Интересно поразмыслить над тем, почему люди, писавшие в таких трудных условиях, давали чрезвычайно подробный отчет о событиях, о которых достаточно было бы упомянуть в нескольких словах. Я думаю, эти записи являлись выражением естественного стремления поделиться своими переживаниями с кем-нибудь одним: с самим собой или с той, кого он любил. В сущности они являлись проявлением тяги к уединению.
Ледниковый щит пустынен. Но стало уже избитой истиной, что пустынность имеет мало общего с уединением. Там у нас было гораздо меньше возможностей для уединения, чем в обычной жизни. Мы спали, пробуждались, одевались, варили пищу, ели, путешествовали вместе. Естественные потребности мы отправляли на расстоянии десятка сантиметров друг от друга. Мы вели почти стадный образ жизни. Уединение являлось нам лишь в сновидениях или мечтах, либо, в несколько иной форме, когда мы писали дневники. Они носили глубоко личный характер. Должно было пройти немало времени, должны были окрепнуть узы дружбы, чтобы я получил, наконец, возможность опубликовать выдержки из них.
Один дневник велся в обстановке одиночества и уединения. Огастайн Курто описывает день за днем пять месяцев, которые он провел один на расстоянии 225 километров не только от ближайшего человека, но вообще от ближайшего живого существа. Я попросил разрешения использовать эти интимные записи, затем попросил дневники у других участников экспедиции. Не без колебаний, но в то же время охотно они предоставили их в мое распоряжение.
Моя книга не является ни научным, ни историческим трудом. Она задумана и не как книга о путешествии в обычном смысле слова. Это эскизное изображение на фоне Ледникового щита молодых людей среднего уровня по образованию, традициям и силе воображения. Мне представляется поучительным проследить, насколько отразилась на поведении и интересах людей жизнь в первобытных условиях ледникового периода - таких же суровых, в каких вынуждены были существовать наши доисторические предки.
Глава 2
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Впервые Ледниковый щит мы увидели в кристально ясное и безветренное утро лета 1930 г., когда "Квест"12 медленно двигался по зеркально-гладким водам защищенной бухты к югу от Ангмагсалика. Хотя уже совершенно рассвело, было еще очень рано - пять или шесть часов утра. Мы вышли на палубу и жадно вглядывались в белый Ледниковый щит и сдерживающие его темные горы.
Перед нами была земля, к которой мы стремились, вначале борясь со штормами Северной Атлантики, а затем прокладывая себе путь сквозь паковый13 лед на перегруженном и переполненном людьми корабле. Это была та сцена, на которой в течение целого года нам предстояло быть ведущими актерами, совершать большие путешествия на собаках, пешком, в открытых двухместных самолетах и на маленьких шлюпках. Каждый из нас, четырнадцати участников, в тайниках души приготовился к проверке своих личных качеств, к упорной борьбе, к лишениям и опасностям. И все это выпало на нашу долю.
Было так тихо, что ландшафт казался нарисованным. В движении находился только "Квест" да бесшумные, расходящиеся под острым углом волны за его кормой. Над поверхностью тихого фьорда, защищенного мысом от океанского волнения, мирно выступали айсберги, подобно водяным лилиям в пруду. Но то был пруд, в который смотрелись исполины - стремящийся вперед белый Ледниковый щит и крутые черные горы, сдерживающие его.
Ледниковый щит вытянулся к морю двумя рукавами. Левый, южный рукав круто обрывался к бухте, тут и там образуя отвесные утесы. Его можно было сравнить с замерзшими речными порогами или водопадом. Он имел трагический и угрожающий вид. Время от времени от него с оглушительным грохотом отрывалась глыба льда величиною с дом и со страшным плеском падала в воду, вздымая разбегавшиеся волны, на которых покачивались корабль и все плавучие айсберги. В чудесный день нашего прибытия это были единственные громкие звуки и стремительные движения.
Второй рукав не производил такого сильного впечатления. По долине среди голых скал он вытянулся к морю, но до самого берега не доходил. Этот правый ледник, по-видимому, представлял собой более доступную дорогу к центру Ледникового щита - к белой пустыне, терявшейся вдали. Находясь на уровне моря, мы почти не могли различить эту белую пустыню, так как ближайшие крутые склоны скрывали все остальное.
Горы, сдерживающие Ледниковый щит, производили величественное впечатление - такие они были дикие и голые. Впрочем, растения там имелись, и даже разнообразные; они укрывались в маленьких защищенных долинах или же теснились вокруг горных озерков на узкой прибрежной полосе. Но с корабля мы не могли их увидеть. Мы видели только лед и камни, воду и небо.
Картина может показаться унылой. Но это было совершенно не так. Конечно, Ледниковый щит вырисовывался холодной белой линией на фоне голубого неба. Но ближе, где лед разламывался на глыбы, и особенно там, где плавал в прозрачной воде, он сверкал всеми красками, подобно драгоценностям - изумруду, аквамарину, бирюзе и перламутру. Мы никогда не подозревали, что существует столько оттенков зеленого, синего и фиолетового. Эти нежные тона сочетались между собой так, что наилучшим образом гармонировали с господствующим черно-белым фоном. А весь мир казался таким спокойным и светлым. То была страна чудес.
Но нас ждала работа. Мы трудились с бешеной энергией, разбившись на ночную и дневную смены, иногда по две смены подряд, возбужденные новизной обстановки, используя прекрасную погоду. Мы разгрузили корабль, построили барак, установили радиомачты, совершили рекогносцировки... Мы вошли в бухту 26 июля. Через две недели мы были готовы выступить в первые маршруты.
Нас прибыло четырнадцать человек. Руководителем являлся Джино Уоткинс. Ему было в то время двадцать три года, на два года меньше среднего возраста всех участников партии. Он совершил уже две экспедиции на север. Во время одной из них, на Лабрадор, я его сопровождал. Огастайн Курто также бывал раньше в Арктике, правда, только летом. Спенсер Чепмен изучал птиц в Исландии. Джон Раймил был уроженцем Австралии. Хемптон, Рили, Стефенсон и Уэйджер недавно окончили Кембриджский университет. Остальные были военными: Бингхем служил на флоте, Лемон и Линдсей в армии, Д'Ат и Козенс в авиации.
Большинство участников экспедиции первым делом должно было приступить к топографической съемке - с небольших шлюпок или самолетов - побережья к северу от бухты. Лемону предстояло остаться в Базовом лагере и поддерживать с ними связь по радио. Остальные пятеро - Мартин Линдсей, Квинтин Рили, доктор Бингхем, Джон Раймил и я - получили задание отправиться на нартах на Ледниковый щит и организовать Центральную метеорологическую станцию. Первое дежурство на станции будут нести Мартин и Квинтин.
Во время этого путешествия мы получили первое представление о Ледниковом щите. Он ввел нас в заблуждение. Пройдя некоторое расстояние и поднявшись до высоты в полторы-две тысячи метров по достаточно пересеченной местности, при достаточно холодной погоде, встретив достаточно затруднений, мы решили, что узнали и преодолели тяготы и лишения ледникового периода. Пожалуй, мы не заблуждались, но лето в ледниковый период, вероятно, бывало довольно приятным - во всяком случае, если не приходилось путешествовать далеко. Погода стояла теплая. Мы были введены в заблуждение, ибо не могли себе представить, что через три месяца условия станут совершенно иными и что перемена произойдет с такой потрясающей внезапностью.
* * *
Товарищи помогли нам перетащить грузы и провести собак по каменистым склонам до подножия ледника. Там они попрощались с нами и вернулись к кораблю, чтобы подготовиться к плаванию на шлюпках и полетам на самолетах.
Когда они покинули нас, мы стояли среди груды ящиков, мешков и скатанных палаток, извивающихся связок альпинистских веревок, кучи потягов и постромок и двадцати восьми почти незнакомых эскимосских собак, составлявших наши четыре упряжки. Только мне одному приходилось раньше ездить на собаках. Джон Раймил был опытным лыжником, но остальные трое имели дело со снегом лишь как обыкновенные горожане. Перед нами, подобно древней лестнице великанов, тянулся все вверх и вверх ледник, который вел к собственно Ледниковому щиту. Но ледник был круче самой крутой лестницы. Весь снег растаял, и на поверхность выступил голый лед - твердый, местами с остроконечными выступами и все же очень скользкий.
Грузы надо было рассортировать и распределить по нартам. Нансеновские нарты гибкие. Их достоинство заключается в том, что они двигаются, подобно ящерицам, через неровности почвы, легко поворачиваясь, наклоняясь и скользя, как по волнам. Достичь этого можно лишь в том случае, если груз на нартах правильно распределен и привязан достаточно крепко, чтобы выдержать резкие толчки.
Необычные хозяева, не знавшие строгих порядков каждой упряжки, должны были запрячь собак и - самое худшее - надеть им ботинки - маленькие брезентовые мешочки, привязывавшиеся к лапам для защиты от острых игл голого льда. Собаки сопротивлялись. Мы поднялись сегодня в шесть часов утра и лишь незадолго до полудня двинулись, наконец, в путь, беспрестанно подталкивая нарты; мы двигались под аккомпанемент громких криков, шелестящего топота обернутых в брезент лап, скрипа и скрежета нарт, взбиравшихся и скользивших среди ледяных бугров.
Однако записи в дневниках, сделанные в этот вечер, не говорят о том, чтобы кто-либо из нас был охвачен паническим страхом. Бингхем писал:
"Нагрузили нарты и тронулись в путь. За весь день прошли километра четыре по очень сильно пересеченной местности и остановились на ночь у подножия крутого ледяного утеса, где нас застиг дождь, прежде чем мы успели разбить лагерь".
Крутой склон передней части ледника, почти что ледопад, впоследствии вежливо именовался в печати "Пугало-стеной". На этот раз нам потребовалось два дня, чтобы взобраться по нему, причем мы все вместе тащили в один прием нарты с половинным грузом, толкая их сзади или становясь на четвереньки и впрягаясь вместе с собаками.
Но погода была теплая, и когда хотелось пить, мы могли найти воду; если нам случалось останавливаться, мы могли спокойно отдохнуть; во время холодов ни то ни другое удовольствие недоступны. Выше "Пугала" на льду лежал мокрый, усеянный лужами снег. Как ни изнурительно было продвижение, Ледниковый щит пока не пускал в ход своих главных ресурсов - мороза и ветра.
Но он пользовался другими. Лед был еще относительно нетолстый. Медленно двигаясь по неровной поверхности каменистого ложа, он разрывался, образуя трещины, многие из которых прикрывал тонкий слой снега. На пути нам встретились два отдельных лабиринта трещин, и понадобилось еще три дня, чтобы мы смогли отыскать путь среди них, маркируя дорогу красными флажками. Все это время прибрежные горы находились сбоку или совсем близко позади нас.
Миновав трещины, мы водрузили особенно большой красный флаг на трехметровом бамбуковом шесте. (Впоследствии это место назвали "Склад большого флага".) Оттуда мы могли двигаться прямо и сравнительно быстро в нужном нам направлении. Идя вперед, но время от времени оглядываясь, мы видели, как горы постепенно, одна за другой, исчезали за горизонтом. Через день мы не видели уже ничего, кроме снега и нашей маленькой партии. Повсюду вокруг небо опускалось к белому горизонту. Выпуклая поверхность Ледникового щита скрыла от нашего взора землю, подобно тому, как кривизна Земного шара скрывает ее на море.
Я описываю наше путешествие очень кратко. То был лишь летний маршрут, едва ли служивший более показательной пробой наших сил, чем любая трудная экскурсия во время каникул. Подлинный интерес появляется с наступлением зимы, характерного для Севера времени года. Но чтобы читатель лучше понял последующие путешествия, надо теперь же кое-что пояснить.
Местоположение будущей станции на Ледниковом щите было рассчитано таким образом, чтобы она находилась в точке пересечения проектируемой воздушной трассы с осью Ледникового щита. От Большого флага за трещинами мы держали путь внутрь Гренландии к этому пункту почти так, как ведут навигацию на море, прокладывая курс по компасу и внося поправки с помощью астрономических наблюдений. Джон Раймил исполнял обязанности штурмана, пользуясь при определении долготы и широты теодолитом14 и радиоприемником для приема сигналов точного времени. Ему помогал Мартин Линдсей. Квинтин Рили был метеорологом, Бингхем - врачом и, как моряк, мастером на все руки. На мою долю выпало собачье хозяйство и общее руководство. Но то, что раньше являлось моим секретом, уже давно стало общим достоянием. На Ледниковом щите, лишенном всяких ориентиров, погонять собак означало лишь тщательно следить, чтобы упряжки шли в одну линию. Все обязанности погонщика сводились к тому, чтобы сдвинуть с места свои нарты, крепкой руганью заставляя собак приняться за работу, время от времени распутывать постромки и (самое утомительное) не давать тяжело нагруженным нартам опрокинуться на волнах снеговых заструг15.
Через каждые восемьсот метров мы маркировали дорогу красными матерчатыми флажками, прикрепленными к метровым бамбуковым палкам. Расстояние мы определяли с помощью одометра16, привязанного к задку передних нарт. Нам стоило большого труда устанавливать флажки точно по прямой линии и в правильном направлении. Мы следили за тем, чтобы они держались прочно, заколачивая их в фирн17, твердый, почти как мел, и воздвигая вокруг основания небольшой холмик. Я определил, что на установку каждого флага тратилось не меньше шести минут. Мы двигались до тех пор, пока было достаточно ясно или светло, чтобы, устанавливая флаг, можно было видеть предыдущий. Каждые сутки распределялись примерно следующим образом: завтрак, снятие лагеря и нагрузка нарт - 4,5 часа; утренний переход - 4 часа; второй завтрак - 0,5 часа; дневной переход - 4,5 часа; разбивка палаток, кормежка собак и самих себя - 3 часа; чтение, писание, мелкие починки, сушка носков и рукавиц - 1 час; сон - 6,5 часа. Этот твердый распорядок нарушался только остановками для астрономических наблюдений или непогодой.
Так до 28 августа мы двигались по белому однообразному плато к намеченной точке. Мы все время шли вверх - до высоты около 2700 метров над уровнем моря. Поверхность не была гладкой. Она напоминала подернутую рябью океанскую зыбь, где рябь изображали снеговые заструги, а зыбь - длинные валы с промежутками от гребня до гребня чуть не в километр.
Достигнув назначенного пункта, мы сгрузили с нарт специальную палатку, множество приборов, пять санных ящиков, содержавших полный рацион для двух человек на пять недель (но так как люди не будут двигаться, полных рационов им не понадобится), мешок бобов, горох и чернослив, немного чаю и сто десять литров керосина. Рили и Линдсею предстояло прожить этими запасами до тех пор, пока не придет первая смена из Базового лагеря, находившегося на расстоянии двухсот двадцати пяти километров пути, отмеченного линией красных флажков.
Глава 3
РИЛИ И ЛИНДСЕЙ НА СТАНЦИИ "ЛЕДНИКОВЫЙ ЩИТ"
28 августа Квинтин Рили записал в дневнике:
"Вот мы и здесь - Мартин и я - на шесть или восемь недель. Приятный вид: перед нами до самого горизонта ровно ничего".
Джон Раймил, док Бингхем и я задержались на полтора дня, чтобы помочь установить палатку. Она по форме напоминала раскрытый зонтик без ручки и состояла из восьми изогнутых деревянных ребер, обтянутых двойным слоем брезента. В поперечнике палатка имела 2,7 метра, в вышину под самым куполом - чуть больше 180 сантиметров. В центре купола проходила, напоминая выступающий над верхушкой кончик зонта, короткая медная трубка, служившая для вентиляции. Ни двери, ни окна не было. Для сообщения с внешним миром служил шестиметровый туннель, доходивший до пола палатки. Теоретически это был наилучший тип входа, так как холодный воздух, который тяжелее теплого, мог бы проникать из туннеля в палатку только по мере необходимости, когда вы открывали вентилятор. Установив палатку и вырыв туннель, мы устроили торжественный обед (впрочем, только из продуктов санного рациона) в помещении станции, впоследствии получившей название "Ледниковый щит".
На следующее утро - я снова цитирую Рили - "Все позавтракали вместе, после чего начались приготовления к отъезду Джеми, Раймила и Бингхема. Партия поспешно покинула станцию около четырех часов дня. Становилось холодно, так что Мартин и я вернулись в палатку и выпили по чашке какао. Мы немного прибрали снаружи и разложили свои вещи внутри. После ужина Мартин и я сыграли партию в шахматы, и он придумал очень красивый мат. Глава из "Ярмарки Тщеславия"18, а затем в постель".
В моем дневнике в этот вечер была сделана запись:
"Запрягли по девять собак в каждые нарты и быстро помчались в обратный путь; 33 километра за 4,5 часа".
Это расстояние отделяло уже Мартина и Квинтина от какого бы то ни было общества. Они остались на станции, чтобы каждые три часа производить метеорологические наблюдения, но в своем рассказе я уделяю больше внимания тому, как они ладили друг с другом и какой образ жизни вели.
Они сильно отличались по своему прошлому и по интересам. Мартин называл себя (не совсем правильно) типичным солдатом. Он побывал в Индии и в Африке, ему приходилось стрелять крупного зверя, а на родине он развлекался охотой и проводил праздники в поместье. В личных привычках он был склонен к небрежности и вечно что-нибудь терял.
Квинтин учился в Кембридже, где был рулевым на гоночной яхте. Единственным видом спорта, о котором он разговаривал, являлся парусный. Другими главными темами служили, насколько я помню, религия и его семья. Он был ревностным, догматичным католиком и мог без конца рассказывать о своем доме на острове Джерси, где его отец, Этелстан Рили, жил в замке Трините. В личных привычках он имел склонность к суетливости и педантичности. Больше, чем кто-либо из нас, Квинтин заботился о комфорте. Он привез с собой на Ледниковый щит резиновую грелку. Вынужденные экономить топливо, мы по дороге варили утром овсянку на воде из грелки.
31 августа Квинтин записал в дневнике:
"Чувствую, что жить с Мартином будет чудесно. Ничто не выводит его из равновесия, и он самый добродушный человек из всех, с кем мне приходилось встречаться. Поистине великолепный партнер для такой игры".
Позже Мартин Линдсей писал (свой дневник он уничтожил, и я цитирую по книге "Те дни в Гренландии"):
"Мы всегда вели себя вполне непринужденно, и нам не стоило никаких усилий ладить между собой. Это тем более удивительно, что и по темпераменту, и по вкусам мы в сущности не имели ничего общего. И хотя дни, проведенные вместе на Ледниковом щите, уничтожили всякие преграды между нами, так что мы буквально все знали друг о друге, впоследствии, как это ни странно, подобная близость никогда больше не восстанавливалась".
Когда оглядываешься на прошлое, это вовсе не кажется странным. Как ни отличались в других отношениях их темпераменты, оба они принадлежали к типу людей, готовых на добровольные жертвы. (Это снова проявилось во время войны.) Они питали одинаковую склонность к тому, что им приходилось делать. В тех примитивных условиях они смотрели на вещи совершенно одинаково, чего никогда не наблюдается у двух человек, как бы много общего между ними ни было, в полнокровной разнообразной жизни на родине. Если бы они теперь вернулись на Ледниковый щит, они снова без всякого насилия над собой зажили бы одними и теми же интересами, развлекая друг друга воспоминаниями о своей жизни на родине и рассказывая о себе, как о посторонних людях из иного мира.