина в результате немела кисть, приходилось левой рукой массировать пальцы правой.) Их прилепляли к домам и заборам, раскидывали по улицам, оставляли на прилавках базара. Несколько штук послали почтой в адрес СД... Идея гауптштурмфюрера Ханке, возможно, вполне реалистичная и действенная в среде законопослушных немцев, была безнадежно скомпрометирована. О каком контроле теперь могла идти речь, если каждый домовладелец мог вписать в листки, которые валялись повсюду, кого угодно! Гитлеровцам не оставалось ничего иного, как немедленно отменить новый порядок регистрации населения. Карьере гауптштурмфюрера Ханке пришел конец. Эсэсовца постигла, по слухам, печальная участь его предшественника: он был снят с должности и отправлен на Восточный фронт. Разведчики отряда могли спокойно вернуться на свои городские квартиры.
...Никто из многих десятков сотрудников рейхскомиссариата Украины не знал с достаточной достоверностью, что, собственно, входит в круг служебных обязанностей майора Мартина Геттеля. Никто не мог похвастаться, что был у него не то чтобы дома, но и в служебном кабинете. Геттель не впускал в него даже уборщицу и самолично управлялся с веником и совком.
Числился он на какой-то хозяйственной должности, но в РКУ, в отличие от других сослуживцев, являлся когда хотел, правда, и уходил зачастую позже всех. Большую часть рабочего дня кабинет "рыжего майора" (так называли Геттеля за глаза) был закрыт на ключ, а его владелец бродил, вроде бы бесцельно, однако всегда в достаточной степени целеустремленно, по служебным помещениям, болтая с коллегами. Но и чиновники более высоких рангов избегали, кроме как в случаях крайней необходимости, по собственной воле обсуждать что-либо с Геттелем.
И нет ничего удивительного, что скромная делопроизводительница Валентина Довгер старалась держаться подальше от малоприятного майора. До поры до времени ей это удавалось. И все же однажды майор напросился проводить ее до дому. Девушке ничего не оставалось, как согласиться. Она резонно полагала, что не стоит высказывать свою неприязнь почти незнакомому офицеру, который, как было нетрудно догадаться, мог причинить ей серьезные неприятности.
С попытками ухаживания со стороны чиновников рейхскомиссариата Валя сталкивалась достаточно часто и научилась тактично, но решительно пресекать их. Но этот майор - совсем другое дело. Поначалу Геттель был достаточно тривиален, преподнес несколько дежурных комплиментов, потом с грустью в голосе признался в одиночестве. Валя уже знала, что после таких вступлений, как правило, следует приглашение провести вечер в ресторане, приготовилась было ответить, что ходит куда-либо очень редко и только в сопровождении жениха, как поняла, что ее спутника интересует вовсе не она сама, а именно жених.
Внутренне насторожившись, Валя с самым беспечным видом пересказала давно и основательно разработанную легенду своего знакомства с женихом.
Не будь у Геттеля молчаливо признанной всеми репутации соглядатая, его расспросы вполне могли сойти за чрезмерное любопытство и только. Но что скрывается за этими расспросами? Немаловажное значение имело и то, кому докладывает Геттель. Одно дело, если он осведомляет обо всем, что вынюхал, кого-либо из высших чиновников рейхскомиссариата и уж совсем иное - если СД.
В любом случае, понимала Валя, нужно немедленно предупредить Грачева.
Геттель слушал Валину болтовню как бы между прочим, поддерживая видимость светской беседы, но девушка чувствовала, что на самом деле он запоминает, взвешивает и сопоставляет с чем-то каждое ее слово.
Когда они подошли к дому, где жила Валентина, девушка облегченно вздохнула, хотя и была уверена, что возможная беда еще не миновала, что это провожание лишь начало чего-то значительного и, без сомнения, опасного. Церемонно попрощавшись, майор выразил надежду, что фрейлейн Валентина при случае познакомит его с обер-лейтенантом Зибертом.
В тот же вечер девушка передала Николаю Ивановичу содержание тревожного разговора. А на следующее утро, проверив, нет ли за ним слежки, более тщательно, чем обычно, Кузнецов поспешил в отряд.
Командованию было над чем задуматься. С одной стороны, ничто, кроме расспросов Геттеля, не давало основания полагать, что Зиберт взят в глубокую разработку. Иначе не было бы этого не слишком деликатного подхода к Вале, особенно просьбы Геттеля устроить ему знакомство с Зибертом.
Однако, к сожалению, имела право на существование и иная версия. Гитлеровские спецслужбы могли "зацепить" Зиберта, заподозрив, что он не то лицо, за которое себя выдает, но, не располагая пока результатами возможной глубокой проверки, вызвать в нем тревогу и вынудить тем самым предпринять какие-то действия, которые в конечном итоге приведут к разоблачению.
Наконец, была и третья, возможно самая правдоподобная, версия, что Мартин Геттель вел непонятную игру самостоятельно, до поры до времени никого в нее не посвящая.
Тщательно взвесив все "за" и "против", командование склонилось в пользу именно третьей версии и рекомендовало Кузнецову пойти на встречу с Геттелем, не теряя, разумеется, благоразумия.
В отряде понимали, конечно, что гарантировать благополучный исход контакта Николая Ивановича с майором нельзя, и потому предусмотрели определенные меры безопасности, для чего подключили к этому делу агентов "Кора" и "Фридриха", то есть Ивана Корицкого и Альберта Гласа. В случае если бы события стали складываться явно угрожающе, Кузнецову следовало под надежным прикрытием немедленно вернуться в отряд.
И вот именно в один из этих тревожных дней фон Ортель и сделал шаг, который в условиях фашистской Германии, где соглядатайство и доносительство были нормой поведения не только негодяев, но и лиц, считавших себя людьми благоразумными и к тому же патриотами, должен был быть расценен Зибертом как высшее проявление дружбы и доверия.
- Я хочу дать вам добрый совет, Пауль, - сказал штурмбаннфюрер, когда они как-то остались наедине, - вернее не вам, а вашей невесте. Последнее время ей оказывает всяческое внимание некий майор Геттель...
Зиберт обиженно выпрямился:
- Ревновать фрейлейн Валентину к этому рыжему...
- Успокойтесь, Зиберт, - улыбнулся фон Ортель. - При чем тут ревность? Речь идет совсем о другом. Мы с вами друзья, поэтому рекомендую фрейлейн Валентине держаться подальше от Геттеля. Вовсе не потому, что он неотразимый Дон Жуан. Просто вам следует учесть, что хоть у Геттеля звание и сухопутное, но начальство у него морское...
Более откровенно фон Ортель высказаться, конечно, не мог. В вермахте все знали, что начальником абвера, то есть военной разведки и контрразведки, был адмирал Фридрих Вильгельм Канарис. Значит, Геттель представляет в рейхскомиссариате контрразведку абвера.