При ознакомлении с табл. 1 и 2 возникает ощущение отсутствия связи физиологических и языковых индексов, а также и внутри этих сфер. Это заставляет сделать предположение, что если внутри них и существуют какие-либо связи, то они не захватывают всю генеральную совокупность. Попытаемся оценить низшую границу численности ее возможных подтипов. Для этого применяем теорему Ляпунова с оценкой по формуле Лапласа. При оценке для основной группы по индексу I (фон) получился объем выборки 2 человека (Д = 0.1, р = 0.8); по индексу III (стадия Г) получился объем выборки 5 человек (Л = 0.15, р = 0.7). В остальных случаях результат не превышает 6 человек (р^0.7). Поэтому следует предположить, что для получения приемлемого согласования хотя бы внутри стадий стоит выделять подтипы не менее 5 человек. Сравнение с данными по контрольной группе (табл. 1) позволяет также считать ее объем репрезентативным. В качестве средства для установления наиболее общих закономерностей выбрана линейная корреляция. Если бы нам удалось установить наличие этой весьма грубой и простой зависимости, то это не только доказало бы эффективность избранного подхода, но и позволило бы ожидать от применения более тонких методов неизмеримо больших результатов.
Ввиду значительного объема переходных таблиц приводится лишь значение итога подсчетов — коэффициента корреляции (г). Подсчет корреляции индекса I с показателем ЧСС (для всех стадий основной группы) дал г=0.25. Следовательно, общей закономерности не наблюдается. Поскольку I устанавливает основную характеристику языковой структуры — ее символическое или знаковое построение, без него любые связи нельзя считать достоверными. Попытаемся поэтому подсчитать корреляцию по тем же данным, но без учета отдельных стадий. При удалении стадии А г вовсе не существует. Если стадию А внести обратно и вывести стадию Б, получаем г=0.04, аналогично и по другим стадиям. Следовательно, временные характеристики здесь роли не играют. В этих условиях нам остается оценить влияние индивидуальных особенностей на корреляцию. Подсчет последней между I и показателем ЧСС по всем стадиям для основной группы, за вычетом испытуемых 6—8, 10, 12 — 14, сразу дает г=0.53. Значит, здесь обнаруживается четкая закономерность по восьми испытуемым (если учесть и очень близкого к ним № 10). Уравнение прямой регрессии записывается тогда в виде Ух = 16.61х+ 79.23 (под х здесь подразумеваются данные по индексу I). Подстановка в это уравнение данных контрольной группы дает приемлемую аппроксимацию значений пульса (за исключением № 19). Следовательно, для испытуемых 1—5, 9—11 основной группы и 16 —18, 20 конт-
32
рольной выявляется оптимальная корреляция между лингвистическим (I) и физиологическим (ЧСС) показателями для всех стадий.
Противоположное явление нужно констатировать для показателя ПД. Ни по определенным стадиям, заданиям, группам испытуемых, ни по комбинациям этих показателей никакой связи с абсолютной величиной ПД или его относительным приростом выявить не удалось. Подсчет дисперсий по 12 таким комбинациям позволяет, скорее, говорить о равной вероятности сочетания данной цифры пульсового давления с любой лингвистической характеристикой. Вместе с тем углубленное исследование показывает наличие тонкой связи между каждой по отдельности из двух компонент, определяющих уровень пульсового давления, и объемом памяти (индекс II). Так, для испытуемых 2 — 5, 10, 11, 15 для всех стадий, за вычетом Б, корреляция между индексом II и показателем СД составляет — 0.53. (Возможно, это обусловлено тем, что индекс II «захватывает» также и краткосрочную непроизвольную память, которая может быть связана с артериальным давлением). Во всяком случае нужно отметить, что по всем основным показателям кровообращения наблюдается хорошая связь с языковыми характеристиками для не менее, чем 5 испытуемых, что доказательно при принятых нами предпосылках.
Попробуем теперь оценить закономерности внутренней структуры языка (табл. 1) прежде всего между индексами I и II по всем стадиям. Для всей основной группы корреляции не существует, однако для испытуемых 2—4, 9 — 11, 15 получаем г=—0.66. Следовательно, здесь выделяется тип прочной связи между уровнями классов и морфологии в сравнительно-статическом аспекте. Аналогичная картина просматривается и для индексов I и III. Если для всей основной группы по всем стадиям корреляции не наблюдается, то для тех же испытуемых 2—4, 9 — 11, 15 получаем г=0.56. Итак, для одного и того же формально выделяемого индивидуального типа существует прочная связь между всеми основными глубинными уровнями языка.
Нам осталось оценить влияние стадиального фактора — важнейшего для динамики измененных состояний. При исследовании корреляции с артериальным давлением особенности наблюдались на стадии Б. Попытаемся продолжить ее анализ. По индексам I и III для тех же 7 «стабильных» испытуемых после удаления показателей по стадии Б корреляция не ухудшается. Более того, если к этому типу присоединить еще двух достаточно «нестабильных» испытуемых (8 и 14) и убрать показатели по стадии Б, то г отчетливо улучшается (до +0.64). Следовательно, относительно индексов I и III для всей основной группы главным дестабилизирующим фактором, «генератором шума», является прежде всего стадия Б (наступающая примерно через 1 ч 30 мин после инъекции препарата). Можно добавить, что переход к криволинейной корреляции делает выделенную картину более четкой, однако не приводит к появлению других типов. Данная тенденция действительна и для контрольной группы.
А- Л. Спивак q*j
Исходя из определенных выше величин, можно составить уравнения прямой регресии Y₤ = —6.79х+ 7.75 и Z₤=0.58х+0.27, где х — значение по индексу I, Y — по индексу II, Z — по индексу III. Поскольку все расчеты велись для абсолютных величин, по этим уравнениям легко сравнить теоретически задаваемые ими значения с фактическими. Аппроксимация получается приемлемой для всей группы, за исключением № 19, а отклонения в ней, объяснимые влиянием послеоперационных болей, легко снимаются следующим образом: для Y при х<0.5 к свободному члену следует прибавлять, а при х≥0.5 — вычитать 1.5. Такая коррекция свободного члена закономерна и не противоречит утверждению о хорошей корреляции между основной и контрольной группами. Все остающиеся здесь расхождения концентрируются на стадии Б, в чем снова проявляется закономерность связей между этими двумя группами. Выведенные закономерности отражены в табл. 3.
Таблица 3
Лингвистическая типология измененных состояний сознания при кетаминовой
терапии
| Номер испытуемого | ||||
| Признак | 2-4, 9-11, 15-18, 20 | 1, 5 | 8, 14, 19 | 6, 7, 12, 13 |
| Корреляция языковых и физиологических показателей | + | + | — | — |
| Корреляция между языковыми показателями | + | — | + | — |
| Общий вывод о типе корреляции | Стабильный тип (СТ) | Переходный | Нестабильный тип (Н) | |
| тип | ||||
| (ПI) | (ПII) |
Примечание, « + » — при наличии корреляции хотя бы у одной пары показателей, «—» — при ее отсутствии у всех пар показателей.
Таким образом, углубленное исследование измененных состояний сознания при введении кетамина подтверждает исходное предположение о закономерности выделения основных стадий дис-солюции языка, отчетливо коррелирующих с выводами других наук о мышлении. Заметим, что в ходе наблюдения были получены и дополнительные данные. Так, сначала нами не учитывался тип личности испытуемого. Вместе с тем любому специалисту по мышлению известно, что исследуемую группу всегда следует примерно разделить хотя бы на две—три группы. Объективность такого деления хорошо видна из наблюдений за действием любого препарата на конкретных испытуемых. Так, одна и та же доза психофармакологического препарата при прочих равных условиях вызывает стимуляцию психической деятельности у одних людей и ее торможение — у других [1, с. 11 —12]. (Вспомним здесь же идущее от Гиппократа разделение людей на четыре «темперамента»). И вот в итоге исследования сам материал обусловил
34
примерное разделение исследованной группы на 4 типа. Если даже весьма грубая методика линейной корреляции привела к выделению новых, совершенно незапланированных типов такого рода на основе многослойного подхода к языку, то нужно признать валид-ность основных принципов предложенного подхода.
Аналогичное исследование, проведенное при помощи других препаратов, позволило выделить в принципе похожие типы, не приведя к сколько-нибудь качественно отличающимся результатам. Например, при действии инсулина исследованная группа поддалась разделению на стабильный (примерно 60 % испытуемых), переходный (около 30 %) и нестабильный типы. Следует утверждать, что относительное число испытуемых данного типа примерно определяет вероятность его появления в произвольно взятой совокупности. Выделенный во всех случаях нестабильный тип определяется достоверно из-за весьма сильной степени непредсказуемости всех его характеристик. Можно ли утверждать, что нами полностью исключено влияние на языковые показатели со стороны скорости и направления диссолюции, а также типа примененного фармакологического препарата? В принципе для окончательного обоснования такого положения достаточно сравнить типологические характеристики двух наиболее сильно различающихся как по сравнительной длительности нисходящего и восходящего этапов диссолюции, так и по всем другим характеристикам препаратов. Эти данные приведены в табл. 4, где предыдущие лингвистические индексы дополнены индексом IV. Он характеризует выполнение задания Ж несколько раз подряд на каждой стадии распада, причем численно регистрируется отношение количества значений индекса Ж, равных 1, к общему числу ответов.
Таблица 4
Лингвистические характеристики измененных состояний сознания при воздействии
инсулина и кетамина
| Препарат | Языковый индекс, тип испытуемого | ||||||||
| Стадия диссолюции | I | II | III | IV | |||||
| С | п | С | П | С | п | С | п | ||
| Г | Кетамин Инсулин Кетамин | 0.84 0.80 0.62 0.75 0.59 0.60 0.23 0.50 0.36 0.40 | 0.36 0.50 0.20 0.65 0.28 0.50 0.22 0.28 0.18 0.30 | 0.73 0.20 3.09 2.40 5.55 4.80 7.09 6.00 7.36 7.20 | 4.60 0.25 6.00 2.80 6.00 4.50 6.80 6.20 7.60 7.55 | 0.95 0.92 0.64 0.62 0.43 0.53 0.33 0.30 0.37 0.28 | 0.76 0.92 0.80 0.62 0.66 0.53 0.60 0.30 0.08 0.28 | 0.95 0.15 0.90 0.10 0.80 0.20 0.60 0.10 0.40 0.20 | 0.95 0.15 0.80 0.10 0.80 0.20 0.80 0.10 0.20 0.20 |
| в | Инсулин Кетамин Инсулин Кетамин Инсулин Кетамин Инсулин | ||||||||
| Б | |||||||||
| А | |||||||||
| Фон |
Примечание. С — стабильный, П — переходный тип испытуемого.
Прежде всего материалы табл. 4 показывают, что на фоне самых общих закономерностей действие определенного фармакологического препарата вызывает и некоторые специфические явле-
•ч * 35
ния. Так, индекс IV диаметрально противоположен по своим численным значениям для обоих рассмотренных препаратов. Объяснение этого явления можно связать с характеристиками индекса II: объем морфологической памяти для инсулина значительно ниже, чем для кетамина. За счет этого из первой фразы задания Ж удерживается в основном лишь последнее слово — объект, что и дает такие показатели по инсулину. Изучение специфических характеристик действия каждого препарата представляет собой самостоятельную проблему (по общим соображениям здесь следует ожидать для каждого препарата до восьми добавочных оттенков воздействия на речь, существующих в разных пропорциях, ср. [40, с. 239]), однако приведенный материал позволяет говорить о преобладании общности по примененным языковым индексам. При взгляде на изменение каждого из последних во времени мы видим строго однонаправленное движение, хотя характеристики обоих препаратов брались на различных по направлению и скорости осях диссолюции. Это позволяет считать доказанным положение о том, что движению каждого лингвистического индекса в пространстве измерения соответствует движение измененного состояния сознания во времени.
Возникает вопрос, не слишком ли механистично лежащее в основе приведенных таблиц предположение о взаимосвязи абсолютных характеристик языка и физиологии. Прежде всего, линейная корреляция связывает между собой не конкретные индексы, а интервалы, в которых они находятся. Во-вторых, такая тенденция наблюдается лишь для двух из исследованных четырех типов. Наконец, все стадии изменений индексов в нашей методике не связаны жесткой последовательностью. Так, признавая важность задержек или ускорений на траектории движения диссолюции языка и сознания, мы пока не учитывали их при проведении типологизации (подробнее см. гл. IV). Таким образом, изложенная концепция вовсе не так «жестка», как она представляется на первый взгляд, более того, она весьма гибко учитывает самые своеобразные типы протекания диссолюции сознания.
Глава HI
ТЕОРЕТИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ
ЭКСПЕРИМЕНТА
СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ И СОПОСТАВИТЕЛЬНО-ТИПОЛОГИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
Руководствуясь принятым ранее «челночным» (итеративным) методом исследования, мы должны отвлечься от взаимосвязи эмпирически полученных лингвистических и физиологических показателей, с тем чтобы, опираясь на доказанную выше много-слойность языкового мышления, проверить выдвинутую выше филогенетическую гипотезу. Напомним, что ее сущность составляет утверждение о сохранении на глубинных уровнях языка исторически древних языковых структур, сформировавшихся на давно пройденных этапах его развития и 'согласующихся с основными этапами естественного освоения языка при развитии каждого человека. Разумеется, возможности языковой реконструкции на материале измененных состояний имеют свои границы. Здесь могут быть выявлены лишь латентно присутствующие, сохранившие хотя бы в небольшой степени свою роль филогенетические структуры языка. Весьма плодотворной в этом плане нам представляется высказанная в современной лингвистике гипотеза о своеобразной «глубине», внутренней «диахроничности» статики языка в каждый момент времени именно за счет неявного присутствия в ней продолжающихся уже долгое время и еще не завершившихся изменений [23, с. 5-6, 16].
Отметим, что в лингвистике накоплен материал, позволяющий выделять архаичные аспекты языковой структуры на материале исследования периферийных стилей языка, часто употребляемых при измененных состояниях сознания. Сюда относятся бранная лексика с характерными для нее грамматическими структурами (см. анализ около 100 языков — [126]), реликтовые сакральные языки некоторых народностей [116, с. 504], определенные стили просторечия [162, с. 193—194, 202], особенно сохраняющего элементы вымирающего субстратного языка [118]. Здесь же можно
37
упомянуть некоторые работы по ошибкам в речи или на письме, представленным на русском языке работой Ю. В. Красикова 1980 г.) (итоговая монография англоязычной литературы — 119]). Вместе с тем в этих работах восстанавливаются, в отличие от нашего эксперимента, фрагментарные осколки распада более архаичных уровней языка, не связанные в живую, функционирующую систему. Поэтому важное место в поиске содержательных интерпретаций здесь займет и одна из наиболее разработанных лингвистических дисциплин — сравнительно-историческое языкознание, где системный, функциональный подход применяется наиболее строго.
Лексико-семантическому анализу языка посвящены преимущественно задания А—В нашего теста. Как уже отмечалось, по ходу диссолюции языка возрастает вероятность появления в речи
испытуемых узкоденотативного знака {------------± + +} (здесь и
далее нами применяются в фигурных скобках те же обозначения, что и в предыдущей главе). При этом наблюдается близость вероятности появления по ходу диссолюции обобщения как генерализованного, так и негенерализованного абстрактного типа
(показатели для первого по заданию В: {------±±±±±}). Обе эти
тенденции находят себе интерпретации в сравнительном языкознании. Так, в отношении узкоденотативных знаков можно вспомнить о выводах целого ряда лингвистов, говорящих о повышении конкретности, связи с реальной эмоционально-значимой ситуацией общения по мере продвижения в прошлое русского языка [5, с. 402].
Следует также вспомнить об архаичных способах выражения предикативности, застывании в словосочетаниях-«штампах», особенно инвективного характера, филогенетически древних форм и конструкций. С другой стороны, известная сбалансированность генерализованной, связанной с единственным числом, и негенера-лизованной, связанной со множественным числом (до тех пор пока число вообще можно морфологически различить), лексики находит себе параллели еще в праславянском языковом состоянии. Так, для последнего естественны как *гойъ, *пагос1ъ, так и ^Бъгойът для обозначения совокупности рода — ср. церковнославянские как одежда, так и пърты для обозначения одежды вообще [86, с. 180 — 184]. (Здесь и далее церковнославянская и древнерусская орфография упрощена).
Таким образом, восстанавливаемая картина далека от кажущегося на первый взгляд монотонным упрощения языка по мере его распада. Отметим, что если в фоновом состоянии соотношение в речи испытуемых парадигматических и синтагматических ассоциаций составляет примерно 4.5 к 5.5, то далее эта пропорция быстро сдвигается до 1 к 7, причем синтагматические ассоциации преобразовываются в узкоденотативные знаки, что также говорит в пользу филогенетической гипотезы.
Рассматривая по данным задания Б построение частей речи, можно говорить о нарастании при диссолюции тенденции к объединению частей речи в четко разграниченные, более крупные классы,
38
ассоциации на члены которых даются внутри них же. Так, с одной стороны, можно говорить о классе, состоящем из имени и собственно глагола, с другой — о классе, включающем наречие, категорию состояния, заместительную лексику, а также фразеологизмы обстоятельственного значения. При интерпретации этого факта следует обратиться к реконструкциям А. А. Потебни, говорившего о первоначальной нерасчлененности имени и глагола в рамках одной части речи, называемой им первообразным причастием [5, с. 401].
На наличие исторически сложившейся обособленности заместительной лексики русского языка, представляющей собою «вторую, параллельную систему частей речи» [43, с. 218], сближающуюся с узкоденотативными знаками по предметной соотнесенности, непосредственной связи с речевым контекстом, частой дейктиче-ской функции, говорят многие современные лингвисты. Отсутствие форм словоизменения и частая соотнесенность наречия с категорией состояния, представляющей собою периферийный по отношению к глаголу тип предикативности [ср. 43, с. 215], позволяют предположить, что основой образования второго из описанных ассоциативных классов являются не только лексико-семантиче-ские, но и синтаксические особенности их функционирования. В этой связи возможно вспомнить и о воззрениях эллинистического грамматика Дионисия Фракийского, относившего к наречию как междометия, союзные слова, некоторые фразеологизмы архаичного происхождения, так и «наречия вакхического воодушевления» [100, с. 24], в нашей терминологии — наличествующие при измененном сознании подвиды узкоденотативных знаков.
Как известно, ведущей тенденцией в историческом развитии всех структур русского языка является повышение степени их глагольности [61, с. 76]. Естественным будет поэтому при исследовании следующего уровня языка — морфологического — обратиться на материалах заданий Г — Е, 3 к основным процессам, происходящим как внутри глагольной системы (структура диатез и взаимоотношений между собственно глаголом и отглагольными образованиями), так и вне ее (взаимосвязь между именем и глаголом). Как показывает анализ насыщенности речи испытуемых глаголами, примерно первые две трети общей длительности диссолюции наблюдается отчетливая тенденция к понижению индекса Г {+ + + ±—}, а затем в окончании предложенной фразы начинают устойчиво встречаться узкоденотативные знаки, методологически препятствующие дальнейшему подсчету. Здесь, конечно, в первое время просматривается тенденция к восстановлению древнего именного построения русского языка, затем уступающая место более мощной на филогенетически древних уровнях узко-денотативной тенденции.
Следующее задание теста было ориентировано на периферийный для русского языка способ обозначения предикативности с помощью так называемого неглагольного предиката, реальное существование которого представляется некоторым языковедам
39
сомнительным [ср. 43, с. 214; 97, с. 74 — 76]. Эта часть речи объединяет целый ряд далеких по своему внешнему облику от глагола слов, употребляемых тем не менее в предикативном положении (весело, тепло, холодно, нужно, можно, лень, рад и т. п.). Представляя собой достаточно нечеткое образование, неглагольный предикат несравним по своему психологическому значению для носителей языка с именем или глаголом. Задание Д состояло в просьбе преобразовать предложение, содержащее предикат, в какое-либо другое, желательно начинающееся со слов он, конечно. . . Ожидалось, что предложения, содержащие неглагольный предикат, будут преобразовываться в более фундаментальное для русского языка именное либо глагольное словосочетание, причем их относительная численность укажет на тенденцию перехода этой неустойчивой части речи в разряд имени или глагола. Результаты экспериментов оказались прямо противоположными ожидаемым: фразы с неглагольным предикатом легко порождались и воспринимались всеми испытуемыми вплоть до состояния теста, фиксировавшего полный распад языковой способности: {±±± ±±±±}. Около 30 % испытуемых отождествили такую фразу с именным словосочетанием, около 25 % — с глагольным, а остальные умудрялись регулярно образовывать аналогичную фразу, даже будучи поставлены в прямо препятствующие этому условия (например, он, конечно, веселый, ну ему в общем. . . хорошо ему, весело, нормально так).
Прежде чем интерпретировать полученные результаты, рассмотрим также задание 3. Здесь был повторен известный тест Г. Сэвина, где количество запоминаемых слов измеряет трудность восприятия активной или пассивной конструкции. Например, предлагалось запомнить и повторить предложения типа студент слышит девушку, девушка услышана студентом (после каждой фразы давался для запоминания и повторения бессвязный набор из пяти слов). Полученные результаты не согласуются с выводами Сэвина. Так, активная конструкция запоминалась нашими испытуемыми легче пассива, как это было в его экспериментах, лишь в нормальном состоянии. В начале распада языковой способности большинство наших испытуемых довольно скоро перестало различать их, а к концу диссолюции глагол в любой форме воспринимался как активный: {— + + + + + +}, предшествующее глаголу слово — как агенс, последующее — как пациенс. Сказуемое, хотя и не имело морфологических признаков, занимало