"Ты какой комиссар был?" - спрашивает офицер одного из них.
"Я, товарищ..." - "Да я тебе не товарищ... твою мать!" - оглушительно кричит офицер.
"Виноват, виноват, ваше благородие..." - и комиссар нелепо прикладывает руку к козырьку.
"А, честь научился отдавать!.."
"Знаете, как его поймали,- рассказывает другой офицер, показывая на комиссара,- вся эта сволочь уже бежит, а он с пулеметными лентами им навстречу: куда вы, товарищи! что вы, товарищи! и прямо на нас... А другой, тот ошалел и винтовку не отдает, так ему полковник как по морде стукнет... У него и нога одна штыком проколота, когда брали - прокололи".
Вошли на отдых в угловой, большой дом. Пожилая женщина вида городской мещанки, насмерть перепуганная, мечется по дому и всех умоляет ее пожалеть.
"Батюшки! батюшки! белье взяли. Да что же это такое! Я женщина бедная!"
"Какое белье? что такое? кто взял?" - вмешались офицеры.
Шт.-кап. Б. вытащил из сундука хозяйки пару мужского белья и укладывает ее в вещевой мешок. Меж офицерами поднялся крик.
"Отдайте белье! сейчас же! Какой вы офицер после этого!"
"Не будь у вас ни одной пары, вы бы другое заговорили!"
"У меня нет ни одной пары, вы не офицер, а бандит",- кричит молодой прапорщик. Белье отдали...
Я вышел из дома. На дороге стоят подводы. Прямо передо мной на одной из них лежит кадет лет семнадцати. Лицо бледно-синее, мертвенное. Черные, большие глаза то широко открываются, то медленно опускаются веки. Воспаленный рот хватает воздух. Он не стонет, не говорит.
Рядом с подводой - сестра.
"Куда он ранен, сестра?" Безнадежно махнула рукой: "В живот, шрапнелью".
Кадет закрыл черные глаза, вздрагивает всем телом, умирает.
К вечеру мы выходим за Выселки. Отошли версты четыре.
"Господа, большевики уже заняли Выселки. Смотрите, у завода как будто орудия",- и не успел офицер сказать это, как блеснул огонек, ухнула пушка и возле нас рвется граната, другая, третья...
Обозные телеги метнулись, понеслись. Усталая за день пехота нервничает, бежит к насыпи жел. дороги-скрыться. Отступаем под взрывы, треск, вой гранат.
В восьми верстах, в хуторе Малеванном расположились ночевать. От нашей роты караул и секрет в степь. Усталые, ругая всех, идем. Темная ночь сровняла секрет с землей. Лежим. Тихо. В усталой голове бегут мысли о доме, воспоминания о каких-то радостях...
Но вот топот по дороге. Силуэты конных. По ночи ясно долетает разговор: "Стой! кто идет?" - "Свой".- "Пропуск?" - "Штык".- "Проезжайте".
Кореновская
Тихое, ясное утро. Мы вышли из Малеванного. Усталые от боев и переходов, все хотят только одного: отдыха.
Идем степями. Скоро Кореновская. Где-то протрещали одинокие выстрелы.
К командиру полка подъехали какие-то конные, что-то докладывают. И сразу облетело всех: Кореновская занята большевиками. Вместо отдыха - опять бой.
Мы уже цепью идем по степи. Рвутся снаряды их, уходят наши. Они пристрелялись - шрапнель рвется на уровне человеческого тела и немного впереди цепей. Лопнет белое облачко, и, как придавит цепь,- все падают. Сзади стон, кто-то ранен. Сестра повела его под руку. Еще кто-то упал. Чаще с злым визгом рвутся шрапнели, чаще падают идущие люди. Уже свистят пули, захлопали пулеметы. Мы залегли, наскоро окапываясь руками, а над нами низко, на аршин от земли, с треском, визгом лопаются шрапнели, и маленькое, густое, белое облачко расходится в большое, легкое и подымается вверх.
Вот захлопал вдали пулемет. Вот снопом долетают пули, визжат, ложатся впереди, ближе, ближе поднимается от них пыль, как будто кто-кто страшный с воем дотягивается длинными щупальцами. Цепь прижимается, вжимается в землю, "в голову, в голову, сейчас, сейчас...". Пулемет не дотянулся, перестал. Его сменил треск двух шрапнелей, и вслед за ним из второй цепи донеслось жалобное "ой... ой... ой...".
Все осторожно поворачивают головы. Раненого видно сразу: он уже не вжимается в землю и лежит не так, как все...
"Кто-то ранен там, где лежит брат. Неужели он?
"Кравченко! - кричу я шепотом моему соседу.- Узнай, ради Бога, кто ранен и куда!" Кравченко не оборачивается. Мне кажется, что он умышленно не слышит. "Кравченко!" - кричу я громче. Он мотает головой, спрашивает следующего. "В живот",- отвечает мне Кравченко.
"Кто, спроси кто!" Доносятся жалобные стоны. Я оборачиваюсь. Да, конечно, брат лежал именно там. Я уверен. В живот - стало быть, смертельно. Чувствую, как кровь отливает от головы. Путаясь, летят мысли, громоздятся одна на другую картины... "Вот я дома... вернулся один... брата нет... встречает мать..." Та-та-та-та - строчит пулемет, около меня тыкаются пули. Оглушительно рвется шрапнель, застилая облаком...
"Лойко ранен!" - кричит Кравченко.
Лойко - слава Богу,- стало легко... И тут же проносится:
какая сволочь человек, рад, что Лойко, а не брат, а Лойко ведь сейчас умирает, а у него тоже и мать и семья...
"Тринадцать! часто!" - кричит взводный Григорьев.
Я не понимаю. В чем дело? А он часто щелкает затвором, стреляет, стреляет...
"Что же вы не стреляете! Наступают же!" - кричит Григорьев, и лицо у него возбужденное, глаза большие...
Я смотрю вперед: далеко, колыхаясь, на нас движутся густые цепи, идут и стреляют...
Как же я не заметил, проносится у меня... надо стрелять... затвор плохо действует... опять не почистил... Кругом трещат винтовки.
"Отходить!" - кричит кто-то по цепи... Что такое? Почему?..
Все встают, отступают, некоторые побежали...
Отступление! Проиграли!
Но куда же отступать! Некуда ведь! Я иду, оборачиваюсь, стреляю в черненькие фигурки, иду быстро, меня обгоняют...
Смешались!.. Как неприятно...
"Кучей не идите!" - кричит кто-то... Сзади роем визжат, несутся пули, падают кругом, шлепая по земле... Неужели ни одна не попадет в меня?.. как странно, ведь я такой большой, а их так много... Смотрю вправо, влево - все отступают... "Куда же вы, господа!" - раздаются крики... "Стойте! Стойте!.." Раненого Лойко бросили, он полз, но перестал... вот уже скоро наша артиллерия...
...Сзади черненькие фигурки что-то кричат... интересно, какие у них лица... Ведь тоже - наши, русские... наверно, звери...
"Стойте же, господа!", "стойте... вашу мать!" - кричат чаще... Кое-где останавливаются отдельные люди, около них другие, третьи...
Цепь неуверенно замедляет шаг... Все равно - ведь отступать некуда, лучше вперед, будь что будет...
"Вперед, братцы! Вперед!" - раздаются голоса. Двинулись вперед одиночки, группами... Крики ширятся, "Вперед! Вперед!.." Вся цепь пошла. Даже далеко убежавшие медленно возвращаются.