Капитан ответил именно так, как и ждал стармех, то есть сделал вид, что не понял обидных намеков.
- Уверен, Николаич, что с вашим опытом и стремлением к порядку вы обеспечите нам успех операции, - он протянул стармеху листок радиограммы. Читайте, получил пять минут назад, пока вы ходили звонить.
Стармех прочел радиограмму, предписывающую немедленно выходить на спасение "Большекаменска".
- Бедный парень! - непроизвольно вырвалось у него.
- Капитан Васильев?
- Капитана я не знаю. Конечно, жаль их всех... Но знал я там одного мальчишку, третьего механика...
- Когда сможем выйти? - спросил капитан.
- Сейчас одиннадцать... - стармех глянул на часы на переборке каюты. Через пятнадцать минут можно давать ход, - сказал он. Я - в машину. - Он быстро вышел и загремел ботинками по балясинам трапа.
Ровно в 11.15, когда Виктория подъезжала к проходной порта, спасатель отвалил от стенки причала. Поднявшись на мостик, стармех Гусев подошел к капитану, ссутулившемуся у лобового стекла.
- Далеко до точки?
- Зависит от вас, дедушка, - повернулся к нему капитан. - Во всяком случае, к утру должны быть на месте.
- Ясно, - Гусев вышел на крыло мостика. Ветер мгновенно обшарил его ледяными пальцами под незастегнутым полушубком. За кормой амфитеатром разворачивались на склонах сопок кварталы порта Южного. Девушка призывно махала шапочкой с причала вслед уходящему судну.
В восемнадцать часов экипаж спасателя собрался в столовой за только что убранными после ужина и чисто вытертыми столами. Два с лишним десятка моряков, не занятых на ходовых вахтах, выслушали капитана, зачитавшего трагическую радиограмму.
- Часам к шести утра будем на месте, товарищи, - говорил капитан. - К этому времени службам быть в полной боевой, работа предстоит авральная, видимо, и буксировка перевернутого судна в наш порт. У меня пока все, прошу вопросы, предложения. - С непроницаемым напряженным лицом сел он за первый стол, рядом с помполитом, хмуро черкавшим заметки на листке бумаги.
Замкнутые, отрешенные сидели здесь же штурмана и механики.
- Я слушаю, моряки, - с ноткой привычного начальственного раздражения напомнил капитан. - Или все у нас в полном порядке? Нечем поделиться, посоветоваться с товарищами?
- А что известно насчет команды, товарищ капитан? - подал голос моторист Васютин, устроившийся на наибольшем отдалении от начальства. При его вопросе зашевелились остальные моряки, по лицам двух женщин - дневальной и буфетчицы, сидевших особняком от других на выходе из столовой, волной прошло и застыло выражение сострадания и извечного женского сочувствия несчастным.
- Ничего не известно, товарищи, но, сами понимаете, надеяться практически не на что, - капитан махнул рукой. - Если произошло переворачивание, учитывая, что температура воды - минус два-три градуса Цельсия... Одним словом, что я могу сказать? Будем делать все, что от нас зависит, чтобы спасти людей, если есть еще возможность, и затем технику.
- Здесь другое, товарищи, - заметил стармех Гусев. - Собрались мы сейчас, наверное, не для обмена эмоциями, нас ждет потерпевший катастрофу пароход, значит, следует выяснить до конца, с чем мы идем на эту операцию, аврал... Я уже говорил тут не раз, что появилось в русском языке не новое, но ставшее вдруг любимым слово "ОКАЗАЛОСЬ". Все прохиндеи и негодяи прошлых застойных и нынешних радостных времен укрывались и укрываются этим словом. Убежден, что и авария произошла не столько по причине стихии, сколько из-за головотяпства. Придет время и мы узнаем, что там "ОКАЗАЛОСЬ" и погубило людей. А нам надо сейчас разобраться так, чтобы не возникло это подлое слово!
- Поконкретнее можно, Вячеслав Николаевич? - негромко обронил сбоку капитан. Гусев глянул на него.
- Чего ж нельзя. Начну с самокритики - не обеспечил дисциплины машинной команды. Вы, Васютин, спрашиваете о жертвах, а перед вахтой, изволили, извините, "принять". Наш сварщик Еловских, кстати, ударник комтруда, перед самым выходом на операцию, позорно сбежал с судна. Ему, видите ли, визу не оформили, он решил продемонстрировать! А то, что по его вине может произойти добавочное ЧП, его не волнует.
- Будем надеяться, Вячеслав Николаевич, что сварщик не понадобится, повернул к стармеху голову помполит и что-то черкнул на своем листке. - А в крайнем случае у нас боцман - бывший сварщик, так, Петр Семенович? - посмотрел он на атлетически сложенного человека в свитере и сапогах. Пристроившись к женскому персоналу у выхода, боцман в этот момент что-то объясняя дневальной, усиленно жестикулируя красными с холода узловатыми пальцами.
- А? Что боцман? - спохватился он. Моряки грохнули. Капитан легонько постучал по столу карандашиком.
- Нет нужды напоминать, товарищи, что смешки сейчас более чем неуместны. А то, что в машинной команде один, видите ли, "принимает", другой - дезертирует, тоже, как выразился старший механик, для нас "оказалось"! Думаю, мы еще вернемся к этому вопросу, но сейчас важно, с чем мы все-таки идем. Скажите, Вячеслав Николаевич, что конкретно сделано для обеспечения операции?
- Еще днем проверили исправность технических и аварийно-спасательных средств, - уязвленно заговорил Гусев. - Проверили в работе двигатель мотобота, прокрутили ручной привод шлюпки, прожекторы, шланги воздушные, сварочное оборудование... В настоящее время могу доложить экипажу, что все хозяйство в исправном техническом состоянии, включая даже электродрели...
- Ну, а дрели-то зачем? - хмуро полюбопытствовал капитан.
- Дрели всегда пригодятся, - подал голос третий электромеханик, только что вошедший в столовую. - Что дрели - свайка может понадобиться, нож, кайла, топор, кувалда, - электромеханик улыбнулся простодушным, крепким лицом, выразительно постукал кулаком правой в ладонь левой, как делают боксеры, - на войне как на войне, товарищ капитан, без мелочей.
...В пять часов двадцать минут утра луч прожектора, направленный с мостика спасателя, лизнул белесую тушу перевернутой баржи, задержался на днище буксира, разделенного с кормой баржи темным пространством воды.
- Вижу, бэбээску, Сергей Михайлович! - негромко сказал вахтенный штурман, наблюдавший за морем.
- Понял, чиф, тоже вижу, - откликнулся капитан. - Лещенко, держать луч!
- Есть держать луч! - откликнулся невидимый за столбом ослепительного света матрос.
Один фонарь уже не включался, другой еле-еле светил. Максим Ковалев, тоскливо и непрерывно скуля, выпростал руку из под мышек. Трясясь всем телом и головой, как паралитик, он открыл вахтенный журнал, поймал на груди прыгающий карандаш.
НЕ ХОЧУ! ПОГИБНУТЬ В БОЮ ЗА РОДИНУ, НО НЕ ЗДЕСЬ, НЕЛЕПО!
НЕ МОГУ БОЛЬШЕ! БЫЛ БЫ ЯД - ОТРАВИЛСЯ ПОВЕШУСЬ! НАДЕЖДЫ НЕТ!
Оттолкнул от себя журнал, фонарик. Цокнув о железо, тот сразу погас. Наступила полная тьма. Бездна нагнетала духоту и холод.
- Все, конец, - сказал он себе с тоской. Говорил, но сам еще надеялся на что-то. Нет, все. Сколько я здесь? Двое суток. Где же вы, долбанные друзья-моряки?
Никакой ад не сравню с этим. Что там страшного - жариться на сковороде, кипеть в котле? Берите меня, кидайте в котел! Лишь бы не этот холод, жажда. Он провел опухшим языком по сухому небу, попытался сглотнуть - боль перехватила горло. Боль укрепилась и росла. Ломило в груди, под лопатками, болью разрывало мышцы шеи. Он дышал часто, с сипеньем, а воздуха не хватало. Врачи скажут: крупозное воспаление легких, начнут колоть. Какие врачи? Кто там скажет, с ума я сошел? Мама, мамуська, мне плохо! - стонал он, скулил, как прикованный к цепи пес. Засунул поглубже ладони под тряпки, закрыл глаза. Под ладонью трепыхалось сердце. Бедное, ты все еще стучишь, работаешь неутомимо, прогоняешь по жилам холодеющую мою кровь. Зачем? Заснуть бы и не проснуться, как ямщик в степи. Почему я не умираю, кто приговорил меня, за что?
Он крючился на стальном сиденье, время от времени сшибая плечом и головой бахрому идея с механизмов. Холод и жар терзали изболевшееся тело, злорадно плескала под ногами наступающая тьма, и ему слышалось, как она хлюпала одно слово: "мой, мой, мой..."
- Максимка! Не давайся, сдюжим! - услышал он хрипловатый голос деда. Поднял голову - и увидел его в переплете заиндевелых шпангоутов и кабелей. Дед Пятрок склонил к плечу сивую голову, улыбался в усы, махая ладонью, как Ленин на плакате: сдюжим, Максимка.
- Не могу, дедусь, - просипел Максим.
- Держись, Максим, братья-славяне не подведут!
Максим уронил голову, поискал рукой под ногами, нащупал цилиндрик фонаря. Палец резанули осколки стекла в раструбе - Максим отшвырнул фонарь, тот булькнул в воду.
- Жри, стерва, - произнес он.
Деловито пошарив под рубашкой, стал разматывать тряпки. Вырвал одну, другую, третью. Добавил к ним шкертик с карандашом. Больше не понадобится. Зажав в зубах концы, стал плести веревку. Примерил - длины хватало.
Где-то давно слышал разговор: это совсем не больно. А хоть и больно, не хуже того, что теперь... Сколько погибло пароходов - "Тикси", "Тавричанка", "Уссурийск", чем я-то лучше. Их не спасли, а я кому нужен? Он пошарил по заиндевелому борту, нашел крючок...
- Максимка, ты что? Ты что? Я ведь жду тебя! - раздался над ним ее голос. Он с трудом поднял распухшее лицо. Виктория, раскинув руки, парила над ним вверху, под днищем. - Максик... Максик... - Никогда она так не называла, но вот же он слышит!
- Виктория! - крикнул он и упал, цепляясь неразгибающимися пальцами за ледяное железо. - Виктория... Стоя на коленях, он уперся лбом о шпангоут. В ушах бешено стучали молоточки. Боль пульсировала в многочисленных ушибах, в воспаленном горле, в груди. - Я не сдамся, Виктория! - прошептал он. - Умру, но не сдамся. - И тут молоточки застучали сильнее, четче, и лоб ощутил явственное дребезжание железа. Стучат? Неизвестная сила спружинила изможденное тело. Он лихорадочно зашарил рукой. Ключ! Где ключ! Вот он, милый. Хорошо, что я не дал его проглотить тебе, стерва, - погрозил он в глубину. - Схватив ключ, что было силы застучал по борту. И тотчас снаружи ответили: "чак! чак! чак!"
- Я жив, ребята! Я сдюжил, Виктория! - заорал он, пьянея от ясного предчувствия близкого освобождения. Нет, не напрасны были мои муки! Не взяла, не взяла меня, стервоза! - кричал он себе под ноги. Трудно, правда, было назвать криком сипение, исходившее из перехваченного болезнью горла.
Спасатель пришел не первым к месту кораблекрушения. В прошедший день и вечер по распоряжению из пароходства свернули с проложенных курсов и побежали к указанным в радиограммах координатам еще двенадцать теплоходов разных пароходств и портов приписки. Как близкие родственники, в печали и недоумении толкущиеся вокруг гроба с телом покойного, нестройной группой собрались на небольшом пространстве моря железные мастодонты, вновь убеждаясь в своей уязвимости перед лицом всемогущей, враждебной Бездны.